ОЛЬГА МЕДВЕДКО

ПАССИОНАРНОСТЬ ОТЦА И СЫНА:
СХОЖЕСТЬ СУДЕБ НИКОЛАЯ И ЛЬВА ГУМИЛЁВЫХ

В книге-биографии «Гумилёв сын Гумилёва»¹ историк Сергей Беляков соединил имена двух ярчайших пассионариев ХХ века, отца и сына Гумилёвых. Николай Гумилёв – один из самых крупных поэтов Серебряного века, воин, дважды Георгиевский кавалер, путешественник, исследователь, переводчик, литературный критик. Лёв Гумилев – учёный с мировым именем, узник Норильска и Камышлага, переживший четыре ареста и два лагерных срока, солдат Великой Отечественной, участник штурма Берлина, историк, поэт. Две личности с уникальной судьбой и полной тайн и загадок жизнью и смертью. Между научными работами Льва Николаевича и поэтическим творчеством его отца, безусловно, существует большая связь. При формировании образа пассионария перед мысленным взором учёного представал образ отца. Стихи отца он цитировал в работах для иллюстрации некоторых положений своих этнологических теорий.

Лев Николаевич Гумилёв называл себя счастливым человеком, и это несмотря на то, что он отсидел в тюрьмах и лагерях четырнадцать лет. Как он сам объяснял: «Сначала за папу, потом за маму». Теперь, когда мы произносим имя Льва Гумилёва, то невольно сразу возникают образы двух великих поэтов Серебряного века – Николая Гумилёва и Анны Ахматовой.

Три гения в одной семье. Вклад каждого из них в русскую и мировую культуру огромен. Каждый их них – сильная, незаурядная, талантливая личность со своей трагической судьбой. Конечно же, не случайно внутри такой необыкновенной семьи между её членами складывались сложнейшие, часто драматические отношения. Сначала – между Ахматовой и Николаем Гумилёвым, потом – между сыном и матерью.

Николай Гумилёв был человеком многих талантов. Но всюду его словно преследовал злой рок. Из крупных русских поэтов он был расстрелян в числе первых, в 1921-м, и только семьдесят лет спустя его в числе последних реабилитировали. Произошло это в 1991 году. До этого многие годы даже само имя Гумилёва было под запретом. Цензоры вымарывали даже упоминание его имени. Три поколения читателей были фактически отлучены от его поэзии. Но и 70 лет забвения не смогли стереть память о поэте. Всегда находились его почитатели, которые наперекор властям, с риском для себя упорно хранили эту память о расстрелянном поэте, чтобы донести её до потомков. А впервые после запрета имя Гумилёва вернулось в Россию ещё в 1970-х годах через его африканские путешествия, о которых писал в своих статьях африканист А.Б. Давидсон.

Несмотря на запрет публиковать Н. Гумилёва, исследовательская работа по его творчеству началась ещё в 1924 году. Тогда молодой поэт, студент Петроградского университета Павел Лукницкий пришёл в дом к Анне Ахматовой с просьбой помочь ему в написании дипломной работы о жизни и творчестве Гумилёва. За 5 лет кропотливой работы Павел Лукницкий записал воспоминания Ахматовой и десятков других людей, помнивших поэта, собрал огромный архив Гумилёва. За это время он создал уникальную работу «Труды и дни Н.С. Гумилёва» и защитил диплом. Времена были ещё «вегетарианские» по выражению Ахматовой. Эта работа Павла Лукницкого оставалась неопубликованной много лет вплоть до 2010 года.

Лев Гумилёв, как его называли в семье «Гумильвёнок», жил в имении бабушки в Слепнево, а затем, уже после революции семья переехала в Бежецк. «Я родился в Царском селе, – писал Л.Н. Гумилёв, – но Слепнево и Бежецк – это моя отчизна»². О гибели отца прямо никто не говорил мальчику, но по отрывочным разговорам, репликам и слезам бабушки он сам обо всём догадался. Отца он боготворил и с годами во многом пытался подражать ему. Образ отца на всю жизнь стал для него героическим и легендарным.

