КОНСТАНТИН А. ИЛЬНИЦКИЙ

ЧЕЛОВЕК С ВООБРАЖЕНЬЕМ

СОСТАВИТЕЛЬ СЛОВ

Я попросту любитель слов.
Задатки – святотатца.
С невинных слов сорвать покров,
узреть и любоваться.

Я просто покровитель слов.
Потерты ли, изранены,
для них всегда и стол и кров,
сюда – сверкайте гранями.

Как мысль над словом ворожит
для удвоенья смыслов,
так жизнь от смерти убежит,
на поединок вызвав.

У каждого свой смех и грех –
родились и отпеты.
Но писаны одни для всех
библейские сюжеты.

И в раздвоении миров
от Каина до Авеля
я просто составитель слов –
они меня составили.

КОРДОВА

Из рыжего песчаника
нескладными аккордами
звучат как обещания,
как песни – стены Кордовы.

Все башни – это форте.
Хоть биты, не разбиты.
И нынче им комфортно,
как нам под их защитой.

Где стыла инквизиция
от мавританской скверны,
глядим счастливолицые
на апельсинов скверы.

В погоне за просторами
вестготы и Насриды
кроили так историю,
что позаврались гиды.

Талдычат о симпатиях
народа к Альмохадам.
Но за решёткой патио
и счастье под аркадами.

И мы наврём с три короба.
Враньё не даст отчаяться.
Ведь это сказка – Кордова,
а в сказке всё случается.

ОХРИД

               Почти родовая мука моя родовая память.
                                 Ольга Ильницкая

Как не перекрашивай былое,
очевидность – византийской охрой.
Мазаны одним культурным слоем
Киевская Русь и город Охрид.

Царственная лень в тени веранды,
алкоголь с добавками аниса,
в запахах инжира и лаванды
как своя гордыня кипарисов.

В запахах инжира, розмарина
я губами округляю звуки
первых букв славянского зачина,
родовую память – аз и буки.

Память детства – мама мыла раму.
Дед седой – иконой на портрете.
Приземлённость византийских храмов
– это од кутюр тысячелетий.

Память сердца, и всплывают лица –
кто ушёл, кого уж не вернуть.
Озеро – зелёной плащаницей.
Глубоко. Никак не донырнуть.

ЛЮБОВЬ

Хоть изучайте с лупою
подряд все жизни частные,
любовь бывает глупою,
но никогда несчастною.

Не соглашусь с соседями,
коллегами, любовницей,
супругой, Википедией
и с тётушкой покойницей.

Любовь бывает тяжкою,
слепою, безответною,
прогорклою, как с Глашкою
когда-то мы отведали.

Она бывает страстною,
с депрессией, отчаяньем,
но ей не быть несчастною,
никак, по умолчанию.

Всецело иль отчасти
улики подытожив,
любовь – исчадье счастья,
несчастной быть не может.

С её размахом славным
от ада и до рая
любовь – ведь это главное,
что вспомнить, умирая.

Без жалоб, укоризны
лишь в памяти скользнёте
над всей прошедшей жизнью
на бреющем полёте.

МААСТРИХТ

Не знаю, крест или протест –
охота к перемене мест.
Катиться б лет до ста.
Наверно, это благодать –
иметь возможность примерять
жизнь с чистого листа.

Осенний город так же чист,
как расписной кленовый лист
в струении ручья.
Здесь шли сраженья столько лет,
что мало радости побед,
а лучше всех – ничья.

Осаду вёл, погиб от ран
под Маастрихтом д’Артаньян,
так враг он или нет?
Но время всё перекроит,
и памятник врагу стоит –
он гордости предмет.

Не знаю, без душевных травм
сумели б мы сказать врагам,
что мир одна семья.
Наносит дождь за штрихом штрих,
и толерантный Маастрихт
исчеркан, как и я.

ИЗЛУЧЕНИЕ

Мы знаем, что влечение
в основе многих браков.
Любовь же – излучение,
и поразит не всякого.

