ПАВЕЛ ЛУКАШ

ПАЗЛЫ

НЕДАЛЁКИЙ
рассказ

1

Утром Саша Исин прибил комара-альбиноса. Может быть, второго такого в целом мире нету – надо ж смотреть…

Настроение испортилось, но Исин решил не сдаваться: «Чёрт с ним с комаром, я же не энтомолог», – возникла разумная мысль.

«Завтра праздник, – вспомнил вдруг Исин, – но успеть нужно сегодня: мать, жена, Елена, дочка – три букета и шоколадка. Тестя тоже надо поздравить».

Тестю он всегда дарил большую чашку, которая обязательно разбивалась до следующего праздника.

К вечеру должна была вернуться жена, и, хотя её не было больше недели, Исину казалась, что она уехала лишь вчера, а день отъезда и день приезда в данном случае вообще не считаются…

– Спасибо, – сказала Елена. – За гвоздики спасибо…

– Всё наладится, – сказал Исин. – Я начал работать, это хорошая работа: приличный заработок, много свободного времени… Я ведь понимаю, что существуют вещи и помимо цветов – всякие там украшения, одежда, мебель…

– Мне ничего не нужно. Мне непонятно, почему у тебя нет свободного времени даже когда ты не работаешь?

«Трудно объяснить», – подумал он.

– К тестю нужно заскочить, и к маме, и жена приезжает.

– Скачи.

– Завтра я уезжаю, – с порога сообщил Исин, – в командировку.

– Посмотри на рисунок, Яныч, ручная работа. Такой красоты у тебя отродясь не было.

– Разве сейчас чашки! – пожаловался Яныч. – В руках рассыпаются.

– Не одолжишь?.. – спросил Саша. – Завтра я уезжаю – по делам…

«Приятно тратиться не тратясь, – подумал он, – но Яныча надолго не хватит, совсем старик».

У мамы Саша не задержался. Выложил продукты на стол, букет нарциссов поставил в вазочку.

– Завтра уезжаю, – сообщил он. – Это связано с новой работой.

– Ты же заплатил, Сашенька, – сказала мама. – Возьми, тут немного…

– Не стоит.

– Возьми, тебе же надо. И мне приятно, что я могу ещё что-то дать.

– Хорошо, – не стал спорить Исин, – спасибо.

«Если разбрасывать камни и сразу же их подбирать, – подумал он, – можно собрать неплохой урожай».

– Шоколад мне вреден, – заявила Анюта, разрывая обёртку, – я от него полнею.

– Всё равно, с наступающим, – сказал Исин. – Как дела в школе?

– Как всегда.

Дверца холодильника хлопнула, затем ещё раз.

– Нету ничего, – раздалось из кухни.

– Полный холодильник, – не согласился Саша, – нужно разогреть.

– Я всего этого не ем, – сообщила дочь, появившись в комнате снова.

– Ну а что же ты ешь? Чего бы тебе хотелось?

– Мне необходимо специальное питание, у меня переходный возраст. Видишь, прыщ на подбородке?

«В самом деле – толстеет», – подумал он.

– Папа, а что такое вагинальный секс?

– Что? – не пожелал расслышать Саша.

– Ну что такое оральный и анальный – понятно. А что такое – вагинальный?

– Если это анекдот, – сказал Исин, – то теперь я его знаю.

На вокзал он пришел вовремя и тюльпаны купил заранее, номер перрона выяснил, номер вагона знал.

Поезд прибыл, начали выходить пассажиры.

«Катя… – соображал Исин. – Нет, не Катя. А вот и Катя… Опять – нет… Что же это? Что со мною творится? – он испугался – и вдруг успокоился: – Ну не Катя, так почти Катя».

Исину стало смешно. Когда появилась, наконец, жена, он улыбался.

– Не могу я уезжать надолго, – сказала Катя. – Всю неделю скучала, была сама не своя. Я должна видеть тебя ежедневно.

«Почему ежедневно? – подумал Исин. – Как же так получилось, что я стал её, и её, и её?.. Почему стал вещью – собственностью?»

– А работа как же? – спросил он. – Жить-то на что?

– Без командировок будет хуже, – согласилась она. – Но ты же собирался начать. Значит, я смогу чаще бывать дома.

«Собирался, но не для того…», – подумал Исин и сказал:

– Да, конечно…

– Спасибо за цветы, – сказала Катя, – люблю тюльпаны.

Вечером Анюта попросила денег:

– Папа, нужно подписаться на журнал. Если подпишутся десять человек, то классу подарят мяч.

– Денег нет, – сказал Исин.

– Из-за тебя я подведу весь класс.

Анюта заплакала.

– Дать бы тебе по заднице, чтобы не зря плакала, – разозлился он. – Иди к себе, там и реви.

Она ушла к себе.

– Но почему должна подписываться именно ты, если в классе сорок человек? – крикнул вослед Саша.

Ответа не было.

– Сколько?

Анюта вернулась в гостиную.

– Спасибо, папочка.

– Завтра я уезжаю, – сообщил он жене и дочке, – в командировку.

– Ну-ну, – сказала Анюта.

– Так ведь праздник, – сказала Катя. – Кто работает в праздник?

– Ты же сама хотела чаще бывать дома! А жрать что? Я мужчина – должен зарабатывать.

– Ну и ну, – сказала Анюта.

– В принципе, нам хватало… – сказала Катя.

– Ясно, – возмутился Исин. – Ты теперь на всё готова, лишь бы меня из дому не выпустить.

2

«Вот что значит нетипичное самоубийство, – размышлял не впервые Саша. – Уехать далеко, документы уничтожить, забраться в какую-нибудь глушь, куда годами никто не суется, и разгрызть свою ампулу. Никаких записок. Известно, что уехал, а насколько – никто не знает. Куда? В командировку. А где он работал? То-то и оно – никаких концов. А уезжать надо в праздничный день, чтобы хоть дату запомнили…».

Саша думал, поезд шёл…

Через день, в чужом городе, Исин постучал в незнакомую дверь, за которой, судя по табличке, проживал Григорий Запеканский.

– Почему мы не видимся? – спросил Запеканский. – Что с нами произошло?

– Всего лишь вся жизнь, – ответил Исин.

– Значит, помочь решил армейскому другу? Получил письмо и сразу приехал? Что там у тебя: семья, работа?

– В основном, семья…

– Мне твоя помощь позарез нужна, – сказал Запеканский, – я-то совсем один: родителей уже нет, а жены и детей никогда не было.

– Знаю, – сказал Исин, – читал и перечитывал: здесь тебя ничто не держит, и поэтому ты едешь за границу. И, как я теперь понимаю, ты именно сваливаешь – то есть насовсем…

– Надеюсь, что так, – заключил Гриша и пожелал: – Ну, будем здоровы!

– План у нас такой, – объяснял он. – Ты берёшь мои вещи и сегодня же едешь в столицу. Сдашь их в камеру хранения в аэропорту, купишь палатку, продукты – и вперед, на озёра. Разобьёшь лагерь (место я отмечу на карте) – и жди меня в гости. Мы отдохнём несколько дней на природе, а затем – на электричку и в аэропорт. Ты получишь крупную сумму в конверте – семье подспорье – и вернёшься домой, а я полечу туда, где меня всю жизнь будет мучить ностальгия.

– У меня в самом деле семья, – согласился Саша, – и приехал я, конечно, чтобы подзаработать. Но тебе зачем вся эта конспирация?

– Имеешь право знать в общих чертах, – сказал Гриша. – Я тут дельце замутил, чтобы голым не ехать, а если кое-кто поймёт, что я сматываюсь, то всё сорвётся. Мне даже с маленьким чемоданчиком нельзя на улице показываться – городок-то крохотный… Так что покручусь, сколько нервы выдержат, а потом пойду за хлебушком и… прощай. Не появись ты сегодня – я бы сам справился: оставил бы всё и залёг в столице до отлёта. Но совсем без багажа лететь – привлекать внимание. Кроме того, есть кое-какие реликвии – бросить жалко.

– А искать не будут? – поинтересовался Саша. – Могут ведь и там найти?

– Шушера, шпана, мелочёвка – хулиганьё… – успокоил скорее себя, чем Исина, Запеканский. – У них извилины под линейку. Все разработки мои… Им и в голову не придёт, что я за границей…

– Что же ты от всех скрываешь, а мне доверил? А если я уже не тот Саша Исин?

– Все мы не те, – сказал Запеканский. – А ты издалека, здесь тебя не знают, и вместе нас никто не видел. Приехал – уехал… Это же нормальная сделка – платная дружеская услуга. Если бы я вообще ни с кем не делился, то как бы всё оформил? Так что ты не один в курсе…

– За удачу! – предложил Исин. – Всё гораздо проще, чем я думал.

Они сидели у костра на берегу озера.

– Обидно даже. Где ещё такая красота?

– А давай поменяемся, – предложил Саша. – Я вместо тебя за рубеж, а ты к моим… Там полный набор – будут тебя и любить, и лелеять. Они даже разницы не заметят – было бы кого пасти.

– Смешно, – сказал Запеканский. – А ведь мы похожи: подстричь тебя и очки надеть – вылитый я.

– Последняя, – сказал Исин, откупоривая бутылку, – давай стакан.

– За то, чтоб встретиться с Ренатой, – предложил Гриша.

– Красивая девушка?

– Понятия не имею, – сказал Запеканский Гриша, – но она – это следующий этап.

– Ты выпил без меня, – сострил Исин.

Гриша не ответил.

– Таких, как ты, навалом, – сказал Исин, – больше, чем комаров.

Ответа не последовало.

– Странно, – удивился Саша, – я тебе хамлю, а ты молчишь.

Тишина в ответ.

– Вот такой у нас план, – сказал Саша. – Ты тут полежи, а я соберусь пока. Мне, понимаешь ли, на электричку пора, а затем в аэропорт – самолёт ждать не будет.

3

За дальнейшими своими действиями и поступками он наблюдал отстранённо: то есть физический Саша Исин едет в город, стрижётся коротко в парикмахерской, потом – в аэропорт, проходит таможню, паспортный контроль (в чужих очках и с чужим паспортом), поднимается по трапу в самолёт, а сознание его витает рядом и с интересом смотрит этот приключенческий фильм.

Нечто подобное уже случалось с ним в армии, в самом начале, когда сержанты в учебной части после отбоя избивали ногами молодых солдат по своему выбору за какие-то невнятные провинности. И тогда Сашино тело лежало в умывальне на цементном полу, практически не ощущая боли, и, скорее из принципа, прикрывало руками живот, почки, ещё кое-что, а сознание наблюдало за процессом со стороны, интеллигентно возмущаясь этим варварским зрелищем.

Первая отчётливая мысль пришла Саше в голову, когда он был уже в самолёте: «Вот те на, мимолётная шутка-экспромт, возникшая у костра, когда я предложил Грише поменяться жизнями, реализовалась практически. И ни сомнений никаких, ни страха, что разоблачат, не возникло. Собственно, и сейчас страха нет: куда там иностранным пограничникам до наших дотошных.

