ШОН МАКЛЕХ ПАТРИК
в переводах Семёна Абрамовича (г. Одесса)

Родился в Дублине (Ирландия) в 1915 году и почти всю жизнь прожил в этом древнем и сказочном городе – Тёмной Гавани (кроме нескольких лет скитаний). Хотя мои родители родом из города Леттеркенни (графство Донегол). За свою жизнь перепробовал множество профессий – был моряком, грузчиком, поваром, продавцом пива, уличным музыкантом, дворником, учителем географии, фермером, водителем велосипеда, проповедником истины, искателем сокровищ, помощником археолога, пожарником, кондуктором, журналистом, газетчиком, лавочником. На старости лет, насобирав немного деньжат, отдыхаю от трудов праведных. Занимаюсь литературным творчеством. Английским языком – языком этих пришельцев sassenach, которыми до сих пор захвачена часть моей страны, мне писать не с руки. Решил писать стихи на русинском языке (в настоящее время в Украине русинский язык считается диалектом украинского языка – прим. автора переводов). Этому языку меня научил один русин, попавший в Ирландию ещё в 1922 году из Канады – бывший воин первой мировой войны. Кроме этого, моя заинтересованность русинским языком объясняется ещё и тем, что в соответствии с древними ирландскими легендами предки ирландцев прибыли на Остров Судьбы из Руси – с берегов Борисфена, из старой и седой Скифии. Кроме русинского языка использую для поэтического творчества наш ирландский язык – гелтахт. Пишу в разных жанрах, но лимерики почти никогда не писал – мои корни всё-таки из Донегола, а это Улад. Лимерики приходится писать всё же жителям Мунстера. Хотя все ирландцы чудаки и как писал Зигмунд Фрейд: «Ирландцы – это единственный народ, который не поддается психоанализу», чудаком себя никогда не считал. Я им был.

Шон Маклех Патрик

СЕРЕД НЕIСНУЮЧОГО

Дні мої, мої дивні діти,
Віддав вас вольній волі…
Майк Йогансен

Луна засипаних криниць
Мені кричить услід – мені, старому,
У небо дивлюсь впавши долілиць
І п’ю з хмарин важких прозору воду.
Я спочиваю у тіні дерев, які ще не зросли,
Які обабіч шляху ще не виткнулись з землі,
З блискучого насіння ще й не проросли,
І дивлюсь на істот, що вуха чималі
Не виставили з хащів кропиви
Глухої, як і мій нещасний край.
З минулого ведуть мої сліди –
Грай, конику трави, свої катрени, грай!
Я – «вічний жид» – блукаю в пошуках води
Живої – в сьогоденні заблукав,
Але живу в майбутньому –
Серед його віршів, його заграв.
Мій костур тріснув і дірявий плащ
Та я апостол. Серед темних хащ
Пророчу равликам про їх Армаґеддон,
Про Будду зайчиків і про метеликів закон
І дивлюся, як з хворої землі
Замість зела й трави
Ростуть ножі
Ростуть…

СРЕДИ НЕСУЩЕСТВУЮЩЕГО

Дни мои, мои дивные дети
Отдал вас вольной воле…
Майк Йогансен

Эхо засыпанных криниц
кричит мне вслед – мне, старику.
Взираю в небо, упавши ниц,
из туч тяжелых воду пью.
И почиваю в тени древ,
древ, непроросших вдоль пути,
древ, невзошедших из земли,
в которой семя их лоснится,
смотрю, чтоб образы существ,
свои не выставили уши
из зарослей крапив глухих,
как край бездольный дальней суши.
Из прошлого ведут мои следы.
Кузнечик трав, играй и пой катрены.
Я – «вечный жид», песчинка во вселенной,
скиталец в поиске её живой воды.
Плутая в нынешнем, живу в грядущем,
среди его стихов, влекущих зорь его.
Мой посох треснул. В плаще изорванном
апостол я. Средь темных зарослей
улиткам я пророчу об Армагеддоне,
о Будде зайчиков и бабочек законе.
Смотрю, как из земли болезной,
не зелень тянется, а вместо трав растут,
растут – ножи.
Растут…

СЛУХАЮ ТИШУ

…Ляжу
Вухом до зашморгу
До тиші припавши
Уважну послухаю
Ту землю примарну…
Шеймас Гіні

Лишається
Слухати тишу
Коли все проминуло,
Коли тільки земля
Шепоче тобі
Твоє забуте ім’я.
Ми так любили
За цю землю вмирати,
Ми так любили
Оці високі шибениці,
Оці грубі зашморги,
Що так пасували нам
Замість краваток,
Ми танцювали
На цій землі
Свої божевільні танці,
Витанцьовуючи ритм
Чогось потойбічного:
Може самої смерті.
А чужинці тим часом
Нам майстрували шибениці
З наших таки ясенів,
І от все примарне:
Літописи і тіні повстанців
Давно полеглих,
Існуючих тільки в пам’яті,
Забуті звуки й пісні
Нашої таки мови – гельської,
Як примарно все
Серед трилисників конюшинових:
Навіть наша земля
Стала примарою…

СЛУШАЮ ТИШИНУ

…Лягу
Ухом к петле
Припав к тишине
Почитаемую послушаю
Ту землю призрачную…
Шеймас Гини

Остается
слушать тишину
когда всё минуло,
когда только земля
шепчет тебе
твоё забытое имя.
Мы так любили
за эту землю умирать,
мы так любили
эти высокие виселицы,
эти грубые петли,
что так подходили нам
вместо галстуков,
мы танцевали
на этой земле
свои сумасшедшие танцы,
вытанцовывая ритм
чего-то потустороннего:
может быть, самой смерти.
А чужаки в это время
мастерили нам виселицы
из наших же ясеней,
и вот всё призрачно:
летописи и тени повстанцев,
давно полегших,
существующих только в памяти,
забытые звуки и песни
всё же нашего языка – гэльского¹,
как призрачно всё
среди трилистников клеверных:
даже наша земля
стала призраком…
____
¹ Шотландский, гэльский, или (устаревшая передача) гаэльский язык (самоназв. Gàidhlig; англ. Gaelic, или Scottish Gaelic) – один из представителей гойдельской ветви кельтских языков.