После смерти Николая Гумилёва в 1921 году Анна Ахматова приехала в Бежецк, чтобы решить вопрос, где жить Лёве дальше – в голодном и холодном Петрограде или в более сытом Бежецке. Бабушка, Анна Ивановна Гумилёва, настаивала на том, чтоб внук оставался с ней. Анна Андреевна особенно сильно не возражала. Решено было, что мальчик останется в Бежецке, где он и прожил до окончания школы. Анна Андреевна приехала в Бежецк только 4 года спустя. Приехала утром, а уже после обеда засобиралась в обратный путь. Подобная поспешность ошеломила и глубоко обидела ранимого подростка. Наверное, в этих непростых отношениях ещё в детстве и отрочестве следует искать корни будущего взаимного отчуждения между Анной Андреевной и её единственным сыном. Но Лёва любил мать и как любой ребёнок тосковал по ней, писал ей письма и даже стихи. Она тоже иногда ему отвечала. Но виделись они крайне редко, когда Лёва приезжал в Ленинград. Да и тогда она не так много уделяла ему внимания, а обычно просила своего друга и секретаря Павла Лукницкого «повоспитывать» Лёвушку. Павел Николаевич несколько лет переписывался с Лёвой, покупал книги для него, а когда он приезжал в Ленинград возил его за город, посещал с ним кинематограф, театры, музеи, зоопарк³. Как мог он старался восполнить недостаток мужского общения в жизни подростка. Позже, пройдя через ад нескольких арестов сына и бесчисленных часов стояния в очередях с передачами, Анна Ахматова напишет страшные строки:

Семнадцать месяцев кричу,
Зову тебя домой.
Кидалась в ноги палачу –
Ты сын и ужас мой…

Бабушка по мере сил старалась заменить Лёве его родителей. Он напоминал ей внешним обликом, характером, всеми своими увлечениями погибшего сына. Многие биографы Гумилёвых говорили не только о внешнем сходстве отца и сына, что проявилось в способностях Лёвы и его генетической памяти, но и в схожести их судеб, взглядов и принципов⁴. Это и не удивительно – ведь их воспитывала одна и та же женщина – мудрая, образованная и добрая Анна Ивановна Гумилёва. Главное, что было унаследовано ими от неё – это искренняя вера в Бога и религиозность. Оба до конца своих дней оставались глубоко верующими христианами. Своему сыну, «Гумильвёнку», Николай Гумилёв заранее предрекал:

Он будет ходить по дорогам,
И будет читать стихи,
И он искупит пред Богом
Многие наши грехи!

Эти строки, как и многие другие у поэта-провидца, оказались пророческими. Страшными лагерными годами Лёвушка искупал «грехи» родителей, утверждая тем самым, не только своё родство с ними, но и своё собственное инакомыслие. По словам сокамерников Николая Гумилёва, последняя надпись, которую поэт нацарапал на стене в ожидании расстрела, была: «Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь. Н. Гумилёв».

Молиться Лёву Гумилёва научила бабушка. Веру он пронёс через все испытания своей нелёгкой жизни. Многие отмечали у Льва Николаевича выстраданное и осознанное отношение к христианству. Михаил Ардов (будущий священник) вспоминал, как поразила его короткая фраза Льва об Иисусе, когда он просто и убеждённо сказал: «Но мы-то с вами знаем, что Он воскрес!»⁵. Иногда Льва Николаевича Гумилёва причисляют к религиозным философам. Сам он этого никогда не признавал, хотя в его научном наследии философские и религиозно-философские вопросы в особом этнологическом контексте составляют большую часть его исследований.