А может быть, дело в том, что не Запеканский, а Саша Исин лежит возле озера – погиб при попытке к бегству от собственной судьбы?»

Самолёт тем временем выруливал на взлетную полосу.

«Нет, – решил Саша, – я – это я, но в роли Запеканского. Хорошо, что мы в самом деле похожи, тем более в очках, которые совершенно мне не идут и ему никогда не шли».

Самолёт набирал высоту.

«Хорошо, – размышлял Исин, – когда жертва охотно идёт навстречу и даже планирует преступление: никто не в обиде. Хорошо, что не пришлось подкрадываться с дубинкой в руке. Это только в кино бывает: бац по голове тяжёлым предметом, и клиент мёртв или жив – по выбору бьющего. Хорошо, что ампула не подвела, хотя были сомнения, – а так вроде и непричастен совсем…»

Самолёт летел на положенной высоте и с положенной скоростью.

«Жаль, что я этих денег не нашёл. Кроме документов, билетов и моего гонорара в конверте, ничего существенного у него не было. И в чемодане ерунда: альбомы с семейными фотографиями, одежда… Но никто и не рассчитывал на большие деньги, а минимум валюты для начала мне необходим. Тем более, гонорар я отработал, разве что не доставил Гришу в аэропорт. Будем считать, что разница ушла на приобретение ампулы, то есть на того же Гришу».

Полёт продолжался.

«Значит, как обещал Запеканский, грядёт ностальгия – размышлял Саша. – Что ж, нормальное чувство, вроде неразделённой любви. Кстати, до этого дело дойдёт не скоро: как всякого нелегала, меня ожидают проблемы посущественней, чем тоска по родине».

Самолёт заходил на посадку.

Паспортный контроль, получение багажа, таможня… Всё прошло без приключений, а таможни Исин не заметил: миновал вслед за другими какое-то помещение, где несколько человек в форме без интереса посматривали на проходящих.

«Надо будет чемодан проверить, – решил Исин, – на предмет существования двойного дна или какой другой хитрости… Где-то же должны быть эти деньги…»

В зале для встречающих было многолюдно, некоторые держали в руках плакаты. Один из них – с надписью «Григорий Запеканский» моментально привлёк внимание Исина. Он обошёл девушку, державшую плакат, и застыл в стороне, присматриваясь… Симпатичная, лет двадцати пяти, дамская сумочка висит на плече, а в руке ещё одна сумка.

За те полчаса, что Исин следил за девушкой, к ней никто не обращался, она же внимательно наблюдала за прибывающими.

«Если это неизвестная Грише Рената, за встречу с которой он осушил свой последний стакан, то вот они – деньги».

Не было бы у неё второй сумки, он ни на что не решился бы, но сейчас надел очки, которые спрятал после прохождения паспортного контроля, и подошёл.

– Здравствуйте, – рискнул он. – Вы Рената?

– Да, – ответила девушка.

– Вы, наверно, меня ждёте? – осторожно спросил Исин.

– Если вы Запеканский…

– Разумеется…

– Среднего роста, худой, в очках, волосы светлые, коротко подстриженные, возраст тридцать- тридцать пять, – перечислила она приметы. – Всё сходится. А теперь покажите паспорт.

Исин как в омут нырнул.

– Смотрите.

Девушка безразличным взглядом скользнула по фотографии и прочитала фамилию вслух:

– Запеканский.

– Всё в порядке? – спросил Исин.

– Да, вот ваши деньги.

Он взял сумку.

– Папа передал, что с вами было приятно работать…

– А где папа? – поинтересовался Исин.

Она посмотрела удивлённо.

– То есть я хотел сказать: передайте папе, что, если что-нибудь ещё подвернется, ему сообщат.

4

– А куда теперь? – спросил Саша. – Где тут лучшая гостиница?

– А вы уверены, что вам нужна лучшая?

– Ну не худшая же…

– Я подвезу, – предложила Рената.

Всю дорогу Исин пытался смотреть поверх ненавистных очков – он впервые был за границей и не мог сдержать любопытства.

Прибыли в центр.

– «Хилтон» устроит?

– Где тут самый дорогой ресторан? – спросил Саша.

– Здесь они все дорогие.

– Рената, – попросил Исин, – пообедайте со мной, расскажите про местные нравы… Я совсем ничего не знаю. По сторонам гляжу – глаза разбегаются.

– Ваши очки ни на что не годятся, – сказала Рената, – вы то щуритесь, то поверх глядите. Может быть, вам для начала очки сменить?

– Верно, – сказал Исин. – Откуда там у нас хорошие очки. Я их лучше вообще сниму. А потом, может быть, куплю контактные линзы.

– Ладно, – сказала Рената, – я с вами пообедаю, но лишь потому, что папе это не понравилось бы.

– Почему бы не понравилось? – спросил Исин.

– Вы когда уезжаете? Чем вы занимаетесь там у себя, кроме продажи по случаю антиквариата? Где вы взяли эти вещи? Папа говорит, что это не наше дело, но мне интересно. Вы женаты?

– Можно по порядку? – попросил Саша. – Средства, как вы знаете, у меня есть, так что я тут поживу какое-то время. Там у себя я в данный момент ничем не занимаюсь, поскольку нахожусь здесь. И ничего я не украл, и ни к какому криминальному бизнесу отношения не имею. Что же касается последнего вопроса, то Григорий Запеканский не женат и никогда женат не был.

– Деньги ваши когда-нибудь кончатся, – предупредила девушка, – но если найти дешёвое жилье и не есть в ресторанах, то их может хватить надолго. Лично я снимаю небольшую комнату и готовлю себе сама.

– А папа ничего не даёт?

– Он платит мне за то, что я работаю в его магазине. Но спрос на антиквариат упал, и магазин наш не на лучшей улице…

– Если вопросы кончились, – сказал Исин, – то пойдёмте обедать.

– Вопросы не кончились, но поговорим в ресторане.

– Мне только кофе без кофеина, – сказала она, – я на диете.

Исин, который всегда чувствовал себя в ресторанах неуютно, здесь почему-то расслабился – заказал разного и ел с удовольствием. Ему нравились еда, обстановка, девушка и несколько пачек денежных купюр, которые он, вернув Ренате сумку, переложил в карман.

– Знаете, – заявила она, – а ведь я ношу контактные линзы.

– Они вас совершенно не портят, – заверил её Саша.

– А раньше я носила очки.

– И очки вам наверняка шли, не то что мне…

– Но на переносице у меня всегда были пятна, а когда я перестала носить очки, пятна эти сошли не сразу, я бы даже сказала, что много времени прошло, пока они исчезли.

– Короче, Рената, – спросил догадливый Исин, несмотря на то, что догадываться не хотелось, – к чему этот разговор?

– К тому, что вы не очень похожи на фотографию в паспорте, а без очков, в которых ничего не видите, – тем более…

– Господи, – сказал Исин, – я пересёк две границы, и никому подобное в голову не пришло. А что до носа, то у кого-то есть пятна, а у кого-то нет. У меня, например, хорошая кожа, жена завидует…

– Вот и жена появилась, – сказала Рената. – Я не пограничник, которого устраивает формальное, причём довольно-таки приблизительное сходство. И папа мой вам для чего-то понадобился, а ведь был уговор, что сделка разовая, и больше вы друг друга не увидите.

– Почему же вы отдали деньги? Почему сидите здесь, а не позвали до сих пор полицейского?

– А что бы вы сделали, если бы не получили денег? Кроме того, должна же я понять, кто приехал по папину душу?

– И, кроме того, – опять догадался Исин, – вам не хочется объяснять полиции, за что мне заплатил ваш уважаемый папа.

– Я вообще коллекционеров не люблю – все они чокнутые, – сказала Рената. – А папа старый уже, у него чашки из рук валятся, он поехал туда – в какую-то глушь, связался с бандитами и вернулся совершенно счастливый, потому что привёз эти вещи. Но он мой папа, и поэтому мы договоримся без полиции.

– Вы смелая, – сказал Исин, – но и расчётливая: тут людно, да и, в случае чего, я теряю больше, чем ваш папа, его-то, наверное, в тюрьму не посадят. Но прежде чем согласиться на что-либо, я расскажу вам о Запеканском.

5

– Вся история началась лет пятнадцать тому назад, когда меня призвали в армию, и попал я на Дальний Восток – в учебную часть.

Курсантов с Запада там было не много, поэтому мы с Гришей считались земляками, хотя между нашими городами не менее тысячи километров.

Примерно через месяц, когда я почти привык к армейскому быту, то есть к холоду по ночам в казарме, к жалкой пище, ко сну через сутки по четыре часа за ночь, к бегу по пять километров каждое утро, к обращениям вроде «воин, скотина, сволочь, ублюдок…» и так далее – по нисходящей, со мною произошло несчастье. Я по ошибке обул утром чужие сапоги и во время зарядки до крови стёр ноги.

Раны там заживали плохо – только через полтора-два месяца они перестали гноиться, – а лекарств почти не было…

Я стал чужаком – перешёл в категорию ублюдков в квадрате, потому что отстал от стаи. Я плёлся за строем, не ходил в караулы, но меня и мне подобных вовсю использовали на работах, где не нужно быстро передвигаться.

Как-то раз, ночью, когда рота была в наряде, мне, Запеканскому и ещё нескольким курсантам поручили чистить картошку. Потом всех, кроме нас с Гришей, забрали куда-то – и мы остались вдвоём, а картошки нужно было начистить на шестьсот человек…

Запеканский начал ныть: говорил, что болен и не может работать, что ему нужно отлежаться. Мне показалось, что он не врёт, и я оттащил его с глаз долой. Он даже идти сам не мог, так ему было плохо.

Гриша спал, а я работал один – старался сделать побольше, хотя и у меня слипались глаза от усталости. Потом пришёл дежурный по кухне – сержант. Картошки было недостаточно. Он спросил: «А где второй?». Я начал юлить – выгораживать Запеканского. Если б его нашли, да ещё спящим, его бы прибили. Разумеется, я схлопотал несколько зуботычин за халатное отношение к работе, но, в общем, пронесло: зуботычины в учебной части – дело ежедневное и привычное.

Гриша потом благодарил меня – клялся, что теперь я ему вместо брата… Судя по всему, у него уже ничего не болело. Для меня же, гонимого инвалида, любая дружба была счастьем. Но назавтра он вместе с десятком других курсантов, объединившихся по законам стаи, начал меня травить, и это продолжалось до тех пор, пока я не выздоровел, да и потом не сразу закончилось…

Затем мы стали сержантами и разъехались по объектам. Я служил в отдельном взводе – всего тринадцать человек. Все, кроме офицера, были нацменами, многие вообще не понимали по-русски, но я прожил там полтора года безвыездно, только офицеры менялись и вместо демобилизованных солдат приходили новые.