ЗИМОВИЙ ВИНОГРАД

Може й справді вся правда – мить,
Мертві факти й безсмертні міти…
Євген Плужник

Визирнувши за вікно, я побачив гроно винограду, яке так і не достигнувши, замерзло під час першого нічного приморозку. Я подумав, що воно нагадує мені ірландських поетів початку ХХ століття, які так і не написавши своїх віршів полягли під час ірландського повстання 1916 року. І я подумав, що зимові дні в Дубліні завжди були сумними і меланхолійними відколи ірландців тратили під ногами землю і навчились придумувати такі приказки як: «Високої тобі шибениці у вітряний день!» або «Що в Коннахт, що в пекло!». І тоді я подумав, що зима 1917 року у Дубліні була такою ж сумною і безнадійною як і цей замерзлий кислий виноград за вікном і написав таке:

Спустошує холодний вітер слів
Мій Дублін сірий і мою кімнату
Збудовану з думок і світла ліхтарів.
Я істину намалював строкату
Між чайником і маривом Стожар,
Мій кіт нудьгує, за мізерну плату
Сізіф тутешній на імення Болівар
Тобі догляне твій нікчемний сад,
А під небесним дивом Оріона
У снах твоїх дозріє виноград
І глек наповнить трунком Посейдона
(Бо море теж п’янить), і бідний харизмат
(Той що студент і схимник) з білого сервізу
Візьме горня. Попросить в Бога візу
На тиждень-другий у банальний рай.
Він каву поважає. Хліб розкрай,
Бодлера прочитай отрути повний вірш
І в холоді нудьги згадай, що все пройшло
Вітчизну продали за срібняки, за гріш,
А ти все бавишся в нікчемне ремесло,
Естета зображаєш й скепсисом грішиш…

ЗИМНИЙ ВИНОГРАД

Может быть действительно вся правда – мгновение,
Мёртвые факты и бессмертные цели…
Евгений Плужник

Выглянув за окно, я увидел гроздь винограда, которая так и не вызрела, замёрзла во время первого ночного заморозка. Я подумал, что она напоминает мне ирландских поэтов начала ХХ столетия, которые, так и не написав своих стихов, полегли во время ирландского восстания 1916 года. И я подумал, что зимние дни в Дублине всегда были грустными и меланхоличными после того, как ирландцы утратили под ногами землю и научились придумывать такие поговорки как: «Высокой тебе виселицы в ветреный день!» или «Что в Коннахт, что в пекло!». И тогда я подумал, что зима 1917 года в Дублине была такой же грустной и безнадёжной, как и этот замёрзший, кислый виноград за окном и написал такое:

Опустошает хладный ветер слов
мой Дублин серый и моё жилище,
из мыслей возведённое и света фонарей.
Я истину нарисовал цветастой
меж чайником и маревом Плеяд,
мой кот грустит, за мизерную плату
Сизиф туземный, чьё имя Боливар
тебе досмотрит твой никчемный сад,
а под небесным чудом Ориона
в твоих же снах дозреет виноград,
кувшин наполнится напитком Посейдона
(ведь море тоже опьяняет), и бедный харизмат
(тот, что студент и схимник) из белого сервиза
возьмёт горшок. У Господа попросит визу,
чтоб на неделю – две в банальный рай.
Он кофе уважает. Хлеб преломи,
Бодлера прочитай отравы полный стих
и вспомни в холоде хандры, что всё прошло:
Отчизну продали за сребреник, за грош
а ты всё тешишься никчемным ремеслом,
ценителем себя представив, и скепсисом грешишь…

ПIСНЯ СТАРОГО ГОДИННИКА

У селище,
Де пахне рибою, прийшов
З літнього лісу…
        Йоса Бусон

Я двері відчинив дощавій пісні літа,
Пустив червневу зливу на поріг
У хату сутінок, що міфами зігріта,
У хату-келію. Молитвами доріг
Причини й наслідки зібрав в долоню Час.
Його мірилом був старийгодинник
Отой зозулястий, отой, що будить нас.
Та в сірих буднях, у сансарах плинних
Не зупинився він – пішов назад.
З потворного «сьогодні», де газети й миші
Він нас завів у предковічний лад:
Епоху справжнього, де в космічній тиші
Плоди і бронзу, молоко і мед,
Приносили в офіру Сонцю і воді,
Де право жити здобувалось в боротьбі,
Де зілля дарувало силу і політ,
Де слово – таїнство, де непідробний світ.

ПЕСНЯ СТАРЫХ ЧАСОВ

В селение,
Где пахнет рыбой, пришел
Из летнего леса…
        Йоса Бусон

Я двери отворил дождливой песне лета,
пустив июньский ливень на порог,
в потёмки дома, что мифами согретый,
в дом – келью. Молебнами дорог
причины, следствия в ладонь собрало Время.
Его мерилом были старые часы,
кукушечьи, что сна взрывают бремя.
Не в вихрях будней и сансар, не в суете
они не встали – двинулись назад.
Из вопиющего «сегодня», газеты где и мыши,
они ввели нас в вековой уклад:
в эпоху истины, где во вселенской тиши
плоды и бронзу, молоко, меды
несли во славу Солнца и Воды,
где добывалось право жить в борьбе,
где снадобье дарило и полёт и силу,
где слово – таинство, где неподделен мир.