АЛЕКСАНДР ХИНТ

СИЛОМЕР
рассказ

Что можно усвоить, будучи не бог весть каким учеником 7-го класса? Лёша усвоил следующее: велосипед он получит при выполнении двух условий. Во-первых, когда исправит тройку по алгебре. Во-вторых, к моменту папиной зарплаты надо не нахватать новых. Если первая часть императива выглядела трудно, но не смертельно, то вторая… Лёша не понимал, как у Людмилы Михайловны получается давать чудовищные задания ровно в начале месяца. Специально они с отцом договариваются?

Майским утром пыльные солнечные трассы рассекают комнату, только в воскресенье и можно выспаться. Но не сегодня: с восьми на кухне хлопанье дверцы, а в половине девятого Лёшу растолкали. И, для верности, брызнули водой.

– Чё, с ума сошли?

– Кто-то говорил, хочет со мной на Староконный.

– Нет, не знаю… Ну папа!

– Там есть велосипеды, «Орлёнок». Можно посмотреть.

– «Орлёнок»…

– Бегом умывайся. Мама сделала сырники.

Староконный рынок в мае оживает, а по выходным он просто, как ручей с карбидом. Здесь торгует заводским инструментом дядя Боря, у папы с дядей Борей общие дела. Он немного картавит и глаза у него словно присыпаны песком, как у актёра Заманского. Дяди Борин брезент лежит на асфальте, там свёрла, резцы, стамески, зубила и прочие средства социалистического производства. Как здесь оказались заводские свёрла? Этот вопрос отношения к делу не имеет.

Лёше нравится проходить Староконный насквозь, мимо клеток с неуёмными канарейками и попугайчиками, вдоль аквариумной секции черепашек и вуалехвостов, по рядам рыбацкого инвентаря. Он всегда задерживается у входа, там шевелятся пухлые клубочки, щенки и котята. Рядом взрослые особи, их рефлексы доведены до автоматизма. Основные рефлексы – лень и высокомерие, что удачно сочетается с медальными ошейниками.

Вдоль стены змеится барахолка, а, верней, фантастическая лавка антиквара. Кто-то щедро распахнул сундуки человеческих жизней, где любая вещь – закладка во времени. Лёша видел костяные пудреницы и гребни, изумрудную табакерку, траченое молью манто, веер из павлиньих перьев, резные трости, пластинки Шаляпина и Карузо, графские шахматы, морской треснувший бинокль, портсигар «Чтобы помнил меня», игральные карты времени нэпа, фамильные ложки с ятями, пробитую каску и части от «шмайссера», программку 1908 года, открытки «Героям Шипки – 25»… И книги, покрытые оспинами книги, собрания, справочники, старинные атласы, тома Брокгауза с вырванными листами, детские издания, поваренные клоны Молоховец – книги, книги, книги.

Пока папа обсуждал судьбу штангенциркуля, Лёша наблюдал текущую действительность. Вот поставили чучело совы с янтарными глазами, оно увешано галстуками. Вот дама предлагает собрание Грибачёва, торговец реагирует скептически. Вот мужчина в очках пронёс обезьянку, ему вдогонку: «О-о! Капитан появился». Вот прохожий с бинтованным запястьем вынул руку из кармана, оттуда что-то выпало. Лёша поднял и расправил бумажку. Двадцать пять рублей. Можно всё лето хавать мороженое. Можно купить футбольный мяч. Или фотоаппарат. Прохожий стремительно уходил, спортивный костюм колыхался в такт движению.

«Извините, вы потеряли!» «Шо я потерял?» На Лёшу смотрел худощавый парень универсального возраста, может 18, а может и 30. Он достал из кармана жменю таких же купюр – и кивнул, возвращая блудный четвертак.

– Да, в натуре. Спасибо, малый.

– Не за что.

– Шо ты здесь, птичек смотришь?

– Не, я с папой. Он обещал мне велик посмотреть. «Орлёнок».

– Хочешь лайбу взять?

И Лёша выложил незнакомцу всё, что наболело, о велосипеде и о математике, рассказ получился короткий и трогательный. «Гарик», – он протянул здоровую руку. «Лёша». «Если надо лайба, подходи. Спроси Гарика, шо-то вымутим. Давай». И он исчез, подобно шару в лузе.

Лёша плыл за отцом на площадку двухколёсных машин. Сбоку энергично спорила группа мужчин неформальной наружности. «Ты больше 50 никогда не делаешь. Иди тренируйся». «Тем лучше для тебя. Ставлю петушок». «Отвечаю». «Ну давай». «Чего я первый?» «Ты же крутой». «Ладно. Держи, 59». «На тебе 62. Вася, свободен». Из рук в руки переходил силомер, никелированный, вроде тех, что висят рядом с уличными весами и можно за пять копеек проверить руку. Здесь играли по пять рублей.

Надо сказать, Лёшин папа отличался физическим развитием и имел спортивные разряды. Он весело подмигнул Лёше, а Лёша машинально моргнул в ответ.

– Простите. Можно попробовать?