Разумеется, жизнь как-то наладилась, а за месяц до конца службы в наш взвод попал Запеканский. Стаи для него тут не было, и он сразу решил, что мы большие друзья, потому что земляки и учились вместе на сержантов. Я его не отталкивал, так как мыслями был уже дома и не хотел эксцессов, да и противно было уподобляться… А вскоре служба закончилась.

Про Запеканского я и думать забыл, а недавно, спустя столько лет, получил письмо на мамин адрес: Гриша снова просил о помощи. Кроме того, он предложил за услугу деньги. А положение у меня аховое: работы нет и не предвидится, всем должен, включая родную мать и тестя-старика. Даже любовнице, с которой давно бы уже следовало порвать, и той должен… У дочери переходный возраст – покупок требует, обижается… Живём на зарплату жены. То есть состояние нервозное – пограничное. А тут ещё Запеканский: «Приезжай, друг!»

И я поехал – не заработать, а себе доказать, что способен на поступок.

А там, когда мы оказались вдвоём и вдалеке от цивилизации, я подсунул ему снотворное, сильное – двадцать четыре часа гарантии – и уложил спать в палатке: пусть проспит что-нибудь важное.

Но мысль прилететь сюда возникла, когда я шарил в его карманах – деньги искал. У меня даже на обратный проезд не было… Я гонорар за услугу невыполненную хотел забрать – не скрою. А когда нашёл паспорт и билеты, то как под гипнозом…

Кстати, Запеканский до сих пор спит – времени-то меньше суток прошло.

– История дурацкая, – сказала Рената, – но меня она устраивает. Боюсь, что с настоящим Запеканским было бы сложнее найти общий язык. А вы в самом деле собираетесь остаться?

– Нет, конечно, – сказал Исин. – Фантазировал себе что-то в самолёте и потом… Но ещё когда билеты и паспорт у Гриши тащил – понимал, что ничего не выйдет. Не смогу я прятаться, жить здесь нелегально… И Запеканским быть гадко, хотя и Сашей Исиным быть – маленькое удовольствие.

– Вот и познакомились, – сказала Рената.

– Что вам от меня нужно? – спросил он. – Только учтите, что через неделю я улечу.

– Отдайте мне деньги, а Запеканскому верните товар. Придумайте что-нибудь такое, чтобы он сюда не заявился. Мы ему даже заплатим что-то вроде неустойки, и вас отблагодарим – подарки купите…

– А как же папина мания?

– Папина мания – это я. А я не желаю, чтобы он водился с бандитами, контрабандистами и ещё чёрт знает с кем. И не можем мы позволить себе такие покупки. Если папа не вернёт деньги, ему придется продать половину коллекции.

– Попытаюсь, – согласился Исин. – И, скорее всего, меня арестуют на таможне – не на вашей, к сожалению…

– А гостиницу я оплачу, но не «Хилтон», разумеется, – предложила Рената, – и через неделю отвезу вас в аэропорт.

6

«Если бы кто-нибудь сочинил эту историю, – думал Исин, – то закрутил бы всё иначе.

Саша соблазняет внешне деловую, но, по сути, неискушенную Ренату, готовую поверить малоубедительному рассказу явного проходимца, и женится на ней, и тем самым легализуется, оставаясь для всех Григорием Запеканским, а затем, войдя в бизнес её отца, налаживает контрабандную поставку дорогого антиквариата.

А отравленный, по мнению Исина, Гриша вдруг приходит в себя (кто знает, что подсунули недобросовестные продавцы вместо нужной ампулы?) и едет в Сашин город в надежде там его отыскать. В дальнейшем, чтобы быть в курсе дела, Запеканский знакомится с Сашиной семьей, с его родственниками и друзьями. Потом он женится на бывшей жене окончательно пропавшего без вести армейского друга (даже берет её фамилию – Исин), удочеряет его дочь, сочувствует его матери и становится для неё самым близким человеком, дарит по праздникам подарки тестю и, возможно, заводит роман с бывшей Сашиной любовницей – вот конец всей истории.

А в действительности я прокололся сразу же, хорошо хоть в полицию не загремел, и теперь, когда меня на таможне поймают с этими побрякушками…»

На дальнейшее фантазии не хватило, только в голове замелькало слово «адвокат» и возникла мысль: «Как доказать, что ты не верблюд, если ты верблюд?».

Самолёт заходил на посадку.

«Кончилась командировка, – думал Саша. – Всем подарки везу – никого не забыл. Ну а чашки такой у Яныча никогда не было: огромная, разноцветная, а главное – небьющаяся».

Исин прошёл паспортный контроль, оставалась таможня…

– За мной, с вещами, – приказал таможенник.

– Зачем? – спросил Исин.

– Там объяснят.

Они шли по длинному коридору, затем – по другому…

Таможенник достал связку ключей и открыл дверь.

– Вот он, твой дружок, принимай.

– Предлагали ребята семью твою навестить, – сказал Гриша, – но я тебя знаю – раз билет на сегодня, то сегодня и прибудешь. Ты же недалёкий. Это как у птиц: одна ещё мух ловит, а другие уже на юг улетели.

– Я-то как раз улетел, – сказал Исин.

– Бывает, – согласился Запеканский. – Другой действовал бы наверняка: топором по башке, камень на шею – и в озеро. А ты подсыпал какой-то дряни, лишь бы руки не пачкать… Я, как видишь, очухался, что говорит о твоём непрофессионализме, правда, сутки пролежал в полном отрубе, и голова до сих пор гудит, но мы же люди свои – сочтёмся… Вещи, деньги, документы, очки. Быстро!

– Здесь не мусорить, – предупредил таможенник. – Все на выход, вон в ту дверь.

– Выйдешь первым, – сказал Гриша, – и пойдёшь по направлению к зелёным «Жигулям». Мы с ребятами будем сзади, а у них разговор короткий: шаг в сторону – побег. Вещи я сам донесу.

«Не понадобился адвокат, – подумал Исин, – да и денег на него теперь нет».

Исин шёл по направлению к зелёным «Жигулям», когда услышал топот и крики. Он обернулся. Сзади, шагах в тридцати, на Гришу и его ребят навалились добры молодцы – по двое на каждого.

В тот же миг зелёные «Жигули» сорвались с места и помчались прочь, а за ними понеслась серая «Волга».

«Погоня, – подумал Исин. – Хорошо, что я в ней не участвую».

ПАЗЛЫ
рассказ

***

«Каждый крепок задним умом» – так, кажется, говорят.

«Все вы умные потом» – повторяла моя бабушка.

«Не любите правду!» – утверждала она.

«Чего-чего, а ума у всех не хватает» – личный мой афоризм.

Как меня соблазняла Верунчик?

– Ты, – говорит, – хорошо сохранился.

(На «отлично» она не расщедрилась).

– Куда там, – отвечаю, – вот раньше…

– Ты же не растолстел, как она.

(«Она» – это моя жена).

Боже! Как приятно слышать. Если слышишь, можно не всматриваться. Всматриваться даже противопоказано.

Я говорю Верунчику:

– Хочешь, заберу тебя с работы в обеденный перерыв. Кофе там… Покататься по городу…

Так оно начиналось.

Хотя возник неприятный момент:

– Тачка у тебя не новая, – заметила Верунчик.

Колесили-куролесили, пока не засыпались. Точнее, засыпался я, а она к сему руку приложила. С каждым разом – ближе к людям. К дому ближе – к родимому очагу. Теперь ни жены – пусть даже толстой, ни Верки, которую кто-то катает на новой машине, ни очага, ни людей, которые все оказались друзьями жены.

И вот: немолодой, сорокалетний, со старой машиной, но умный потом, не любящий правду (за что её любить?), хочет (!!!) познакомиться с симпатичной (можно с толстой) и т.д., предпочтение собирающим пазлы (это – чтобы с интеллектом, а не только физиология).

***

Почему именно пазлы? Если, уверяю, каждый обитатель нашей планеты соберёт по одному, хотя бы не самому сложному пазлу – жизнь радикально изменится к лучшему.

Но безответственен земной народ: «Я и без того классный парень», – решит один, другой, третий… и вся идея полетит к чёрту.

А ведь пазлы собирающий испытывает настоящее вдохновение. Он, представьте себе, творит. Он создает Мону Лизу из тысячи картонных частей и вешает на стену под стеклом и в рамочке уже своё великое художественное произведение.

Мона Лиза, кстати, весьма сложный пазл и даёт возможность насладиться творческим процессом сполна. И когда последняя цветная картонка встаёт на место – приходит момент истины.

– Я сложил! – сообщает пазлщик.

– А синенькая? – не верит другой, – она ж из левой, а не из нижней…

– Она из середины! Я смотрел! Увидел! И сошлось!

А какое развитие технического прогресса пазлам благодаря? Картон нужен? Картинка нужна? Вот тебе бумажная промышленность и полиграфия. Приклеить надо картинку к картонке? – клеевая какая-нибудь промышленность. А всё это потом разрубить? – станкостроение! А рамочка со стеклом, чтоб на стенку повесить? А если бы после работы, да и в выходные дни, все собирали пазлы? Вместо ругани? Вместо того чтоб по дорогам колесить и жечь дорогое горючее?

Кстати, о дорогах.

Один плохой мой знакомый ехал совершать дурные дела – например, совращать малолеток – и по пути любовался пейзажами.

А пейзажи были такие красивые, что не передать в письменном виде. И вдруг, в тот самый момент, когда он всмотрелся в самый прекрасный пейзаж, пришла справедливость.

Спрашивается, где ж она раньше была? Ведь не в первый раз он ехал совершать преступление.

А была она там же, где и всегда. На дорогу надо смотреть.

***

Раз в неделю я выбираю пазл. Есть один магазинчик, где большущий стеллаж завален уценёнными играми. Если покупать неуценённые – останешься без штанов. Но покупать штаны еженедельно незачем – сколько их нужно вообще? – а пазла мне хватает всего на неделю. Про штаны упомянуто для примера – разговор о предпочтениях. Кстати, иногда я покупаю дорогие пазлы.

В тот раз, я – унылый и сиротливый – выбирал пазл. Возле стеллажа крутилась крупная некрасивая девочка. Стоило мне вытащить из груды очередную коробку, как именно эта коробка привлекала её внимание. Я искал что-то сложное, дешевое и большое, и она, вероятно, тоже. Девочка вела себя агрессивно. Например, хваталась за очередную коробку на долю секунды раньше, чем я успевал выпустить её из рук и, моментально рассмотрев картинку, почти швыряла пазл на стеллаж, скорчив при этом презрительную гримасу. Презрение предназначалось мне – вот, мол, идиот, на что позарился. Было и другое в поведении акселератки – не упуская случая протиснуться между и мною стенкой, она тёрлась об стенку меньше, чем об меня. Трудно было не понять.

И хотя в дальнем углу пустого почти магазина, за двухметровой высоты стеллажом уценёных игрушек, нас не было видно, кто-то мог подойти неожиданно, и телекамера для наблюдения за покупателями не исключалась.

