НАТАЛЬЯ РАЗУВАКИНА
Екатеринбург

***

Наша остановка – Психбольница. Посмотри, сыночек, – снегири. Нам бы улыбаться научиться, засветить фонарик изнутри. У тебя невидимая метка на челе, а может – на крыле. Получи волшебную таблетку, чтоб держался крепче на земле. Корпусов бездонные глазницы. Облаков бездомные стада. А у здешних псов такие лица, будто провожают навсегда. Я тебя доверю только Богу. Доктора и девочки не в счёт. Родина смирительной дорогой до седьмого неба вознесёт.

АКУНА МАТАТА

Она травки заваривает в ночи – он беспечно курит траву.
Она плачет без слёз и без слов кричит:
                                      Как нелепо я с ним живу!
У меня – Пастернак, альвеолами врос,
                                      у него – Боб Марли и дурь.
Я уйду сегодня же, не вопрос, пусть поищет других дур.
А вчера привела его в белый храм –
                                      он сбежал через десять минут.
Говорит – там прожекторы бьют по шарам
                                      и девки фальшиво поют.
А ещё молилась в слепую синь, в унитаз выливала коньяк…
Не отринь его, Господи, не отринь, и спаси – я не знаю, как.
И пройдёт ещё лет каких-нибудь дцать –
                                      на живульку, навзрыд, налегке.
Она вдруг начнёт навсегда угасать, как свечка на сквозняке.
Дурные вести в белых халатах – как ветры, и дверь с петель.
А он свою акуну-матату положит в её постель.
Все травы, все регги и все аккорды, и дреды, и косяки,
Все силы его, будто волчьи морды, замрут у её руки.
И небо укроет их синим взглядом, и дальний выстелит путь,
И ангелы запоют где-то рядом, боясь налажать чуть-чуть.

ПЛОЩАДЬ ОБОРОНЫ

в коричневую хлябь на площадь обороны
в начале февраля и в день любой другой
шагали как в портал в портянках и погонах
с цигарками у рта
уверенной ногой

здесь яблони теперь балованные дети
дышать смотреть терпеть
собачки в поводу
а небо голубей чем даже в сорок третьем
и кляксы голубей
и лужицы на льду

здесь яблони молчат и памятник на горке
и только по ночам часа примерно в три
гуляют ветерки
дымок гоняя горький
гуторят мужики до самой до зари

а мы стальных дедов пластмассовые клоны
взираем поутру на памятник с мечом
ложится первый снег на площадь обороны
прижмись ко мне плечом
прижмись ко мне плечом

и колокольный нимб медлительный и длинный
и жизнь моя под ним привольна и проста
и я стою одна невольной магдалиной
и новая война читается с листа

РОДИНА

Стоишь – чужая, злая, испитая. Растрёпана, растеряна, больна. Ещё вчера была одна шестая, сегодня – одинёшенька-одна. На брачный пир неправильно одета, да курево… Не ладан, не «Шанель». Но мальчики – солдаты и поэты – с небес раскинут белую постель, и снеговым согреют покрывалом, и ототрут запёкшуюся кровь. От сердца, от подола отрывала – они к тебе вернулись под Покров. Не узнаёшь – и ладно, им привычно. И дважды никому не умирать. Зато оттуда видится отлично, что ты лицом – ей-Богу! – Божья Мать.

***

Давай играть, что за окном пурга,
Ночная глушь на сотни вёрст окрест.
Ты старый кот, я – бабушка Яга.
Придумаем себе волшебный лес,
Бессонницу, безрыбье, беспредел
Снегов и слов в еловом блиндаже.
Ты чёрный кот, ты просто поседел –
Почти война, а может быть – уже…

А дети спят, и мы у них – одни,
И друг у друга (Господи, прости!)
Ты на часы, пожалуйста, взгляни –
Будильник будет около шести.
Но и его, конечно, заметёт,
Заглушит разгулявшаяся тьма,
И стрелка сонной рыбкой отомрёт,
И будет нам – зима, зима, зима…

Давай играть в несбывшуюся жизнь.
Давай играть – пока не надоест.
Войну, и лес, и зиму расскажи –
Тем более, что так оно и есть.