– Можно попробовать в ресторане.

– Здесь очередь, уважаемый. Кто следующий к доктору?

– Я за него. Жорик, тебе не пора отдохнуть?

– Не, я потомственный трудоголик.

– Замазали. Плавно давите на газ.

– 60 ровно. Хватит тебе?

– Ну смотри… Блин, 58.

– Нормально.

– От я фуцин! Мокрая рука соскользнула.

– Всегда так делай.

Непрерывно сыпались прибаутки и комментарии, игроки подначивали друг друга. Рыжий приземистый Жорик повернулся к отцу. «Вы сильно хотели зайти». «Если можно». «Пять рублей – и можно». «Пожалуйста». «Из пожалуйста шуба короткая». «Правила знаете? Жмём медленно, сливаем быстро». «Можно?» «Уже давно можно». Папа взял силомер, поставил руку под углом и нажал. Под материей было видно, как округлился бицепс.

– О-о… 72. Нормальный заход.

– Ты понял? Жорик, твой петушок, кажется, улетает.

– Если кажется, надо идти на Свердлова.

– Надо идти на рекорд.

– Не мешай!

– 64… За попытку спасибо. Я думал, у Жорика штаны разойдутся.

– У Жорика торжественный цвет лица.

– Уважаемый, извините. Вы что, спортсмен? – рыжий выглядел раздражённым. – Если вы спортсмен, надо говорить заранее.

– Слышишь, я могу Давида Ригерта привести. Он будет играть, а я с ним в пополаме.

– А ты знаешь Давида Ригерта?

– Его знает вся страна.

Папа с трудом убедил кворум, что он не атлет, не сбежал от тренера и не зарабатывает здесь на новую штангу. Ему неохотно разрешили забрать выигрыш.

– Не, ну ты сильный. Видно, здоровенький такой.

– Здесь Алик есть, тоже сильный. Мы с ним не мажем, он всех раздевает.

– Алик? Та ладно, Алик до 70 не доходит.

– Мажем, что у Алика будет 70?

– Неважно. Я бы на него поставил, против Алика.

– Отвечаешь? По чирику.

– Легко отвечаю. Вы хотите побороться с сильным противником?

– Можно попробовать, – отец выдержал паузу.

– Отлично. Алё, позовите Алика! Не бойся, ты круче его, сто процентов. Он бухает в последнее время.

– Я не боюсь.

– Я на тебя поставил, ничего? Это малый твой? Похож на батю.

Лёша наблюдал с восторгом и ужасом, как Пьер Безухов на Бородинском поле, он был в ступоре. Но сейчас к Лёше вернулась речевая функция. «Папа, идём. Мы хотели велик посмотреть». «Десять минут и пойдём». «Пап, ну не надо. Лучше идём». «Лёша, не мешай. Сказал, чуть позже».

Алик говорил с ленцой, на левой руке укоренился массивный перстень, на правой была татуировка «АЛИК». Образ довершала красная кофта, из-под неё кучерявились седоватые волосы. Договорились по десять рублей, бросили монету. Начинал Алик. Он слегка наклонил корпус, руку опустил почти вертикально. «74». «Ты понял?» «Алик улучшился. Ты что, тренировался?» «С бутылкой он тренировался». «Игра приобретает интерес, товарищи». «Да. Ждём, что скажет генштаб». Количество людей вокруг утроилось. Отец погрел прибор между ладонями, положил его в руку, сделал вдох. Движение получилось тугое, с акцентированным усилием. «Опа! Тут 77». «Твою ж мать». «Я нажил чирик! Спасибо, уважаемый». «Отлично»… Раздались аплодисменты. Алик процедил «сегодня не масть» и ушёл.

– Реально сильный чувак.

– С вами тут больше мазать не будут.

– Я могу помазать, – из-за Лёшиной спины скользнул силуэт и остановился там, где только что был Алик.

– О, Гарик нарисовался.

– Гарик, не смеши народ бесплатно. Продавай дорогие билеты.

– Это местный клоун, не обращайте внимания.

– Я сказал, могу выиграть.

– Вряд ли, – отец косился на паренька с перевязанной рукой.

– На левых руках.

– Вы у меня не выиграете ни левой, ни правой. Никакой.

– За нормальные деньги выиграю.

– Ни за какие деньги.

– Отвечаете, шо ни за какие?

– Отвечаю.

– Голимый базар, отвечайте деньгами, – Гарик достал пригоршню банкнот. – Три суслика.

Лёша понимал абсурдность ситуации, но его опять посетил столбняк. Гарик смотрел насмешливо, у носа образовалась складка – так, видимо, смотрит жизнь, предлагая перемахнуть пятиметровую пропасть. Потянуло испариной разогретых тел, сзади переговаривались. Отец улыбнулся, помедлил, достал кошелёк: «У меня двести». «Маза», – Гарик вернул сотню в карман. Договорились оставить четыреста рублей у надёжного человека, на роль гаранта был выбран торговец запчастями. Число болельщиков достигло полусотни. Жорик бросил монету.