– Сколько тебе лет? – спросил я, надеясь прекратить опасную игру.

– Шестьдесят.

– Предпочитаю восемнадцатилетних…

– Мне пятнадцать, – сказала она. – Я киндер-сюрприз.

– Предпочитаю восемнадцатилетних, – повторил я. – Даже шестидесятилетних предпочитаю.

– Подумаешь, разница – всего-то три года.

С этим я поспорить не мог, не заглянув предварительно в уголовный кодекс.

– Я про тебя знаю, – заявила она. – Ты редактор.

Откуда она знает? От продавщицы этого магазина. Я постоянный покупатель, и мы порой умеренно откровенничаем.

Нет лучше продавщиц уже потому, что с ними удобно знакомиться.

– Я технический редактор, а тебе надо к главному. И у нас не публикуют романов – мы не издательство, а тонкий журнал.

– Как вы узнали про роман?

Теперь мы на «вы». Даже обидно. Всё же я обделен вниманием пятнадцатилетних девчонок.

– Опыт, знаешь ли…

– Все говорят про опыт. Посмотрите, хотя бы.

– Ладно, – говорю, постигая, что иначе она не отвяжется, – давай. Прочитаю и объясню, почему твой роман никуда не годится. Сколько в нём страниц? Тридцать? Семьдесят? Неужели, сто?

– Триста. Главное, прочитайте.

Она вытаскивает папку-скоросшиватель из лежащего на полу рюкзачка.

Вот так ничего себе!

– Я приду через неделю, – говорит она. – А такие джинсы, как на вас, никто уже не носит.

Из романа:

«Я не уродина и не красавица, я – некрасивая. Означает ли это, что умная? Да – утверждает общественное мнение. И я в этом случае с ним соглашаюсь. Хотя понятного понятней – раз некрасивых больше, они это мнение и создают. Но вопрос в другом – мешает ли мне моя некрасивость?

Сейчас 7.30 утра – скоро он придёт. Он ждёт внизу, чтоб родители ушли на работу. А у нас каникулы – длинные летние. Он работает летом, но ему к девяти. Почти полтора часа мы вместе – одни на всем свете. Красивая, некрасивая – всё в сравнении… А с кем сравнивать, если кроме меня здесь никого нет? Он не считает меня некрасивой. И его друзья так не считают. Они понимают, что во мне что-то есть, хотя бы потому, что я с ним. Он-то – красавчик. Я встречалась с некрасивыми парнями – думала, что мне так полагается. Но некрасивые не намного лучше красивых, в плане там характера и взаимоотношений. Может быть – умнее? Но, по-моему, это правило на парней не распространяется.

Я знаю, что у красивых свои проблемы. К ним попросту боятся подходить. Кажется, что у такого всё схвачено. Что ему никто не нужен. Но далеко не у всех всё тип-топ. Вот и ему явно не по себе, когда вокруг девчонки крутятся и глазами долбят. Он даже краснеет. А я подошла. По человечески, без кокетства, как бы по делу. А потом ещё раз подошла…

Не знаю, долго ли мы будем встречаться. Девки как с цепи сорвались – поняли, что реально. Да и сам он сообразил уже – что к чему. А мне этих нервов не надо, хотя способы, чтобы его удержать – известны и просты. Но ведь я могу добиться любого парня. И мне выбирать…».

Дальше о том, как сложно обниматься в парке, не снимая роликовых коньков, как избивали нашу героиню в школьном туалете подружки и как она с подружками била другую девочку в том же туалете, про купленный кому-то мотороллер и про то, что кому-то мотороллера не купили…

Шрифт – крупный – это для читателя-дурака, который не вникнет в глобальность идеи, читая мелкими буквами. Если распечатать нормально, получится страниц двести. Собственно, не хуже нашумевшего романа «Приходи, маньяк!», и может стать бестселлером, но не с моей нелёгкой руки. Была б у меня возможность дать это главному, он бы напечатал с продолжением. Но нет возможности. Пусть крутится сама. В интернете. В молодёжных конкурсах. Сейчас все пишут романы – начало века, понимаете ли. Как иначе подвести итог всем прошедшим векам?

«…Новую свою плюшевую собаку она назвала Фреди, точно так же зовут мою старую плюшевую собаку…» – из другого романа.

«…Виски при разбавлении водой теряет крепость, сохраняя вкус и аромат, но нет напитка, который при разбавлении водой сохранял бы крепость…» – из другого романа.

Как иначе поделиться своим единственным и неповторимым опытом?

Кстати, почему я выбирал пазл дешёвый и сложный? Я же не всегда экономлю на пазлах и сложных не люблю – где картинка собирается подбором, а не ориентируясь на цветной рисунок. Вторая тому причина – несложившийся роман (не с Веркой, а тот, который я надеялся написать), и первая – меня уволили из журнала. То есть, денег сейчас мало, а свободного времени много. Можно собрать необъемный невнятный пазл. Можно прочесть рукопись незнакомой девчонки. Можно сделать усилие… и попытаться дописать своё произведение…

***

Как-то раз на курортном морском берегу я познакомился с Денисом Карповичем Лазаревичем – пенсионером какого-то там значения. Значение он заработал в известной конторе, о которой повествовал со слезами на глазах и слюнями умиления на устах. Служба кончилась болезнью сердца, иначе, как утверждал Лазаревич, его с места танком не сдвинули бы – он трудился бы до сих пор, зарабатывая не какое-то, а о-го-го какое значение. Денег Лазаревичу хватало: судя по намекам и недомолвкам, кроме персональной пенсии, он успел что-то урвать и надёжно припрятать. И вдруг – клиническая смерть.

Когда он временно умер, то попал в небесную канцелярию – и там, как оказалось, нужны толковые работники. Лазаревич рассказал мне о жизни после смерти и о жизни своей при жизни, пока мы распивали очередные пол-литра холодной водки, коротая тихие вечера.

Его история меня заинтересовала. Мне показалось, что из неё получится увлекательная проза. Но беда в том, что Лазаревича слишком быстро реанимировали – он же не в простую больницу попал, а в значительную – чему Денис Карпович сам не рад, так как уверен, что загробная жизнь должна была иметь успешное продолжение. Он подарил мне свой рассказ с условием, что я допишу его до конца. Я очень старался, но теперь упёрся в чистый лист. Не представляю – что же будет дальше.

ЗДРАВСТВУЙТЕ, ГОСПОДИН АНГЕЛ!

1.

– Здравствуйте, господин ангел!

– Ерунда, – какой из меня ангел?

– Но ведь вы совершенно призрачный…, извините, прозрачный.

– Радуйся, что вообще что-то видишь. А прозрачный-непрозрачный – дело привычки.

– Кто же вы?

– Я такой же… Словом, я такой же, как ты. Просто мне поручили объяснить, ввести в курс дела…

– Разве этим занимаются не ангелы?

– Конечно, ангелы, но кто-то же должен за них работать…

Мы шли по длинному коридору. С одной стороны – двери, двери, с другой – окна, окна… Всё расплывчато.

Из окон свет. Знаете – голубые стеклянные шарики? Смотришь сквозь него на солнце… Вот такой, приблизительно, свет – напоминает детство.

– Что там, за окнами?

– Всё. Ты сейчас не напрягайся, не думай ни о чём. Увидишь, когда привыкнешь. Висячие сады, например, или Полтавскую битву, Елисейские поля… Но не сейчас… Ты на двери смотри – вникай в обстановку.

На дверях надписи. Вижу плохо, тем более без очков, щурюсь, чтобы прочитать: «Быт», «Работа», «Финансы», «Здоровье»… Под табличкой «Любовь» – две поменьше: «Плотская», «Духовная». Встретилась и такая: «Чтоб ты сдох».

– А эта – что обозначает?

– То самое.

Вошли в кабинет сквозь незаметную такую дверцу.

– В принципе, сюда проходят через секретарскую, но я попросил сделать и отдельный вход.

В кабинете кресло, стол, стул для посетителей, компьютер, телефон – всё расплывчато.

– Мы тут по-простому: быстро понимаешь, что не надо лишнего. Кстати, как тебя называть? По паспорту ты Денис, по метрике – Дионис…

– Называйте Денисом.

– А зря: Дионис – красивое имя, такого у нас ещё не было, по крайней мере, при мне.

– Долго объяснять…

– Ничего, что я на «ты»? – вдруг спохватился он. – Тут все на «ты». Начальник, не начальник… И вообще – сегодня начальник, а завтра – бац! – на склад перевели. Главный-то наш – конечно, ангел – там у них другие дела, но я его и сам редко вижу, то есть слышу, или, правильней сказать, ощущаю.

– Но почему именно я? Жил себе на пенсии, с Жориком гулял. Вдруг этот микроавтобус…

– Дорогу надо правильно переходить. Шучу, конечно, но в каждой шутке – сам знаешь… Говорили там одной – теперь уже нашей сотруднице: «Не переходи на красный свет. Сколько ещё они будут тебя пропускать? Пять? Ну, постараешься – десять лет». Двадцать восемь стукнуло – в тот же день задавили. Вот, что значит самомнение. Так и не научилась на зелёный…

– Так ведь Жорику не до шуток, ему на ту сторону надо. Его-то за что? Совсем ещё молодой…

– Не за что, а потому что… Не психуй – всё наладится. И на вопросы я отвечу – не на все, но сразу, и так далее – по мере поступления. А почему ты? Не знаю. Знаю, что у нас проблема с кадрами. САМ-то вездесущ, но говорит только с царями. Мы уже совсем зашились, а у тебя тридцать лет стажа, и всё по делу. На письма отвечал? В ситуациях разбирался? Судьбы людские решал на своём скромном уровне? Здесь тебе легче будет – перепроверят, утвердят. Ты – инстанция первичная, но точку зрения выражай обдуманно. Справишься – хорошо. Нет – переведут на склад.

2.

– А что на складе?