Ещё одна нелепица?
Но нет другой причины,
когда так ярко светятся
влюблённые мужчины.

Невинные, порочные,
в Америке и рядом,
их не страшат побочные
следы полураспада.

Они дойдут до края,
ведь слаще нет мученья,
чем жить, себя сжигая,
в режиме излученья.

Все моралисты – лесом,
и нет грехопаденья
от ядерных процессов
в период возбужденья.

Когда неотразимы,
наградою – семья.
А ядерные зимы –
у каждого своя.

ПО КРУГУ

Хоть утром навсегда простились,
но вечером опять свиданье.
Вся жизнь – как тест на совместимость
с побегами, любовью, бранью.

Но этот бег уже по кругу,
где раздражения терпимы,
и прорастание друг другом
становится необратимым.

Ты ратуешь за перемены,
в родные стены возвращаясь.
А я со всей своей вселенной
в твоей ладошке умещаюсь.

БУЛЬВАР

                                 Н.П. Грубник

Всё постранично – старинный платан,
памятник Пушкину, солнце весеннее –
перечитать как любимый роман
и восхититься новым прочтением.

Можно построчно – пунктир кораблей
взглядом на рейде едва охватив,
тянешь неспешно длинноты аллей,
как сквозь соломинку аперитив.

Вдруг не по чину буксир забасил,
праздный народ на гулянье попарно,
и не с руки выбиваться из сил,
сил притяженья скамейки бульварной.

Лестниц корсеты сжимают плато
дух перехватывать и возвышать.
Но в пересказе всё будет не то.
Лучше сверстать и послать на печать.

РАСПРОДАЖА

Распродажа идёт, распродажа.
У кого-то хороший улов.
Эпицентр городского пейзажа –
сэконд-хенд обветшалых домов.

С моря клочья тумана, и гулко
дождь молотит по мостовой.
Мне в лотки бы б/у переулков
окунуться опять с головой.

Где в развалах деталей бесценных
отхватить может ушлый народ
фантастические мизансцены
с главной ролью дворов и ворот.

А потом из проулка увижу,
как туману сдается внаём
пересортица жёлтого с рыжим
на Приморском бульваре моём.

ЧЕЛОВЕК С ВООБРАЖЕНЬЕМ

Удивление с годами
переходит в раздраженье,
потому что в доме с нами
человек с воображеньем.

У него с зарплатой трудно,
хоть и нужные есть связи.
Но зато расцветит будни
фейерверками фантазий.

Как начнёт тачать резоны –
не язык, а помело –
то пришельцы, то масоны,
то Моссад, то НЛО.

Жизнь враскачку – вправо, влево,
то надежда, то разруха.
Я сама – то королева,
то змея, то потаскуха.

А реально – просто дура!
Но терпеть достанет сил.
Это ж он меня придумал,
и любовь нам сочинил.

НА КРАЮ ВОЙНЫ

Двадцатый век мой дед нарёк
вершиной лихолетий.
Сквозь три войны его длины
досталось деду жить.
Я ж вроде выбрал уголок
в тишайшем из столетий,
да видно в годы без войны
всю жизнь не уложить.

Мы жили на краю войны,
как беженцы в посёлке,
стараясь из последних сил
её не замечать –
недоукраденной страны
кровавые осколки.
Кто примирения просил,
кто жаждал палача.

Но было очень важно мне
в недоукраденной стране
увидеть в человеке
свободу мыслить и дышать –
и эту божью благодать
не отобрать, не променять
и присно и вовеки.

II

Когда наскучивает красть
и соблюдать приличья,
найдётся тысяча причин
для кистеней и стрел.
И разложившаяся власть
в погоне за величьем
затеет, аки тать в ночи,
кровавый передел.

Пусть кто-то мается виной,
но кто-то кормится войной,
не ведая сомненья.
И жизни тут уже не в счёт,
когда бухгалтерский учёт,
рентабельность кормленья.