АЛЕКСАНДР КАРПЕНКО

«САМ СОБОЙ ПРИРАСТАЯ»
(Герман Власов, Серебряная рыба золотая. Избранные стихи 2003 – 2019. – М., Арт Хаус Медиа, 2020)

Мне кажется, в таком названии автором зашифрована оптимистическая идея. Когда рыбак подсекает пойманную рыбу, он может ошибаться в её реальных размерах. Счастье оказалось больше, нежели мечталось. Жизнь подарила больше, чем первоначально обещала. Серебряная рыбка оказалась с золотым отливом. Новая книга знаменует собой превращение Германа Власова из просто хорошего поэта – в необыкновенного. Что-то отстоялось в душе, новые стихи написались и созрели. В прошлом году я оказался на его творческом вечере и был воодушевлён качеством стихов. Мне показалось, что так было не всегда. Чуткий к себе поэт давно не выпускал книг, ограничиваясь журнальными публикациями. Но когда Герман на своём творческом вечере закончил читать, я сразу почувствовал: новая книга готова. И сказал об этом автору. И Герман пообещал нам, слушателям, завершить книгу в самое ближайшее время.

Совершенно не слышен, пробился сквозь почву росток.
Будет сам себе крышей, приветствовать станет восток.

Сам собой прирастая, качаясь под светом луны.
Листья – стая ручная, но нити от них не видны.

Тёмной ваги не видно, золотая невидима нить.
Хорошо и не стыдно, изменяя себя, изменить.

Это разве не чудо – расти, озаренье любя,
в никуда ниоткуда(наверное, лучше – в себя).

Кружевница слепая вплетает в ковёр узелок.
Астры – стаи весталок, петуний живой кровоток.

От этих строчек Германа Власова на меня повеяло ранним Мандельштамом («Дано мне тело, что мне делать с ним?»). Стихи у Власова – «лёгкие», невыдуманные, растущие из гущи его жизни. В его стихах много ностальгии по ушедшей юности, когда все курили «яву явскую» (это не тавтология, а примета времени). И вообще – по всему уходящему. По всем ушедшим.

Они ушли, а я живу.
Пью кофе, белый хлеб жую,
ломаю сигарету.
Они – Наташа, Вова, Глеб –
едят другой, воздушный хлеб,
ведь их на свете нету.

Туман и ветер их паёк,
а молния – что огонёк
китайской зажигалки.
Им ландыши – одеколон,
как наволочка синий лён –
им хорошо, не жалко.

Мне кажется, Герман Власов обладает хорошим для поэта качеством – он умеет слушать себя со стороны. Умеет посмотреть на страничку со своими стихами глазами постороннего. И отвергнуть сомнительное или неудавшееся. Как фотоснимку порой не хватает резкости, так и стихам, бывает, не хватает чёткости и ясности. Но можно всё это «навести» в своём сердце – внутренней работой и осознанным выбором. Герману Власову в книге «Серебряная рыба золотая» это удалось. Бывает, и корявая строчка напишется, но что-то в этой корявости такое личное, авторское слышится, что поэт чувствует: править у себя эту корявость, поправлять эту строчку ни в коем случае не следует. Как говорил незабвенный Николай Гумилёв, «высокое косноязычье тебе даровано, поэт». Пример такого стихотворения в книге Власова – «Как сошёл ты в сердца тёмный улей…».
У Власова в стихах много самой обычной жизни, с элементами быта. Даже урны на улицах становятся у него предметом поэзии. Его лирика носит тёплый, «домашний» характер. «Лирика в домашних тапочках». Вместе с тем, у поэта много строчек с тёмным, загадочным, не понятным с первого прочтения смыслом. «Ниткой и волосом чёрным – / Фета нежирный петит./ – Милый, о чём ты?/ – Что же она не летит?». Надо побыть какое-то время рядом с такими стихами, чтобы понять их смысл. И ещё. Чтобы хорошо понимать лирику Власова, нужно досконально знать русскую поэзию. Потому что у него постоянно возникают переклички с великими русскими поэтами. Вот, например, Мандельштам: «Фета жирный карандаш». Именно с этой строчкой Осипа «спорит» Герман: «Фета нежирный петит». Или то же гумилёвское «сердце – улей, полный сотами». Классическую поэзию Власов знает и любит, она стала частью его собственной речи. Я думаю, что лучший Власов – не модернистский и не авангардный, не тот, который пишет стихи без знаков препинания. И не потому, что я что-то имею против авангарда. Не имею. Даже против постмодерна ничего не имею. Но мне кажется, что в традиционной стилистике поэт смотрится предпочтительней. Там он более органичен. В «Серебряной рыбе» у поэта возникает большая плотность по-настоящему хороших текстов.