– По слухам, условия хуже. Впрочем, не думай об этом. Наше дело – разобраться, подготовить и подать. Ведь кому-то положено, а кому-то – нет. Или положено, но что-то другое. Просьбы без ответа оставлять нельзя – люди надеются. Хотя, между нами, разве это просьбы? Это даже не молитвы. Чаще всего – требования или прямой шантаж. Например: «Дай, а то удавлюсь». Это ещё пристойный пример. Бывает и так: «Не дашь – всех удавлю». Взяток, сам понимаешь, не берём – полное обеспечение. Протекционизм – случается: смотришь, просьба от родственника или дружка – трудно удержаться, тем более – как бы весточка, тут лучше всего передать коллеге на рассмотрение. Или наоборот: есть ходатайство, а клиент тебе знаком: с получки занял и не вернул, или бабу отбил, или ещё что-то… Какова реакция? Точно: «Попался, сволочь». Ан нет. Это ты попался. Засекут – и на склад. Вот и думай, рассуждай… Видишь, как я откровенен? А ведь двадцать лет в адвокатуре прослужил. Правильно, ты меня насквозь видишь, хоть и не видишь ничего. Такая уж субстанция, то есть – никакой. Это поначалу. Пообвыкнешь – взгляд замылится. Я сейчас бодрячок лет сорока, костюм-тройка бежевый финский. Это мне по статусу подходит – среднее начальство. Тебе бы – возраст тридцатилетний, костюм синий неброский. Хотя, как знаешь – чётких правил нет. Разве что малолеткой на работу не приходи – с этим я борюсь. Дай нашим дамам волю – разведут здесь детский сад. Женщина приличная, до девяноста двух доскрипела, вдруг является пятнадцатилетней, в дореволюционной ещё школьной форме. «В шестнадцать, – говорит, – я уже растолстела, не хочу». Хочу – не хочу… Не солидно! Секретарь отдела, девять языков знает… Другой-то и не скажешь ничего: в девятнадцать уже выглядела, как прости-господи, а в двадцать и вовсе того…, от известной болезни. Старший советник по вопросам любви. Этой разрешаю, ничего не поделаешь, да и то – не моложе шестнадцати. Понял для начала? Кадры нужны. Раньше что там было? Адам да Ева. А теперь? САМ-то на всех языках разговаривает. А мы, простые смертные, то есть посмертные, действуем в силу знаний, опыта и таланта. Приходит новый сотрудник – спец экстра-класса, а говорит лишь на родном и с ошибками, и словарём пользоваться не обучен. А что клиент? Русские иностранных языков не знают, англичане – знать не хотят, израильтяне, например, матерятся по-английски и по-русски, но не ведают что говорят. Иногда клиент просит, а что – объяснить не может: «Господи, сделай так, чтобы то и это, но без этого и при этом точно так, как я попросил. Заранее благодарен, подполковник водолазных войск в отправке, кавалер значков и медалей (перечисление), гениальный детектор местного мероприятия, почтенный производитель культурного общества, господин-товарищ-брат Мейд Ионович Холливуд». Что такому нужно? Специалистка по любви разобралась. Благо, что она ещё и лингвист – три курса пединститута. Чаю хочешь? Ах, забыл. Для тебя ещё и чай – не чай. Но ничего, пообвыкнешь – и чай будет чаем, и водка – водкой – в какой-то мере…, и креветка креветкой, и женщина женщиной окажется, или покажется, что, собственно, почти что всё равно. А сейчас, пойдём знакомиться с коллективом. Готов?

– Готов, – отвечаю.

Мне-то, в самом деле, всё равно – у меня, наверное, шок. Глаза закрываю: вижу рыло гнусное тупое микроавтобуса, визг тормозов и визг собачий – пса до ужаса жалко… Бедный Жорик. А открываю глаза, вижу контур – знакомый уже – моего собеседника. Хотя – нет, заполняется контур: в полукресле сидит бодрячок лет сорока в костюме-тройке бежевом финском.

Так в моём пересказе начиналась новая загробная жизнь Дениса Карповича, звавшегося когда-то Дионисом. Имя он сменил, поступив на службу в контору, поскольку Дионис в древнегреческой мифологии – бог вина и веселья, иначе, Бахус – звучит несолидно для ответственного сотрудника.

«Все мы пьём, – утверждал Лазаревич, – но кричать об этом на каждом углу неуместно. Я об имени своём раньше плохо не думал – не сопоставлял. Умные люди подсказали – в отделе кадров. Папа-мама пошутили по молодости, а мне с этим жить.

– Кто они, ваши родители? – Спросили там. – Почему не назвали сына, например, Карлом? Карл Карпович – нормально звучит.

– Пролетарии, – отвечал я тогда. – Отец – всю трудовую жизнь на винно-коньячном заводе. Мать – рядовая сотрудница археологического музея. Так и в анкете заполнено».

«Да, я слукавил, – признался Денис Карпович. – Не мог же я рассказать, что имел мой дед свои виноградники. Но и слукавил-то я несполна. Умный старик всё отдал колхозу и стал его председателем. Мой отец получил высшее образование. Он, в самом деле, проработал всю жизнь на винно-коньячном заводе, который заложил ещё мой прадед. А мама служила в музее – наук кандидат. Отец дослужился до замдиректора, а в директора его не пустили – ведали. И в конторе нашей все, разумеется, ведали, но я им годился. Знали, что служить буду верно, раз ухвачен за эти самые…»

3.

– Знаю, что тебя заинтересовала эта комната, хотя правильней было бы начать с секретарской. Фраза «Чтоб ты сдох» удобна, но в нашем случае не точна. Это не просьба, а, скорее, проклятие. Проклятиями занимается другой отдел. Мы по службе с ними почти не пересекаемся, делимся, разве что, информацией, но не всей. В личной жизни – пожалуйста, общайся, заводи друзей в свободное безвременье, но на работе – каждому своё. В наших же случаях, фигурирует: «Чтоб он сдох», или: «Чтоб они сдохли», или: «Чтоб все сдохли» – эти выражения всё же можно трактовать как просьбы или пожелания. Правомерность обращений такого рода проверяем с особой тщательностью, но всегда рекомендуем отказать. Есть тут маленький нюанс – то есть распоряжение свыше – велено отказывать, но не велено не рассматривать. Собранный материал передаём наверх. Что с ним дальше происходит, не ведаем. Но! Был довольно интересный случай в моёй практике: оформлял я пожелание одного бедолаги по поводу переезда трамваем некоего министра. Материал мне предоставили серьёзный, я – на месте нашего клиента – лично удавил бы данного протеже, не будь министр настоящим громилой, и была бы возможность к нему подступиться. Но мои эмоции не в счёт, кроме того – тот самый нюанс-распоряжение… Рекомендую: «Отказать». А теперь, не прошло и полгода, тот самый министр сидит в этой самой комнате в должности инструктора – большой дока оказался в вопросах «чтоб ты сдох». Правда, трамваем его не переехало – не гуляют министры в районе трамвайных путей – анчоусом подавился, даже недолго мучился. Кстати, анчоусы уважает по-прежнему – жрёт и теперь уж не давится. А возраст свой, не меняет. У них у министров, чем старше, тем уважаемей – получаса не желает сбросить с последней своей минуты – выглядит, как баклажан.

С последними словами мой новоявленный шеф (так он себя и предложил величать: «Называй меня просто – Шеф»), открыл, наконец-то, дверь вышеозначенной комнаты.

– Привет, бойцы!

«Почему, бойцы?» – подумал я, глядя на двух молодых женщин и неопредёленных лет великана с синим отёкшим лицом и выпученными глазами.

Шеф, как бы услышав мои мысли, или, в самом деле, их услышав, объяснил:

– Мы тут не господа и не граждане, а «товарищ» – хорошее слово, но не всем нравится; к тому же, кое-кто трактует его, как «товарищ по несчастью». А при чём здесь несчастье? Где мы – где несчастье? Одно безусловно, мы бойцы невидимого фронта. Так я понимаю – я ведь в военной адвокатуре служил, и не только там.

«Вот те на, – подумалось, – мне же номинально скоро семьдесят, а тут две дамы молодые с интересом вылупились, и сам я к бою готов, как боец чёрт его знает какого фронта».

Я – тридцатилетний с виду (сколько лет не прошло?), в рекомендованном синем костюме, с интересом рассматривал женщин.

– Это Бетти – наш эксперт, – танцевала в Монте-Карло в своё время, а потом стала гадалкой и скончалась в среднем возрасте от пулевого ранения в сердце – предсказала что-то не тому и не то. А вот Жанет – теоретик-техник, ранее владела небольшим крематорием в Париже, коренная, между прочим, парижанка – золотой характер.

– А я, Сергеич, – заявил баклажан, – демократия, мать её так…

4.

В коридоре ничего не изменилось, только свет из окон сочился дневной – нормальный. Смотрю, за окном перекрёсток, на тротуаре толпа собралась, скорая, полиция. Микроавтобус тот самый стоит – бампер весь покорёжен, а себя не вижу, и Жорика нигде нет. Быстро нас прибрали.

– Где же я, – спрашиваю, – где Жорик?

– Ты себя видеть не можешь, не положено, – говорит шеф, – незачем душу травмировать. Что за чушь у тебя в голове? Время и пространство – всё твоё, смотри – не хочу, а про этот незначительный эпизод забудь, скоро сам обхохочешься, вспоминая о своей неуклюжести.

Мы вошли в секретарскую.

– Это Зинаида, – начал шеф, не глядя, руку протянув в сторону девочки-подростка, – секретарь отдела, в Смольном обучалась, я тебе про неё рассказывал.

Девочка неспешно нацепила пенсне, от чего её лицо стало ещё интеллигентнее, и достала длинную папиросу из серебристой шкатулки.

– Зина, – прошептал устало шеф, – что за детский сад на работе. Я же просил…

Девочка поправила пенсне на носу и прикурила от стоявшего на столе канделябра.

– Да пошёл ты, – сказала она неожиданным басом, – педофил хренов.

Кто-то приоткрыл дверь. Девушка лет двадцати заглянула в секретарскую. Наше присутствие было для неё нежданным, но преодолев нерешительность, она вошла.

– Что тебе нужно? – неласково спросил Шеф.

Тёмноволосая и сероглазая, в тёмно-коричневом – под цвет волос – коротком облегающем платье, выглядела она потрясающе.

– Я к Зине.

Она смотрела только на меня.

Тривиальное «Вам не кажется, что мы уже где-то встречались?», готово было сорваться с моего языка.

– Нечего шататься без дела, – сказал Шеф. – Сколько раз повторять?

– Но я по делу, – запротестовала девушка, – за разнарядками…

«Где же мы встречались, – думал я, – и когда?»

– Возвращайся к себе, – сказал Шеф, – Зинаида сама принесёт.

Девушка вышла – исчезло видение.

– Кое-кто здесь докомандуется, – пообещала Зина.

– Ладно, – Шеф сказал не злобно, а примирительно, – дома разберёмся.

Как я познакомился с Лазаревичем?

Мы с женой всегда отдыхали вместе. Кроме одного раза.

Покинув город моего рождения, юности моей и детства, и многих взрослых трудных лет достаточно давно, я ностальгировал в очень разумных пределах. Когда наступал отпуск, я стремился больше в места знаменитые, знакомые по книгам и телевизионным передачам. Но вот минуло десять лет, и мне захотелось на родину. Хотя, даже не захотелось – возникла неотвязная мысль, что если я не поеду сейчас, то не поеду уже никогда. Понятие «никогда» меня пугает. Я почувствовал тревогу – словно что-то упустил, оставил там, не забрал с собой. Явных причин ехать не было. Родня осталась там самая дальняя и неродная, а друзей, как я предполагал, не осталось вовсе. Но я решился. И вот тогда моя супруга встала в дверях, широко расставив руки – не пущу! Что она возомнила? Какие прошлые подозрения проснулись в ней? Но я прорвал заграждение. И уехал на четыре дня. Ходил по городу, кого-то не застал, кого-то не встретил. Вернулся недовольный – побыть бы там недельки две, разобраться бы, что к чему. Жена играла роль оскорблённой жены, а я – несправедливо обиженного её подозрениями. Самое досадное, что упрекнуть меня было не в чем.