Второе, что особенно сближает отца и сына – безусловная пассионарность обоих. У Николая Степановича она проявлялась во всех видах и сферах его деятельности: в стремлении быть лидером в поэзии, победителем в любовных увлечениях, конквистадором в исследованиях и путешествиях, в готовности к подвигу и преодолении трудностей. Он был прекрасным организатором, изобретательным творцом, способным увлечь и других людей своими идеями и порывами. Будучи основателем поэтического течения акмеизма (в этом году ему исполнилось 100 лет), Гумилев сумел объединить талантливых молодых поэтов: Осипа Мандельштама, Анну Ахматову, Сергея Городецкого, Михаила Зенкевича и других. Они нарекли себя акмеистами от греческого слова «акмэ» – вершина. К новым вершинам они стремились всю жизнь – в поэтическом ремесле, в духовном и нравственном самосовершенствовании. Мандельштам дал исчерпывающее определение новому направлению: «Тоска по мировой культуре».

Лев Николаевич был пассионарием другого склада. Он – просветитель и первопроходец в науке, который заслужил это звание своей труднейшей судьбой. Потребность познания была его ведущей пассионарной чертой. Он продолжал творить даже в самых нечеловеческих условиях. В ГУЛАГе, где все отбывали свои наказания в монотонности лагерных будней, Лев Николаевич работал над пассионарной теорией все семь лет своего срока. Окружающая обстановка – решётки на окнах барака, конвоиры с собаками, колючая проволока – всё это было неважно и относилось к «мелочам жизни». Главное – переписка с единомышленниками, изучение нужных книг, проверка идей и творчество. Итог титанической работы в адских условиях – чемодан с драгоценными рукописями после освобождения. Силой своего духа, таланта и убеждённостью в правоте своих идей он мог увлечь многих и изменить взгляд на историческую науку.

Третья общая черта Гумилёвых – любовь к истории, географии и путешествиям. Николай Степанович это именовал «музой дальних странствий». Наверное, ни у кого из русских поэтов творчество и сама жизнь так тесно не связаны с Востоком, Западом и Россией, как у семьи Гумилёвых. В их поэзии и личной судьбе такое триединство стало столь же неразделимым, как мегаконтинент Евро-Афро-Азия до прорытия Суэцкого канала. Сам Николай Гумилёв пророчески сравнивал свою судьбу с «Заблудившимся трамваем», который несётся «через Неву, через Нил и Сену», чтобы в конце пути, ценою собственной жизни, в «Индию духа купить билет».

Николай Гумилёв много ездил по Европе, несколько раз был в Африке: в 1908 в Египте, а потом в Абиссинии и на сомалийском полуострове. Коллекция, привезённых им в 1913 году экспонатов для Музея этнографии в Петербурге, была самой ценной из имеющихся по этому региону. Любовь к Африке и знание Африки отразились в его поэзии. Знаменитый африканист профессор Д.А. Ольдерогге, внимательно читавший последнюю книгу поэта «Шатёр», не смог упрекнуть автора в каких-либо ошибках⁶. Ещё в 1917 году Николай Гумилёв задумал написать учебник географии в стихах. Замысел этот так и не был реализован, хотя поэт и издал сборник «Шатёр», в который вошли 16 стихотворений об Африке. Но, несмотря на то, из наследия Гумилёва вполне можно составить учебник географии, в котором он рассказывает и о тех местах, где он бывал, и о тех, где никогда не был. В своём последнем, изданном при жизни сборнике стихов «Шатёр» поэт, вспоминая пройденный им путь странствий по миру, описывал самые разные края: Каир и Суэц, Красное море и озеро Чад, Судан и Абиссинию и даже те края, где он никогда не бывал – от Китая до далёкой Индии и острова Мадагаскара.

Лев Николаевич всю жизнь мечтал о путешествиях, но его перемещения по стране, к сожалению, носили вынужденный характер. В первые экспедиции он поехал из-за бедственного положения: не было ни работы, ни жилья, ни денег, ни поддержки. Со многими районами СССР – от Беломорканала до Норильска – ему пришлось знакомиться в принудительном порядке в сталинских лагерях. А с зарубежными поездками дело обстояло ещё хуже. За всю свою жизнь Лев Николаевич был за границей всего два раза – в 1966 году в Праге и Будапеште на Археологическом конгрессе, и в 1973 была поездка в Польшу. Вот и всё, больше неудобного и не очень «благонадёжного» ученого не выпускали. Но любовь к географии у Льва Николаевича преломлялась особенным образом – «его география» во многом оживляла и объясняла историю. Любовь к географии у Льва Николаевича преломлялась особенным образом в «географии евразийских этноносов» и их истории. Фактически он открыл новую науку – географическую историю пассионарности этносов (этно-географию). Лев Николаевич, как и его отец, всю жизнь был предан своему делу – науке – и своими открытиями и исследованиями служил отечеству.

