БОРИС ВОЛЬФСОН

КОГДА БЫ ВЕЧНЫЙ ШУМ УГАС

ПОСЛЕ ПОСТМОДЕРНА

Сумбур – не вместо музыки, сама
гармония в обличии сумбура −
сводящая с беззвучного ума
в семь нот и семь цветов клавиатура.

Пространства прохудившийся мешок:
дождь льёт из дыр, дом чёрен и уродлив.
И гром, и голубой электрошок,
и дерева мгновенный иероглиф.

Какой непоэтический экстаз!
Какие Гойя, Фолкнер или Скрябин!
Гимн саморазрушенья, меткий сглаз,
но следопыт расхристан и расхлябан.

Под метроном в окно летящих брызг
проходит время точку невозврата
сквозь скрип и скрежет, сквозь разбитый вдрызг
мир звуков в форме чёрного квадрата.

И Пифагор квадратных чёрных дыр
не видит, где горит его лампада.
Нацелившись в зенит, летит в надир
безумная мелодия распада.

Со звоном осыпаются века,
но разлетевшись клочьями тумана,
вновь возникают из черновика
какого-нибудь Гриши Перельмана.

Чтоб сунув руку вечности в карман,
нащупал там иную партитуру
иных гармоний новый меломан,
отдавшись с упоением сумбуру.

ГЕОПОЛИТИЧЕСКОЕ

дограница молится
заграница дразнится
и граница где хранится
между ними разница

там колиты целлюлиты
тут культурные элиты
заграница-старица
на границу зарится

но следят за ней из цупа
пёс ингус и карацупа
разделяет полюса
следовая полоса

хищно смотрит из-за мкада
кот на мышку в теремке
не взломать ему замка-то
раз граница на замке

АТЛАНТИДА

Жить не по лжи возможно не вполне.
Но если ложь навязана стране
под видом правды, рушится страна,
идёт ко дну, не достигая дна,
которого не видно в море лжи
сквозь ложь, её цветные миражи.

Беда же в том, что дно, конечно, есть, −
пусть многослойно и слоёв не счесть,
но тот, кто погрузился в этот ил,
солгать лишь может, что обратно всплыл.
Увы, приобретения свои
не отпускают донные слои.

Ну что ж, кто не обманет – не продаст!
Кого продаст? Да хоть родную мать!
На шее камень – это лжи балласт, −
со дна его не станут поднимать!
Там света нет и воздуха, лишь тьма –
последняя, посмертная тюрьма!

Жить не по лжи возможно не вполне!
Мы тонем, тонет наш бессильный крик.
Лишь мусор и обломки на волне
расскажут про погибший материк
и как урок потомкам сберегут
всю правду, но, возможно, и солгут.

***

Я барабан, я даже не родня
творцам − лишь инструмент, пустая тара
для звуков, − я не то чтоб жду удара,
но отзываюсь, если бьют в меня!

***

Как жаль, что музыку светил,
кружащих по хрустальным сферам,
нам, верящим любым химерам,
наш опыт слышать запретил.

Точнее, мы её с собой
привычным фоном нудно тянем,
не слыша, как островитяне
не слышат волн морских прибой.

Поют, но не мешают снам
светила на своих орбитах −
на языках, давно забытых,
когда-то ведомых и нам.

Когда бы вечный шум угас,
мы б, вероятно, разгадали,
что с тыльной стороны медали
вселенной спрятано от нас.

Но отражением в волне
нам видится, а может, снится,
как сфер хрустальных колесница
летит в звенящей тишине.

ВОСПОМИНАНИЕ

И всё же это была любовь −
не такая, когда слиянье душ,
но заставлявшая усмирять
невыносимый глагол «хочу».

Летняя ночь молодым телам
плохой советчик: сознанье спит,
а тормоза − будто их и нет,
причём у обоих; однако он,

вдыхая запах её волос,
касаясь губами прохладных щёк
и даже лаская под блузкой грудь,
дальше зайти себе не позволял.

И она, и он понимали, что
роман их, конечно же, обречён.
А может быть, знал это только он −
вот и не делал последний шаг.

В их расставанье не было слёз –
лишь осознанье – пришла пора.
Всё же она вздохнула, а он
помнит её до сих пор, хотя

минула жизнь, но когда июль
снова под вечер шумит листвой,
будто расслышав далёкий смех,
он говорит себе: вот дурак…

НЕГАТИВ

Тень проявляется светом, а свет превращается в тень, –
и чем ярче, тем глубже, как тысяча лье под водой.
Бело-чёрной осой на сознанье садится мигрень
и впивается в мозг, и сияет погасшей звездой.

Тайна, ставшая явью, пугает и режет глаза,
невозможно вдохнуть затвердевшего знания газ,
бесполезно звенит, растекаясь по древу, фреза,
и не знаешь, что делать с согласьем, сменившим отказ.

Омывает волной налетевший извне суховей,
дождь слепой прожигает холодной слезой изнутри,
и чужая тарелка себя объявляет своей,
и пульсирует боль, как часы по команде «замри».

Новой истиной стал очевидный и наглый фальшак,
и квадраты по рельсам стучат на манер колеса.
От любви к нелюбви незаметный мы сделали шаг,
и сгустившийся мозг проедает мигренью оса.

МОЛИТВА

Господи, в свой дом не зови,
ты ведь сам приходишь ко мне.
Знаю я: ты имя любви,
а не эта груда камней.

Что иконы? Смотрят из рам
в сон, который душен и сер.
Господи, зачем тебе храм?
Может, лучше всё-таки сквер?

Летний вечер тих и альтов,
вера трав и ветра проста.
Здесь я снова слушать готов,
что ты скажешь мне из куста.

***

Это время на нас клевещет:
мы пока не прельстились раем
и ещё не пакуем вещи –
только в стопочки собираем.