В том же году, как бы компенсации ради, я повёз жену на побережье.

Уже на побережье мы познакомились с Верунчиком, которая оказалась нашей землячкой. Это – плюс какие-то общие знакомые – и сблизило её с мой супругой. В несезон народу на курорте мало. Женщины повадились бродить вечерами по бутиковым окрестностям, а я получил старика Лазаревича и относительную свободу – не погулять, так выпить.

– Мне, потомственному виноделу, на коньяк не хватает, – жаловался прижимистый дед. – Но водка должна быть холодная.

Я соглашался с ним по поводу водки, тем более что на коньяк и мне не хватало.

Он рассказывал, а я представлял себе, как будет выглядеть эта история в художественной моей обработке.

5.

Чаю хочется – выздоравливаю.

– Зря она так, – говорит Шеф. – Ведь моё мнение учитывается. То есть, не то что бы кто-то спрашивал, но я-то знаю – чувствую. Зинка – грамотный специалист, хотя незаменимых нет. Всех меняют рано или поздно. Зато, какой стиль! Какой класс! Не было в мои годы таких баб. Я, по долгу службы, всяких повидал: и авантюристок, и проституток, и ответственных работников…

– Почему, – спрашиваю, – так много женщин в отделе?

– Существует мнение, что душевнее они, жалостливее, а главное, и в мужских проблемах разумеют, и в женских. Женщина – кто? Загадка! Но нас с тобой насквозь видит, в самом что ни на есть переносном смысле. А что там видеть? Их спроси – все мы одинаковы. Вот и получилось абсолютное большинство – в козла забить не с кем. Мы иногда собираемся, играем в женский преферанс. Впрочем, здесь и мужиков достаточно, но каких-то недоделанных. Знаешь, что такое – чужак? Тот который не такой, как все и со всеми не пьёт. А что такое – оригинал? Тоже не такой, как все, но пьёт со всеми. Тут своих – раз, два, три – и обчёлся. Я, как тебя увидел, сразу понял: наш парень – столько лет в системе – не подведёт. Живой… то есть, пардон, настоящий человек – ничего ему не чуждо, о таком не только повесть, роман-трилогию можно писать…

Я украдкой взглянул на шефа: глазки бегают, и насквозь его уже не видно. Что он скрывает? Для чего меня взяли? Не под него ли копают? Жил я тихо – без конфронтаций. Всякое бывало, конечно, так не больше, чем у других. Правда – тридцать лет в системе что-то значат. Но ведь, имя нам, как говорится, миллион…

– Ну, а чьё оно – такое мнение, по поводу женщин? – спрашиваю, чтобы тему сменить.

– Не – чьё, а – свыше. Мы – Европа, – он сам сменил тему, – но и Азию частично обслуживаем – там, где более или менее наша ментальность. Раньше было два отдела: Западный и Восточный. Первым Поль руководил – бывший пресс-секретарь какой-то европейской компартии. Когда объединять стали, мы оба передрейфили. Все гадали – кого уберут? Слух прошёл, что уберут обоих, а назначат одного берлинца, он, когда Берлинскую Стену ломали, головой её протаранил. Мы волнуемся, думаем-гадаем…, а берлинец наш в реанимации. Как я молился за его здоровье – ты не представляешь. Выжил этот молоток отбойный. Мне отдел поручили, а Поль – теперь у нас зам по политике. Все политические пожелания через него проходят – я не лезу. Разве, что он сам обращается иногда за советом, но больше, чтобы субординацию соблюсти – ведь партийный был человек – дисциплину знает. С религиозными ортодоксами мы тоже не работаем – там свой отдел и свой базар. Есть отделы разные и подотделы всякие… Иногда случаются накладки: все кричат: «Не моё! Территориально не подходит…», но решающую всё же роль играет ментальность клиента.

«Да, – подумалось, – не в бровь, а в самую точку. Только зря он тревожится, я Берлинской стены лбом не прошибал. Но, с другой стороны, должность занимал повыше, чем начальник отдела. Хотя у них тут министр – обыкновенным инструктором, а проститутка – старший советник по вопросам любви. Какая-то другая номенклатура…»

А вот и дверь с табличкой «ЛЮБОВЬ».

– Здесь, наоборот, в основном мужчины, – сообщил шеф. – Правда, всеми руководит та самая, что в двадцать уже того – старший советник по вопросам любви. Это большая группа, не меньше чем подотдел финансов. Мужички тут с виду задрипанные, но именно такие, как ни странно, лучше всех разбираются в любовных катаклизмах. Кстати, просьбы типа: «Чтоб стоял…» передают отсюда в «Здоровье», а другие многие пожелания перенаправляются в «Чтоб ты сдох». А сейчас покажу твоё рабочее место. Время нас не поджимает, но и шататься без дела нельзя. Неизвестно, как на это смотрят сверху. Кто на это смотрит сверху, тоже неизвестно, но бережёного Сам бережёт. С остальными познакомишься после работы. У меня сегодня сабантуйчик намечается – приходи.

6.

Комната – небольшой зал, полтора десятка рабочих столов – все заняты. Стою, озираюсь.

– Твоё место – в кабинете, – говорит Шеф, – так что туда и пройдём, а с коллективом потом разберёшься.

Точно – кабинет, а точнее – стеклянная перегородка с дверью, отделившая часть от общего помещения: наблюдай и властвуй. Значит, я начальник какой никакой. Может быть, нужно постарше выглядеть и костюмчик сменить на коричневый? Пять мужчин, десять женщин – абсолютное большинство. Все молодые, спортивные. Бумаг на столах мало. На стене карта мира.

– Это наши инспекторы и, так сказать, инспектрисы. Работают, в основном, на выезде. Я их специально собрал, чтобы с тобой познакомились. Только секретарша твоя где-то ходит. Но ты её уже видел – это она приходила к Зинаиде. Текучка у тебя тут, надо сказать, страшная. Ребята на природе крутятся, нет-нет, да залетают, хотя подбираем самых морально устойчивых. То есть, люди гибнут за металл, любовь правит миром, но кадры решают всё.

– Как же наш сотрудник может залететь там? – спрашиваю, глядя на карту мира. – Неужели есть возможность каким-то образом…?

– А, – говорит Шеф, – заныло сердечко… Ну, продолжай, продолжай… Ты хотел что-то спросить? Лучше не спрашивай. В этом я не советчик – это прямая дорога на склад. И, по правде, сам не знаю, какие на объектах возможности, ведь с низов не начинал – сразу на должность. И в командировки – к счастью, или к несчастью – не езжу. То есть, не мне тебя учить. Будет чему, сам научишься, ты-то выездной. Может быть, тебя для того и взяли, чтобы ты научился. Может быть, кого-то ещё интересуют эти самые возможности, которых на самом-то деле и быть не может. Кстати, твой предшественник подвизается теперь где-то на складе. А где ещё ему быть? Правда, тихо спровадили – раз и нету. Мы, как правило, проводы торжественные устраиваем, а этот по-английски – даже не попрощался. И он не один такой, были ещё прецеденты и все здесь, в инспекции. Так что, уважаемый старший инспектор, действуй.

И Шеф ушёл. А я со всеми познакомился: хорошие ребята – скромные.

Вскоре раздался звонок.

– Это недень рабочий кончился, – объяснили мне.

«После армии, – рассказывал Денис Карпович, – я остался в областном центре, где проходил службу, устроился на работу, поступил в институт на заочное отделение и начал интенсивно заниматься общественной деятельностью. Она-то и дала ощутимые результаты – меня заметили.

В тридцатилетнем возрасте я чуть было не женился на дочке своего непосредственного начальника, но за две недели до свадьбы мне пришлось выехать в один захудалый район, за много километров от областного центра.

Было начало осени – солнце жарило вовсю, но вдруг ударили морозы.

Там – в районе – я подхватил двустороннее воспаление лёгких, да ещё и какой-то вирус в придачу, не говоря уже о тяжёлом сотрясении мозга.

Поздно вечером – из гостиницы дозвониться невозможно – пришлось мне отправиться на переговорный пункт, чтобы поговорить с невестой, но угодил я в районную больницу.

Вид мой, в лёгком плаще вместо полагающегося по погоде тулупа, был явно иногородний, что и заинтересовало местное хулиганье. Меня оглушили, обобрали и оставили валяться в подворотне, куда через час подъехала скорая помощь, вызванная вернувшимся со второй смены жильцом.

Срок свадьбы давно истёк, но в больнице моя невеста так и не появилась. Когда я мало-мальски очухался, то первым делом позвонил ей. Никто не ответил. Дело было в выходные, и я дозвонился домой к приятелю – сослуживцу.

– У нас большие перемены, – сказал он, – тестя твоего будущего перевели всерьёз и далеко. А ты молись на свою пневмонию и не высовывайся как можно дольше.

В больнице я познакомился с девушкой. Она попала туда, попытавшись отравиться из-за несчастной любви – выпила бутылку какого-то очистителя для унитаза и пошла к любимому умирать.

Её выписали, но она пришла меня навестить, потом ещё раз… Я думал о ней, ждал…

Девушка сказала, что смирилась с неудачной любовью, и, во многом, благодаря нашему общению.

Она снимала комнату у старушки, в старом деревянном доме, и когда я выздоровел, то пришёл к ней, и только через неделю вернулся в свой город».

7.

Шефу нравятся его апартаменты: пятикомнатная квартира – чешский проект.

– Две лоджии, раздельный санузел: такая, в своё время, была у моего начальника – генерал-майора – мы его называли Шефом, так уж ему хотелось. Я сейчас могу хоть дворец заиметь, каждый может – но зачем? Заходил я тогда к нему изредка – думал: «Настанет моё время». Вот и настало – вневременье… Для приёмов хатка мала, но я кучность люблю. Чтобы все друг о друга терлись, чтоб, как дружная большая семья…

Шеф, кажется, возбуждён. В гостиной собрались человек двадцать, остальные, судя по гомону, разбрелись по квартире. В кухню, где а-ля-фуршет, тоже набилось немало нынешних моих сотрудников. Я урвал стакан водки, закусил лимоном со шпротиной. Впервые, после известных событий, как будто расслабился.

Странное дело с пищей местной и питьём: пьёшь и ешь, вкус ощущаешь и запах, но как-то так, будто у тебя ангина: притуплено, пресно, нет ожидаемого эффекта, так сказать, удовлетворенности: сытости-опьянения. Разве что, в какой-то момент понимаешь – надоело, хватит…

Дым сигаретный, музыка, каламбуры… Барышни, кавалеры, танцы, неприкрытый флирт. Парочки пропадают на время, появляются снова, исчезают, распадаются-сходятся… А у Шефа, замечаю, неприятности: он пытался объясниться с малолетнею Зинаидой, но та захохотала истерично, сказала что-то гадкое и, прихватив за талию стоявшую рядом девушку, принялась вальсировать с нею под совершенно неподходящую музыку. И при видимом веселье, вдруг возникло ощущение, что многим здесь то ли не весело, то ли обрыдло всё. Даже тот, кто смеётся – смеётся скучно, и партнёры жмутся друг к другу бесстрастно. А Шеф на Зину вовсе не обижен – смотрит по сторонам: всё ли в порядке – но тоже без особого интереса, и по-детски кипучая Зина играет явно постылую роль.

