ROBERT FROST
РОБЕРТ ФРОСТ
в переводах с английского Жанны Жаровой

PAN WITH US

Pan came out of the woods one day, –
His skin and his hair and his eyes were gray,
The gray of the moss of walls were they, –
    And stood in the sun and looked his fill
    At wooded valley and wooded hill.

He stood in the zephyr, pipes in hand,
On a height of naked pasture land;
In all the country he did command
    He saw no smoke and he saw no roof.
    That was well! and he stamped a hoof.

His heart knew peace, for none came here
To this lean feeding save once a year
Someone to salt the half-wild steer,
    Or homespun children with clicking pails
    Who see so little they tell no tales.

He tossed his pipes, too hard to teach
A new-world song, far out of reach,
For a sylvan sign that the blue jay’s screech
    And the whimper of hawks beside the sun
    Were music enough for him, for one.

Times were changed from what they were:
Such pipes kept less of power to stir
The fruited bough of the juniper
    And the fragile bluets clustered there
    Than the merest aimless breath of air.

They were pipes of pagan mirth,
And the world had found new terms of worth.
He laid him down on the sun-burned earth
    And raveled a flower and looked away –
    Play? Play? – What should he play?

ПАН С НАМИ

Пан вышел из лесов, седой и хмурый, –
Седой, как мох, свисающий понуро
Со старых стен; седой, как волчья шкура, –
    Под солнцем он стоял, глядел окрест
    На просеку, холмы и дальний лес.

Дул ветер. Он стоял, свирель сжимая,
Владения с вершины озирая, –
Простёрлась перед ним земля нагая;
    Ни крова, ни дымка в краю забытом.
    Да будет так! – и топнул он копытом.

Здесь мир его души не нарушал никто:
Пустынны пастбища пологого плато –
Вот разве забредёт охотник, а не то
    Заглянет по воду детишек стайка,
    Которым не понять лесные байки.

И вскинул он свирель, но слишком тяжела
Она для песни мира нового была,
И не достичь высот, где тает взмах крыла,
    Где соколиный клич и синей сойки страх
    Гармонией лесной звучат в его ушах.

Менялись времена – ушло, что было.
Утратила свирель и власть, и силу.
Где волшебство, что к жизни пробудило б
    Куст можжевельника, чей плод засох?
    Ведь ныне звук её – как ветра вздох.

Свирель сильна языческим весельем,
А мир обрёл иных достоинств зелье…
Он пал на солнцем выжженную землю,
    Вдаль поглядел, сорвал и смял цветок –
    Играть? Играть? – Что он сыграть бы смог?

THE ROAD NOT TAKEN

Two roads diverged in a yellow wood,
And sorry I could not travel both
And be one traveler, long I stood
And looked down one as far as I could
To where it bent in the undergrowth;

Then took the other, as just as fair,
And having perhaps the better claim,
Because it was grassy and wanted wear;
Though as for that the passing there
Had worn them really about the same,

And both that morning equally lay
In leaves no step had trodden black.
Oh, I kept the first for another day!
Yet knowing how way leads on to way,
I doubted if I should ever come back.

I shall be telling this with a sigh
Somewhere ages and ages hence:
Two roads diverged in a wood, and I –
I took the one less traveled by,
And that has made all the difference.

НЕИЗБРАННАЯ ДОРОГА

Две дороги уходят в жёлтый лес.
Жаль, я не смогу по обеим пройти.
Гляжу на одну сквозь листьев навес
Туда, где за поворотом исчез
В густом подлеске конец пути.

И та, другая, ничуть не хуже,
У неё на меня не меньше прав:
Травой заросла – ей бы путник нужен,
Проторит её, кто с дорогой дружен,
И прав я буду, её избрав.

И обе в то утро, как сестры, лежали,
Никто в их листве не оставил следа.
О, завтра пройду той, что выбрал вначале!
Хотя понимаю – дорога едва ли
Позволит мне снова вернуться сюда.

Я рассказывать буду, грусть не тая,
Листая года и судьбу итожа:
Две дороги лежали в лесу, а я –
Я пошёл по менее людной, друзья…
Вся разница в этом была, похоже.

OCTOBER

O hushed October morning mild,
Thy leaves have ripened to the fall;
Tomorrow's wind, if it be wild,
Should waste them all.
The crows above the forest call;
Tomorrow they may form and go.
O hushed October morning mild,
Begin the hours of this day slow.
Make the day seem to us less brief.
Hearts not averse to being beguiled,
Beguile us in the way you know.
Release one leaf at break of day;
At noon release another leaf;
one from our trees, one far away.
Retard the sun with gentle mist;
Enchant the land with amethyst.
Slow, slow!
For the grapes' sake, if they were all,
Whose leaves already are burnt with frost,
Whose clustered fruit must else be lost –
For the grapes' sake along the wall.

ОКТЯБРЬ

О ты, Октябрь тишайший мой!
Твоя листва готова пасть.
Назавтра ветер грозовой
Готовит пасть.
Над рощею – вороний грай;
Назавтра птицы улетят.
О ты, тишайший мой Октябрь!
Пусть медленней часы стучат!
Продли короткий этот день.
Сердца надеждой обмани –
Они ведь этого хотят.
Сбрось на рассвете первый лист,
А в полдень сбрось второй легко
С деревьев, что одно вблизи,
Другое – где-то далеко.
Туман, укрывший солнце, мглист;
Под ним земля, как аметист.
Повремени!
Ведь холодом обожжены
Лишь листья виноградных лоз.
Да не погубит их мороз –
Лоз винограда вдоль стены!

IN A VALE

When I was young, we dwelt in a vale
By a misty fen that rang all night,
And thus it was the maidens pale
I knew so well, whose garments trail
Across the reeds to a window light.

The fen had every kind of bloom,
And for every kind there was a face,
And a voice that has sounded in my room
Across the sill from the outer gloom.
Each came singly unto her place,

But all came every night with the mist;
And often they brought so much to say
Of things of moment to which, they wist,
One so lonely was fain to list,
That the stars were almost faded away

Before the last went, heavy with dew,
Back to the place from which she came –
Where the bird was before it flew,
Where the flower was before it grew,
Where bird and flower were one and the same.

And thus it is I know so well
Why the flower has odor, the bird has song.
You have only to ask me, and I can tell.
No, not vainly there did I dwell,
Nor vainly listen all the night long.

В ДОЛИНЕ

Когда я молод был, стоял наш дом
В долине, у болота. Платья след
На берегу, поросшем тростником,
К утру я находил, и был знаком
Мне голос дев, что шли на лампы свет.

Цвело болото, и любой цветок
Имел своё лицо, свои черты,
Свой странный голос. Нежен и глубок,
Он в комнате звучал, и за порог
Манил меня всю ночь из темноты.

Они являлись, каждая в свой срок,
С туманом, и столь много до утра
Шептали – ведь лишь тот, кто одинок,
Рассказ невнятный записать бы смог, –
Но гаснут звёзды… Им домой пора.

И вот роса. Последняя идёт
(Одежд отяжелело полотно)
Туда, где птиц рождается полёт,
Где до цветка цветение живёт,
Туда, где птица и цветок – одно.

И потому так точно знаю я,
Зачем песнь – птицам, аромат – цветам.
Спроси меня – отвечу, не тая:
Не зря в долине молодость моя
Прошла, не зря внимал я голосам.