РУССКИЙ ВОДЕВИЛЬ
(глава из романа «Евина Груша»)
Пролог
- Ты???
- Ты!!!
- Господи, миленькая, глазам своим не верю!
Две женщины бросились друг к другу в бурные объятья.
- Сколько же лет – сколько зим! Десять же лет не виделись!!! Что ты здесь делаешь?
- Да попросили с переводом – поймали каких-то нерусских туристов, подозревают, что диверсантов: их катер «заблудился» в заливе.... А вообще у меня тут сын в ополчении. А ты как? Подожди, так это ты, что ли, туристка-диверсантка?
Она удивлённо оглянулась на пригласившего её «зелёного человечка» и тот утвердительно кивнул, добавив:
- Катерок-то у них оказался с сюрпризом: в трюме нашли целый арсенал.
Женщина опешила. Её позвали в здание ещё СБУ помочь с переводом для заблудившихся в море иностранных туристов. Однако вместо иностранцев она увидела в кабинете соотечественницу – свою старинную подругу, а с ней рядом – её сына и какую-то незнакомую стильную женщину, с абсолютным превосходством в упор глядящую на неё.
- Предупреждаю, - презрительно произнесла незнакомка на чистом английском, - мы граждане островов Кука и разговаривать будем только в присутствии своего посла.
- Какого ещё посла? Какого Кука? Она чего, сбрендила? Скажи ей, что мы с тобой двадцать лет знакомы... А ...что ты вообще тут делаешь с этим арсеналом?
- А до сих пор неясно? Нам с Мутлером не по пути.
- С кем, с кем??? Ах же ты змеюка!
- А ты мутлероид!
И только что обнимавшиеся женщины яростно вцепились друг в друга и покатились по паркетному полу, сметая на пол компьютеры и бумаги.
Это была их первая драка, хотя драк в их жизни было немало. Женщины действительно знали друг друга двадцать лет. Обе когда-то помогли друг другу стать гражданками США, более десяти лет назад потеряли друг друга в мексиканском Канкуне и вот неожиданно нашлись по разные стороны баррикад русского мира.
Часом позже они уже вдвоём сидели в том же кабинете и предавались за бутылкой «Массандры» воспоминаниям. Под диск «Землян» и неизбежный некрасовский вопрос «как дошла ты до жизни такой?»1
Заливались маримбы, гудел надбитый патиссон, а она порхала по подиуму как диковинная чернопёрая птица: то кокетливо прикрывая полуголую грудь, то распахивая крылья-руки. Когда же она скинула крохотную, чуть прикрывшую бёдра юбчонку, на неё со свистом рухнул липкий град чего-то мягкого и вонючего. Опешив, она сдвинула на лоб чёрную полумаску.
В караоке-баре стоял оглушительный грохот. Гогоча и тыкая в неё пальцами, зрители колотили стульями по полу. Внизу подиума, смешно выпучив глаза, изо всех сил лупил себя по надутым щекам смуглый мачо. Неприлично жестикулируя, ещё с десяток таких же заглушали рёвом музыку. Чёрные их головы маслянисто посверкивали в ритм только им слышной фонограммы.
– Карррамба! Пута вьяха! Карррамба! – взрывалось со всех сторон, и на сцену летели манго и авокадо. Птица жестом Курниковой отбила один из «снарядов», и в тот же миг кто-то ухватил её сзади за расшитый блёстками хвост. Изловчившись, она сгребла обидчика и с высоты собственного роста выбросила в зал. Под всеобщее улюлюканье оскорблённый мачо кинулся назад на сцену. За ним метнулся второй – точно такой же (однояйцевый близнец?). Не прошло минуты, как со сцены летели пух и перья. Бой между птицей в полумаске и дуэтом оскорблённых мексов привёл публику в экстаз, и она скандировала, забрасывая гигантскую пернатую гнилыми фруктами.
– Фуэррррра! – неистовствовал зал. – Карррамба!
«Карамба» не сдавалась. Она то хватала недругов за шиворот и сталкивала их лбами, то длинной ногой в атласной туфельке поддавала каждому классный пендель. При этом груди её бесстрашно вырывались из перьев, и зал всякий раз встречал их новым шквалом рёва и свиста.
– По-ли! По-ли!! По-ли!!! – оглушительно взывал бар. Когда «поли» – местная полиция – ворвалась в бар, птаха осталась уже без мешавшего хвоста, что позволило ей с успехом отвесить в пах приземистому менту.
– Танька, что происходит? – по-русски взрезала чужеземный рёв появившаяся в дверях дама. Но извивающейся и матерящейся Таньке было не до неё – мексиканские менты волокли её в машину.