Я обратил внимание на её партнершу – та самая тёмноволосая, сероглазая – моя секретарша. Танец кончился. Девушка, ощутив мой взгляд, подошла без стеснения.

– Потанцуем, босс?

– Меня зовут Денис Карпович.

– Знаю, – сказала она, – хотя мы и не знакомились. – Интересное у вас имя.

– При рождении мне дали имя Дионис, – начал я объяснять, непонятно для чего. – Папа был технологом-виноделом, а мама увлекалась древнегреческой мифологией. Потом отец спился, бросил службу, каждый вечер напивался до уматиков, а по утрам с похмелья изучал философские труды. Родители развелись, мать снова вышла замуж – родила отчиму двойню. В шестнадцать лет я получил паспорт и сменил имя, а в восемнадцать ушёл из дому, и вина совсем не пью, только водку. Сам не знаю, зачем все это рассказываю?

Сам не знаю, почему я соврал про уход из семьи, про несуществующих сводных братьев или сестер… Может, мне захотелось тогда её разжалобить? Хотя и круто пил папаша, но терпела мать – не дошло до развода.

– Наверно, вы давно не общались с женщинами? – спросила она.

– С молодыми и красивыми – давно… Извините, но я не знаю вашего имени…

– Ариадна, – она захихикала. – Это вам за то, что не знаете… А вообще-то мы здесь все на «ты», так что давайте выпьем на брудершафт, и я скажу, как меня зовут.

Мы выпили на брудершафт. Я поцеловал в губы молодую, красивую женщину – это было вполне приятно, но ожидаемого ощущения не принесло.

Мы танцевали медленно, музыка, в данном случае, была подходящей.

– Меня зовут Алиса, я появилась из сказки, – шептала она. – Со мною случаются чудеса. Просто чудо, что ты обратил на меня внимание среди такого количества девочек. Я собираюсь этим воспользоваться, пока не поздно. Скоро ты не захочешь на меня смотреть и станешь таким же, как все в этой гнусной инспекционной группе.

– Но почему же, Алиса, я не стану на тебя смотреть?

– Ты же выездной, начнёшь в командировки ездить. А я секретарша, сижу в конторе, кофе подаю, бумаги раскладываю… Мальчики наши меня не замечают, и девочки не рассказывают ничего, им со мной неинтересно. Все шушукаются между собой, да и то – не часто. Боятся чего-то. В конторе почти всегда пусто – люди на объектах. Прежний старший инспектор поначалу мало ездил – было с кем словом перемолвиться, а потом зачастил. «Не могу подписывать, если лично не увижу и не перепроверю» – централист чёртов. Видишь, в углу двое наших, почти не пьют, не едят… Остальные – вовсе не пришли. Посмотри, как одеты – знают, что теперь в моде. Я у них фасоны сдираю – самые последние. Хоть какое-то преимущество…

Где же я её видел?

8.

– Самое неприятное, конечно, это неизвестность, – говорила Алиса. – Например: зачем так много кладовщиков? Я со страху на всё была готова, хоть и не люблю таких откровенных… Он же откровенно скользкий тип. Ему малолетки по вкусу, а я до семнадцати совсем ещё девочкой была. Ты бы тогда на меня не посмотрел – ничего ещё не оформилось… Это я потом, как в сказке про гадкого утёнка, вдруг оперилась, а раньше на пляж в одних трусиках могла ходить – мне больше двенадцати лет никто не давал.

– Ты мне очень нравишься, Алиса.

– А вот Шефу нравится другое, только мне это было противно… Вскоре Зина у него завелась со своими комплексами… Она со мною дружит в обмен на сочувствие. Мне уже бояться надоело – всё равно куда, лишь бы – отсюда. Хорошо, что тебя прислали…

– Я тебя люблю, Алиса. Знаешь, сколько лет я никому ничего подобного не говорил?

– Это пока командировки не начались…

– И на кой она тебе сдалась? – спросил Шеф. – Болтается без дела: ни пришей – ни в армию. Пошлёшь за чем-нибудь – вернётся через час, печатает плохо, кофе варит отвратительно. Может быть, какой-то личный интерес? Говори, не стесняйся, тут все романы служебные, других не бывает.

Я на подобные темы, вообще, предпочитаю не разговаривать, а с начальством – тем более…

– Дело в том, – говорю, – что она давно в группе и всех знает. Связующее, так сказать, звено. Ребята у меня скрытные, некомпанейские – только и слышу: «Да. Хорошо. Проверю. Перепроверю. Будет сделано». А с ней они хоть как-то разговаривают. Если Алису убрать, трудно будет войти в доверие.

– Она ведь раньше была вместо Зинаиды, – сообщает Шеф, – я лично докладную написал о несоответствии, думал, переведут на склад, а перевели в твою группу. Может быть, и ты напишешь докладную?

Он-то понимает, что я в курсе интриги, но виду оба мы не подаём, соблюдаем правила.

– Не люблю кофе, – говорю, – а чай – он везде чай. А насчёт личного – то я ещё не осмотрелся. Наверняка и личное появится, но не с Алисой, мне больше блондинки нравятся.

– Как знаешь, – не отстаёт Шеф, – я не настаиваю, но и ты за мной потом не бегай, не выпрашивай другую секретаршу. Я эту змею хорошо изучил, они ведь подруги с Зинкою. Без неё у нас всё было бы тип-топ. Так что откровенность за откровенность…

– Да зачем она мне? А даже, если что, так не жениться же? Я ведь на достигнутом останавливаться не собираюсь. Выбор большой.

– Ладно, – успокоился он, – только сообщи, если что-то про Зину услышишь, а то нехорошее какое-то предчувствие. Ты же мой человек?

– А чей же ещё?

«На службе, – рассказывал Денис Карпович о жизни своей при жизни, – в самом деле, произошли изменения. Нового начальника ещё не назначили, и я, как говорится, стал временно исполняющим обязанности, так как единственный из всех не переведённых далеко и навсегда был в курсе этих обязанностей. Положение непростое, но довольно скоро меня утвердили в должности.

Я помнил девушку из маленького городка, но времени поехать к ней не было, кроме того, меня смущал её метод находить выход из малоприятных ситуаций, хотя там – в больнице, когда она рассказывала о своих несчастьях, всё выглядело логично. Разыскать свою бывшую невесту я бы смог, но желания такого не возникало, и совершенно справедливо, судя по тому, что она так и не появилась в обозримом пространстве. Все мои отношения с другими женщинами были случайны и не очень романтичны.

Года через полтора я снова оказался в том самом районе и, несмотря на весьма напряжённый график, выбрал время, чтобы навестить свою знакомую. Но и самого дома не оказалось на месте – там шло строительство нового микрорайона. Старушка-хозяйка, как я выяснил, умерла, а фамилию девушки и места её работы я не знал. Тогда же до меня дошло, что и она обо мне ничего не знает.

В дальнейшем личная жизнь моя не сложилась, в какой-то мере это повлияло и на карьеру – холостым-неженатым доверяют меньше – но всё же к моменту выхода на пенсию я занимал солидную должность».

Я так бы продолжил рассказ Лазаревича:

«И вот, обеспеченный одинокий пенсионер, с больным сердцем из-за специфики занимаемых в своё время ответственных должностей, с проблемами в лёгких из-за перенесённой в молодости двусторонней пневмонии и с прочими стандартными возрастными болячками, получает указание от врача гулять почаще и дышать, по возможности, чистым парковым воздухом. Для чего, а может быть ещё и от одиночества, он приобретает полупородистого щенка – кобелька красивого, умного, доброго, любопытного и непоседливого.

Но, чтобы попасть в парк нужно перейти дорогу на перекрёстке загруженном, а по утрам – так вовсе перегруженном, и подземный переход, запланированный в этом месте много лет тому назад, до сих пор не построен.

А Жориком пёс назван был потому, что его родителей звали Жулька и Рекс».

9.

Командировки, выезды – всё условность: получил задание, глаза зажмурил, сказал про себя: «Поехали», и ты уже в нужном месте. А если не зажмуриваться и не говорить «Поехали», то всё равно окажешься в нужном месте и в нужное время. Но это можем только мы – выездные. Если ты не инспектор, то будь хоть начальником, хоть его секретаршей – ничего у тебя не выйдет.

Ждал я подходящего случая, так как боялся выходить в первый раз в незнакомое место. Кроме того, все отчеты выглядели приемлемо – повода не было артачиться и не подписывать. А тут, вроде бы мелочь: собачка какая-то с переломом то ли лапы, то ли хвоста – не выздоравливает никак. Ребёнок плачет, ночей не спит. Родители маются, просят: «Хоть бы оклемалась уже, а если нет – то хоть бы уже околела». Я инспектора вызываю:

– Чего же они хотят?

– Ну, ребёнок, понятно, хочет, чтобы выздоровела, а родителям всё равно, лишь бы дитя не плакало.

– А ребёнок – мальчик, или девочка?

– Какая разница, – говорит инспектор, – мы детей не обслуживаем.

– Мы, – говорю, – детей действительно не обслуживаем, но и просьба не от ребёнка. Кроме того, из отчёта не ясно: собачка эта кобелёк или сучка?

– Как же разглядишь, если хвост поломан? Тем более, лапа в бинтах…

– Так хвост поломан, или лапа?

– А какая разница? Это же не собака помощи просит.

– Кажется, – говорю, – в этом деле много неясного.

– А мне кажется, что оно яйца выеденного не стоит, – спорит инспектор. – К ветеринару никто не обращался, то есть, явной заинтересованности нет. Кроме того, не наше это собачье дело – жить собаке или помирать. Отчёт готов, пусть наверху решают.

– А куда передавать, – спрашиваю, – в «Чтоб ты сдох» или в «Здоровье»?

– Что-то я не пойму, босс, – говорит инспектор, – не доверяешь, сам проверяй, а хочешь, я могу ещё раз смотаться.

– Я же просил называть меня по имени. А мотаться туда тебе не надо, сам смотаюсь.

С болью в глазах посмотрела на меня Алиса сквозь стеклянную перегородку. Я бы уточнил: со страхом в глазах…

10.

Вот он – злополучный перекрёсток. Дом родной за углом, но мне не туда, мне в противоположную сторону.