И отец и сын, оба любили литературу, историю, иностранные языки. Лев Николаевич говорил: «Не зная истории своего отечества, трудно быть патриотом… Без знания языков и литературы теряются связи с окружающим миром людей, а без истории – с наследием прошлого. В двадцатых годах история была изъята из школьных программ, а география сведена до минимума. То и другое на пользу не пошло»⁷. До чего актуально звучат эти слова сейчас!

Начало Первой мировой Николай Гумилёв встретил в России. В первый же год он ушёл добровольцем на фронт, став дважды Георгиевским кавалером. Завершил он войну во Франции в составе русского экспедиционного корпуса. После Октябрьской революции, когда многие русские уезжали на Запад, Н. Гумилёв отправился обратно в Россию – навстречу первой волне эмиграции из России. Многие недоумевали – почему Гумилёв, любивший свободу, путешествия, экзотику, открыто признававший, что он монархист, возвратился на родину? А не вернуться Николай Гумилёв не мог, потому что осознавал себя частью России, её плоти и духа:

Я кричу, и мой голос дикий.
Это медь ударяет в медь,
Я, носитель мысли великой,
Не могу, не могу умереть!

Словно молоты громовые
Или воды гневных морей,
Золотое сердце России
Мерно бьётся в груди моей.

Лев Гумилёв через полвека тоже добровольцем ушел на фронт прямо из ссылки в 1943 году. Он закончит войну участником штурма Берлина. За это ему будет обещано снятие судимости в качестве вознаграждения. Лев Николаевич всю жизнь был предан науке и своими открытиями и исследованиями служил отечеству.

Обоих Гумилёвых мы можем назвать подлинными мастерами слова. Николай Гумилёв был не только Поэтом от Бога, но ещё и тонким литературным критиком, блестящим переводчиком. В его поэзии всегда присутствовала огненная стихия мироздания. Об этом говорят сами названия его книг – «Костёр», «Огненный столп». Лейтмотивы его творчества – пожар, бунт, рок.

И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отрясая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт,

Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвёт пистолет,
Так что сыпется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет…

Его герой – собирательный образ бунтаря и первопроходца, каким был и он сам. Гумилёв – конквистадор и в жизни, и в поэзии. В знаменитых «Капитанах» он воспевает красивых и сильных людей, их доблесть и отвагу:

Разве трусам даны эти руки,
Этот острый, уверенный взгляд,
Что умеет на вражьи фелуки
Неожиданно бросить фрегат.

Лев Гумилёв говорил о себе:

Дар слов, неведомый уму,
Мне был обещан от природы.

Поэзия Льва Гумилёва является отражением его личной биографии, неотделимой от драматичной истории России XX столетия:

В чужих словах скрывается пространство:
Чужих грехов и подвигов чреда,
Измены и глухое постоянство
Упрямых предков, нами никогда
Невиданное. Маятник столетий
Как сердце бьётся в сердце у меня.
Чужие жизни и чужие смерти
Живут в чужих словах чужого дня.
Они живут, не возвратясь обратно
Туда, где смерть нашла их и взяла,
Хоть в книгах полустёрты и невнятны
Их гневные, их страшные дела.
Они живут, туманя древней кровью
Пролитой и истлевшею давно
Доверчивых потомков изголовья.
Но всех прядет судьбы веретено
В один узор; и разговор столетий
Звучит как сердце, в сердце у меня.
Так я двусердый, я не встречу смерти
Живя в чужих словах, чужого дня.