…Движение выглядело забавно, но никто и не думал веселиться, подпитывая гипнотический транс молчанием. Гарик напевал монотонно, будто впивался в податливый воздух, раскручивая кисть вокруг точки, не смещая голову, не размораживая взгляд, он гудел что-то вроде: «Поверь, я напишу тебе, родная, когда растают белые снега, когда колода выпадет другая и серый день разгонит облака…». Больше всего это напоминало языческий обряд. Внезапно он оборвал гипноз и сделал пассы рукой, вверх-вниз, резко падая на колено. Хмыкнул: «На тебе 84». Он впервые обратился к Лёшиному папе на «ты».

Надо ли описывать восторг публики, затравленного отца и его попытку отыграться? Через минуту на пятачке остался только Лёша, он смотрел на папу. Покачивая головой, в их сторону поглядывал гарант…

– Слушай, я считал тебя за серьёзного человека.

– Боря, как это может быть! Он вот такой шкет.

– Шкет… Зачем ты вообще туда полез?! – потенциальный покупатель стамески зыркнул на дядю Борю и ретировался.

– Чёрт меня дёрнул.

– Нашёл, у кого нажить! Это их зарплата, понял?

– Не понял. Я не понимаю, как эта штука работает.

– Она отрегулирована, это их станок. Фраером быть не надо…

Дядя Боря матюкнулся под нос, долго менял инструменты местами и зачем-то сказал: «А ты куда смотрел, Алексей?»

Обратная дорога горька, если душа изранена и не забавляют её боле красоты прилегающего мира. Кто это сказал, Бонапарт? Вряд ли, ведь он не говорил по-русски. Лёша брёл к выходу, прочь, подальше от этих чудес. Мужчина в очках курил сигару, обезьянка нежно обнимала его за шею. Лёша в сердцах показал ей язык. Мартышка пошевелила губами.

У выхода папу остановил парень в тельняшке. «Можно вас на минуту?» «Что надо?» – папа не входил сейчас в пятёрку самых приветливых граждан. «Отойдёмте в сторону». «Только быстрей». «Меня просили передать», – и он выкатил велосипед с надписью «Украина». Папа озлобился: «Хватит шуток на сегодня!» «Это не шутка, а подарок для сына. Меня попросили, я передал». «Кто попросил?» «Ваш знакомый, с бинтом на руке». «Пусть он сам придёт, я его забинтую». «Это ваши дела, я не в курсе. А машина отличная, пацану понравится», – тельняшка сделала жест рукой и отчалила. Лёша помедлил, подошёл осторожно, как масаи идут к неизвестному зверю. Отец смотрел в землю: «Хочешь велосипед?» «Идём, папа».

Фильм Витторио де Сика и его финальную сцену Лёша увидел гораздо позже. А сейчас он обнимает чёрную раму, внутри поют скрипки и тромбоны, отец рядом и держится за седло – так они идут, рядом и молча, не разрушая магию случая.

Странно, но после появления велосипеда учёба пошла в гору – до такой степени, что Лёша полюбил математику. Или математика полюбила Лёшу, исследуя влияние правильной лайбы на производную логарифма?

Однажды в конце 80-х Алексей шёл из своего НИИ. Сентябрь ещё подбирал с тарелки лакомые кусочки лета. Группа «спортсменов» изображала шапито, с тремя-четырьмя зазывалами и напёрсточным солистом. Прохожие игнорировали балаган, но Алексея заманила эстетика речёвки, достойная обэриутов.

«Кручу-верчу, обучаю алычу, – исполнитель декламировал почти без пауз. – Один крутил, другой говорил, третий выбился из сил. Где ты видел, здесь? Хорошо смотрел, увидеть успел. Хорошо смотрел, дорогой. Кручу-верчу Леониду Ильичу…»

Руки его сновали беспрерывно, как детали смазанного агрегата, глаза цепко следили за периметром. Годы не изменили его, только лицо стало ещё суше и темней.

«Один не пьёт, шарик найдёт, другой бухает, шарик потеряет. Внимательно смотрел? Ошибался, ошибался, дорогой. Внимательно смотрел, но ошибался. Закрутили-завертели на голимой карусели. Один молчал, другой отвечал, третий деньги получал. Не уставал, не уставал, дорогой. Отыгрался, не уставал…»

– Можно поставить? – Алексей вышел из-за спины зазывалы.

– Внимательно смотрел, уважаемый. Играем по десять рублей.

– Я играю только по двести рублей. На Староконном базаре.

Гарик поднял голову. Во рту блеснула фикса. «Один начал, другой продолжил, третий не очень много прожил, – за время, равное пяти вдохам, он собрал инвентарь. – Спорткомитет ушёл на обед».

Его фигура стремительно удалялась, спортивный костюм колыхался в такт движению. Ветер бабьего лета инспектировал свой шафранный, свой медово-охристый облетающий гардероб. Алексей подумал, должно быть неплохо скользить сейчас по велосипедной дорожке и наблюдать, как вода у горизонта смешивается с закатом.