Можно и прогуляться в рабочее вневременье, ничего страшного – оно у меня не нормировано. Утро. Граждане на работу спешат. Хожу туда-сюда сквозь столбы и стены, сквозь людей, а сквозь микроавтобусы, несущиеся на полной скорости, прохожу с особым удовольствием. Но, если по справедливости, это они все сквозь меня… Одно слово – призрак, или кем я теперь являюсь… Запахи чувствую, вижу, слышу, а вот взять что-нибудь либо проглотить не могу – плотность не та. Холода, жары и ветра тоже не ощущаю, хотя – межсезонье – может быть, в самом деле, не холодно и не жарко. То есть чувства мои строго функциональны, ничего лишнего – служба.

К дому своему подошёл – с бывшим соседом столкнулся бы, если б мог, нарочно плечом зацепил – хоть бы хны.

А вот – ещё одна соседка.

Я, когда Жорика по утрам выгуливал, на неё любовался: бежит, рюкзачком машет, на автобус спешит. Я всегда шаг в сторону – молодым дорога. Жорика к ноге, на короткий поводок, чтобы за девушкой не рванул – она ему тоже нравилась.

– Здрасте, – это мне.

Затем Жорику:

– Здрасте.

– Здравствуйте, барышня.

Поздно – она уже за углом.

В этот раз я не отступил с дороги. Она сквозь меня порхнула и вдруг, на долю секунды, мне почудилось прикосновение. Кажется, и ей почудилось – моментальное что-то отразилось в лице. Вот – ещё один миг, и услышу я знакомое: «Здрасте»… Но, молодость: столько ещё чудес впереди, не говоря уже об автобусе, который ждать не станет…

«Время нас не поджимает, но шататься по городу без особой нужды тоже не годится. Неизвестно ещё, как на это посмотрят сверху?» – примерно так бы выразился Шеф.

Что ещё могло меня заинтересовать в этом мире? Жил я бобылём, а уж последние годы – совсем одиноко. Были ещё пенсионеры-собачники из соседнего парка. Утром все там – судачат, наверняка, по поводу нас с Жориком. Можно пойти послушать, но я без этого знаю, что говорят: хорошо, мол, им жилось на приличной пенсии и собачьих консервах, но кто не фраер – правду видит, а, в принципе, жаль собачку. Так что: или дружба, которой нет, или служба, которая есть – работать надо.

Дом высотный, этаж последний, лифт на ремонте, но мне-то всё равно – хотелось бы утомиться, да не выходит, этого ощущения я напрочь лишён. Заглянул в квартиру – молодой-невидимый. Семейство в сборе ещё – завтракают… Девочка лет восьми кричит: «Шарик! Шарик!», и пёс ковыляет на зов, лапка забинтована и хвостик. Чем-то встревожен пёс: фыркает, принюхивается, ворочает головой, а на умирающего, кстати, совсем не похож. Ох, спасительница собак, пострадавших в дорожных авариях, это же не Шарик, это Жорик. И когда, минут через двадцать по местному времяисчислению, кроме Жорика уходят все, я подхожу к нему вплотную, и он с веселым визгом и, несмотря на ранение, прыгает мне на руки. И мне, без проблем, удается его поймать.

– Ах, какой ты тяжёлый, ухоженный и явно выздоравливающий сукин сын, – говорю я ему. – Ты даже представить себе не можешь, как меня это радует.

– А я-то как доволен, что ты в порядке, – лает в ответ Жорик, – и выглядишь, словно питаешься молодильными яблоками, а не серой горячей, как следовало бы ожидать.

В самом-то деле, Жорик сказал: «Гав-гав», но за время нашего неразлучного сосуществования я научился понимать его с полулая.

– Мне здесь хорошо, – продолжает он, – меня любят. Лапа уже не болит, а бинты – даже не перестраховка – девочка со мною в доктора играет, а я ей подыгрываю, мне их содрать – раз плюнуть, хвост же мой с рождения несколько кривоват, впрочем, ты и сам знаешь, ссадина ещё была за ухом, но и та зажила, как на собаке…

В голове у меня всё перемешалось от радости, от возникших вопросов и намечающихся уже ответов. В этом деле без бутылки не обойдёшься, и я, каюсь, открыл хозяйский холодильник – руку протянул и открыл, словно и не дух вовсе, а совсем реальное телесное существо. Водка была, нашёлся и кусок колбасы, я налил полный стакан и выпил. Зная, что ни опьянения, ни похмелья не предвидится, сразу же налил и выпил ещё. До колбасы я даже дотянуться не успел – стукнуло, что ли, с отвычки…».

«Я ведь спас своего папу, – рассказывал Лазаревич. – Заранее дал информацию. Но с условием – не предупреждать никого. Он, конечно, не послушался – разболтал, и когда проверка кончилась, посадили и не всех, и не совсем тех. Отец на заводе уже не трудился. Он уволился и устроился работать в пункт приёма стеклотары – помощником приёмщика, где, проявив интеллект, придумал, как извлекать пробки, просунутые внутрь бутылок. Позже, уже на пенсии, он утверждал, что годы работы в приёмном пункте были самыми счастливыми в его жизни. Эта история тоже отразилась на моей карьере – знали в конторе, кто сдал информацию, но простили почти, за что я им пожизненно благодарен».

11.

Очнулся я за рабочим столом, в своём кабинете. Никого из инспекторов не было, а похмелье, всё-таки, было, хотя не физическое, а какое-то эмоциональное. Кстати, самые смелые идеи мне всегда приходили в голову с похмелья. Папина школа. Сквозь стеклянную перегородку на меня смотрела Алиса.

– Алиса, милая, чем так смотреть, принеси лучше кофе. Только сама не вари, попроси Зину по дружбе.

Она ушла. Обиделась, конечно.

Несмотря на гудёж в голове, нужно было во всём разобраться. Я же понял, что меня подставили – не мальчик. Дело липовое: фальшивая разнарядка, нерадивый инспектор, клюнувший на марлевую повязку и на причитания понарошку восьмилетнего ребёнка, а так же на видимое безразличие его родителей, справедливо не переживающих за здоровье упитанного и весёлого пса; а ещё – моя улица, утро, соседи, спешащие по делам… Знали, на какого живца ловить. Сшили дело – даже не дождались, пока что-нибудь убедительное подвернётся.

Алиса принесла кофе – снова гадость и не помогает совсем – всё-таки сама варила. Да и водка-то была тамошняя, а кофе здешний. Неужели и начальство эту дрянь пьёт? Если так, то интерес понятен: им нужна материализация. Но ведь случалось уже: голубь как-то раз прилетел, а ещё были лебедь и бык – правда, это вам не наше звено – боги. Значит, интригуют где-то во втором эшелоне, кто-нибудь покруче Шефа – этому и здесь хорошо, ни в каком другом месте так не отломится по его интересам. Собственно, мне с самого начала намекали…

Но при чём тут я? Ведь не просто под руку попался…

Стоп: Дионис – Ариадна, Дионис Ариадну спас – увёз с пустынного острова. Вот, что значит мамина школа – всё помню. Но Алиса здесь, а материализация там. И Алиса не Ариадна – путаница какая-то.

12.

Быстро. Быстро всё кончилось. Меня переводят на склад. Собственно, нет какого-либо письма, или приказа…

Я по-прежнему принимаю отчёты, проверяю, подписываю, отсылаю… – вроде, ничего не изменилось. Но на последнюю вечеринку меня не позвали, а ребята отводят глаза.

Шеф изрёк шепоточком, мимо проходя:

– Не переживай: везде – нежизнь.

Неужели миссия моя завершена? Если им всё ясно, почему же неясно мне? Неужели любви маленького Жорика достаточно для материализации? Ну, для какой-то там частичной, моментальной, неполной…

Безвременье идёт. Затребовали общий отчёт – составил. Когда стал перечитывать – оказалось, что не хватает страниц – тех самых, на которых изложены недолгие мои похождения. Я восстановил эти страницы – вызвал Алису, снова всё надиктовал подробно. Получилось на несколько строк больше. Я отослал отчёт, но вскоре он вернулся с пометками: «дополнить», «уточнить», а в самом отчете не хватает всё тех же страниц. Снова надиктовал – и опять получилось немного больше. Всё повторилось – отчёт вернули, страниц не хватает. Алиса плачет и печатает…

А за окном плывёт гондола по каналу, унылый гондольер ковыряет в носу. Венеция – всегда мечтал побывать.

«Меня реанимировали, подлечили… Вскоре я вернулся из больницы. Забрал Жорика – он весёлый и здоровый обитал в одной симпатичной семье, проживающей недалеко от моего дома. Люди подобрали его после аварии и выходили. Я и сейчас, когда уезжаю куда-нибудь, оставляю песика у них. А главное – я всё понял. Я решил эту до смешного простую задачу.

На вопрос: “Так в чём же, собственно, секретик?”, Денис Карпович ответил так: “Ошибаетесь, молодой человек! Люди моей профессии секретов не выдают. Тем более что секрет этот даже не государственный и не мировой – это наивысший секрет, и его надо хранить. Неужто вы думаете, что если бы Там мне не доверяли, я бы тут с вами сидел и пил водку?».

***

Я, конечно, раскрутил Лазаревича – не одна бутылка вечером на веранде, а две – и выдал старик наивысший секрет. Но на другой день у него случился сердечный приступ. Денис Карпович Лазаревич умер. Всё же необходимых для моего повествования подробностей я узнал до обидного мало.

Наш отпуск кончился. Мы вернулись домой. А вскоре на улице мне повстречалась Верунчик.

Семейные неприятности, начавшиеся с того, что я съездил в родной городок без жены, неблагополучно завершились с Веркиной тяжёлой руки. Мы с женой разошлись окончательно.

Вот он я. Без семьи, без работы, без романа – и без того, что с Веркой, и без того, который мог бы стать художественным произведением. Я не сумел установить связь между земной и небесной жизнями Лазаревича (чтобы догадаться – не хватило сообразительности, чтобы домыслить – не хватило воображения), а без этой связи нет развязки. Правда, существует известный мне одному секрет наивысшей важности, но его-то стоит попридержать – нечего разбрасываться такими секретами.

А по поводу работы – совсем ерунда. Уволили меня не из-за дурного характер, не за прогулы, не за разгильдяйство. Некто перекупил наш журнал, и всех уволили – включая главного.

***

Догадайтесь, почему я не собрал последний пазл? Думаете, не хватило фигурок? Как раз наоборот – их оказалось больше положенного количества. Возможно, несколько фигурок выпало из коробки, и кто-то досыпал в неё из другого комплекта щедрой рукой. Коробку открывали! В этом магазине я больше ничего покупать не буду, но зайду обязательно – пора пригласить на свидание продавщицу. Заодно верну через неё рукопись.

Почему у маленькой выдры есть роман на двести страниц, а я застрял в самом начале?

***

Бабушка читала романы и занималась моим воспитанием. Последнее я выносил с трудом, и однажды бросил в неё скалку, промазал, но разбил двойное оконное стекло. За стекло меня наказали. Я тоже много читал, но ни в одной книжке не написано, что можно швырять скалками в бабушек^*.
____

* Но ни в одной книжке не написано, что нельзя швырять скалками в бабушек.