На генетическом уровне Лев Николаевич Гумилёв обладал даром образного и поэтичного выражения мысли. Именно поэтому он почитается не только как учёный, но и как вдумчивый поэт, тонкий переводчик, оригинальный прозаик. Его стихотворения отличаются точностью подбора слов, рифмы и размера. Поэтические переводы с восточных языков, сделанные Львом Николаевичем, прекрасно передают поэзию подлинников. Но эти дарования оставались в тени великих творений его знаменитых родителей, а сам Лев Николаевич из скромности старался не афишировать свои таланты поэта.

Отец и сын Гумилевы говорили о себе, что они аполитичны⁸. Ни тот, ни другой старались не вмешиваться в политику, они хотели полностью отдаться своему творчеству. В анкете, которую Николай Гумилёв заполнил в тюрьме после ареста, в графе «политические убеждения» он написал : «Аполитичен». К сожалению, жизнь распорядилась иначе. Они оба стали жертвами политических времени, обстоятельств, интриг и амбиций.

Лев Гумилёв уверял, что политикой «ближе XVIII века» он вообще не интересуется. Свои политические взгляды Лев Гумилёв с присущей ему эмоциональностью выражал в публицистических статьях, в теле- и радиопередачах. Многие их считали одновременно антикоммунистическими и антизападными. Славянофилы, которые относились скептически к воззрениям Гумилева на ордынское иго, на рубеже 1990-х гг. подхватили его тезис о «славяно-тюркском симбиозе» для обоснования «новой» государственной идеологии евразийства. Одновременно националисты тюркоязычных народов СССР тоже ссылались на Гумилёва как на идеологический непререкаемый авторитет.

Последнее, что объединяет отца и сына – это жизнь после смерти.

Николай Гумилёв погиб в расцвете лет на пороге своей славы. После расстрела он на десятки лет был отлучён от читателей, а его творчество в советские годы пытались предать забвению. Но нашлись люди, которые продолжали хранить память о великом поэте, собирали по крупицам его биографию и творческое наследие, несмотря на угрозы и аресты. Среди них – первый биограф Николая Гумилёва Павел Линицкий, студенческий диплом которого перерос в серьёзное научное исследование «Труды и дни Н.С. Гумилёва»⁹. Его сын, юрист Сергей Линицкий, который продолжил дело отца и двадцать лет жизни посвятил делу реабилитации Николая Гумилёва, о чём позже написал книгу «Есть много способов убить поэта», он впервые опубликовал «дело Гумилёва»¹⁰.

Только после реабилитации в 1991 году, т.е. семьдесят лет спустя после смерти, произведения поэта стали выходить миллионными тиражами. Лев Николаевич большую часть жизни писал «в стол». Популярность настигла его после смерти. Он получил мировое признание как учёный, его труды издаются во многих странах, его именем назван Университет в Астане. На родине Гумилёвых в Бежецке был поставлен им памятник. Заслуженное признание к отцу и сыну пришло лишь после смерти.
______
Примечания:
¹ С. Беляков. Гумилёв сын Гумилёва. М., 2012.
² Гумилевы и Бежецкий край. Бежецк. 1996, с. 6.
³ П. Лукницкий. Встречи с Анной Ахматовой. Т.2, М.1997, с. 186.
⁴ С. Лавров. Лев Гумилёв. Судьба и идеи. М., 2000, с. 47.
⁵ М. Ардов. Легендарная Ордынка. «Новый мир», 1994, №5, с. 116.
⁶ А. Давидсон. Муза странствий Николая Гумилёва. М., 1992, с. 17
⁷ Л. Гумилёв. Биография научной теории или автонекролог. «Знамя», 1988, № 4, с. 203.
⁸ Л. Гумилёв. Чёрная легенда. М., 1994, с. 247.
⁹ П. Лукницкий. Труды и дни Н.С. Гумилёва. СПб., 2010, с. 7.
¹⁰ С. Лукницкий. Есть много способов убить поэта. М., 2002, с. 52.