Некрасивой, неловкой казалась.
Вызывала и жалость и страх,
но, раскачиваясь, продолжалась.
Голубиный крылатый размах,

пролетающий самую гущу –
перестройку, вторую войну.
Но куда – не ответит зовущий.
Растолкуй мне тогда – почему?

Потому что невидимый кто-то
снарядил через полюс в полёт,
оттого, что знакомою нотой
продолжает гудеть самолёт.

Герман Власов – профессиональный переводчик, человек, который постоянно работает со словом. Он как-то по особенному остро понимает текучесть времени, отпущенного человеку на жизнь. Но мы не услышим из его уст трагедию. Трагедия – не его конёк. Герман – человек спокойный и не склонный бить по разным поводам в набат. У него – великолепная зрительная память и зрение художника. Многие стихи Власова посвящены мастерам кисти – Тернеру, Вермееру, Ван Гогу. А ещё он – человек с фотообъективом, внимательный и к внешнему миру.

Сон, прилипший к дереву улиткой,
остановленный губами смех…
Солнце, солнце, ты – моя улыбка,
ты – одна для всех

Видима сейчас и ощутима…
Дальше – несколько часов
мы идём с тобой, как пилигримы,
в море голосов.

Порой у Власова неожиданно перекликаются разные виды человеческой деятельности. Например, футбол и поэзия. Казалось бы, что общего между ними? А общего то, что поэт в детстве любил погонять с мальчишками футбольный мяч. Да и теперь, наверное, не прочь поболеть у экрана за любимую команду.

В разбитое окно влетает мяч,
не мяч, но ком сплошного говоренья.
И лучше б это был словесный матч,
в котором родилось стихотворенье

с душой-пенальти, с рифмами голов,
метафорой – проходами по краю,
этажностью – границей секторов
и голосом: «Смотрите, я играю…»

Ножной игры зелёное сукно,
овальное лицо у Марадоны.
Но если есть разбитое окно –
поэты собирают стадионы.

Легко, без обожания страной
и стайки президентов на трибуне,
поэт играет солнцем и луной
и пожинает тишину, не бурю.

У Германа в стихах много природы, людей, целая палитра красок. Его мир густо населён, и лирическое «я» нигде не доминирует над остальным. Иногда это просто волшебная чистая лирика, подобно стихам Тарковского-старшего из фильма «Зеркало»:

Кто говорит, что мир несправедлив, –
ложится спать, грозу не долюбив
и свиристель меж яблонь не дослушав.
Блаженные – имеющие уши
и слух – в ладони слушать стрекозу,
и смелость – одному гулять в грозу.

Кто говорит, что свет жестокосерд, –
не видел майской ночью лунный серп,
не различал в углу овал сирени,
и кисти ив, и жёлтых лип колени.
Под грозный меди аккомпанемент
он – дачник, потерявший инструмент.

Вот, в ведрах у смородин – сучкорез,
у яблонь – лейка, плодосъёмник без
привычной ручки свежих грядок между.
Труды и дни теснятся как одежда
в прищепках бельевых на бечеве:
две майки, лифчик… Топая в траве,

ёж появился, нюхает… По кругу
летит Земля. Её кусты, мосты,
дороги, гари запах, бересты
и ты – одно письмо, к какому другу –
неведомо. Распахивая шарф,
ты благодарный чувствуешь пожар
чуть ниже горла, где гнездится слово
вот этой белой ночью в полвторого.

Но слова нет, а есть один ответ,
соединивший облако и свет,
антенны, крыши и грядущий ливень,
обрывки молний – будет гул за ними –
и пауза, в какой ведёшь отсчёт.
Гром прогремит – ты улыбнёшься: Чёрт.
И ливень льёт, и ты едва одета,
и дом дрожит, и окна из слюды.
И ты добавишь, что настало лето
на узком берегу, вблизи воды.

У Власова – превосходные пейзажи. Как у раннего Пастернака. А ещё я обратил внимание, что любимое время года у поэта – лето. Правильно поёт Олег Митяев, что лето – это маленькая жизнь.

Пахнет дождём и берёзой
или её берестой.
Пахнет теплом и навозом
день деревенский простой.
Пахнут сирени, герани
и, осыпая герань,
дождь барабанит по ткани,
переливает за грань.

«Серебряная рыба золотая» (не стихотворение, а книга) неожиданно заканчивается у поэта циклами стихов, посвящёнными литературным героям – Печорину и князю Мышкину. Но от Германа Власова можно ожидать чего угодно – мы ведь помним, что он живёт «сам собой прирастая». И кто знает, сколько ещё спрятано в закромах у этого кудесника слова.