– Фак офф, сатрапы! – яростно вопила она, изо всех сил пиная полицаев. – Патрия о муэртэ!!!*
«Итак, она звалась Татьяной» – это про неё. Вторую звали ...нет, не Ольгой. В ответ на простое «как тебя зовут?», она устремляла туманный взгляд вдаль, и, понизив голос, задумчиво выдыхала: «Мне дали имя при крещенье – Анна, сладчайшее для губ людских и слуха…»
2
…Их круизный лайнер пришёл сюда, на курортный остров Косумель, в самый разгар карнавала. С приватных палуб туристы сыто глазели на танцующих под пальмами пышнотелых мексиканок и стремительных, перевитых жгутами нервов тореро, в шутку трясущих перед ними плащами. Лёгкий карибский бриз усиливал полуденную оркестровку моря звуками фиесты, насыщал палубу запахами свежей рыбы.
Выходить в напоённое текилой полуденное пиршество тел было жарковато – и женщины остались в шезлонгах. С первой палубы они и так прекрасно видели всё действо.
– Сеньоритас, пор фавор! – мерцали загадочным обсидианом глаз снующие по причалу жуковатые аборигены, предлагая желающим браслеты из кости и ожерелья из ракушек. Но Таню это не интересовало: она признавала только золото, без «каменных примесей», Аня же… Аня вообще не считала нужным тратиться на «всякую чушь». Она предпочитала получать эту «чушь» в подарок, и бледно-шафранный купальник «от Валентино» стал верхом её личных трат, своего рода Джомолунгмой, на которую, прежде чем отважиться, примерялась она ни один год. Предпочтение «Валентино» было отдано лишь потому, что так – Валентиной Валентиновной – звали любимую Анину учительницу, директрису ленинградского интерната, в котором она росла в конце шестидесятых. Родилась же Аня на зоне, в женской колонии Талаги, откуда несовершеннолетняя Анина мама, освободившись по амнистии, привезла и бросила её, двухлетнюю, на ленинградской ж/д станции Мартышкино. Выяснилось это позже, уже после того, как найдёнышу Аннушке вписали в метрику отчество Валентиновна – по имени директрисы, и фамилию Мартышкина – по названию станции (сдаётся, администрации детдома, как и маме, чувство юмора чуждо не было).
Налюбовавшись приплясывающими чикито, женщины принялись обсуждать намечавшийся ланч в портовом караоке-клубе: гостям прибывших суден предлагалось там не только спеть, но и станцевать.
– Нет, золотце, ты такая миленькая, ты так станцуешь, что все поймут: никто тебе в подмётки не годится! Мамой клянусь, Таньчорка! – горячо убеждала Аня, ревниво подмечая, как все эти загорелые, с обнаженными торсами чикос глаз не сводят с точёных Таниных ног.
– Думаешь? – отозвалось из-под сомбреро.
– А что думать-то, миленькая? Тут всё ясно! Все мужики твои будут! – понижая голос, заверила подруга.
Подругами в общепринятом смысле слова они не были. Просто две бывшие соотечественницы, разного возраста (почти в 12 лет), роста (более 25 см) и воспитания (одна – дочь офицера, вторая – детдомовка), жили теперь на техасской «Далласчине». И, пытаясь развеять однобокую иммигрантскую тоску, нередко выезжали «в город», где и познакомились на смотровой площадке отеля «Хаят». Там, на высоте ста семидесяти метров вращался над городом ресторанчик «Пять шестьдесят» (почти «Семь сорок»). За час он совершал полный оборот – и это был самый парадоксальный способ увидеть Даллас, не сходя со стула.
Аню привозил туда её «жених» – угрюмый ковбой. Таню же доставлял её «босс» – веслый упругий Грибок. Звали его мистер Строчкофф, из-за чего Таня и прозвала его грибком: строчок-сморчок, весенний машрум. Корни его тянулись в Россию: когда-то перед самой революцией, надеясь разбогатеть, Строчкофф-дед подался в нефтяные прерии Техаса. Разбогател. Всё вложил в Добровольческую армию Корнилова. Всё потерял. И дальше всю жизнь пил горькую, тосковал по потерянной Родине и на чём свет клял Америку. Звали деда, родившегося задолго до Ночи Длинных Ножей, Адольфом. Из вещественного теперь о нём напоминало лишь доставшееся внуку по наследству имя. Да тлевшие в его генах симпатии к русским. Да чудом сохранившееся екатерининское столовое серебро.
С Грибком Таня «подружилась» полтора года назад в своём родном Баку, где сидела без денег и перспектив (русских неумолимо выживали из забуревшего Города Ветров). Узнав, что она безработный бухгалтер, Грибок сходу предложил ей место. О нём как раз трубили местные газеты: с началом перестройки он – обычный экзекьютив техасского «Эпсона» – возглавил в Баку заброшенное с 79-го советско-американское предприятие. Оно процвело. И сделало его миллионером. И когда в результате исторического отделения республики от тела империи в Баку открылось посольство США, мистер Строчкофф стал советником по топливной промышленности – то есть выбился в личности глобального масштаба.– Видишь, как быстро я стал звездой? Всегда нужно быть в форме, чтобы удержать за хвост птицу счастья, – убеждал Таню Грибок, отжимаясь в спортзале каюты. Месяц назад ему стукнуло пятьдесят, но, каждое утро, в том числе и сейчас в открытом море, он совершал пробежку и заплыв, подтягивался на турнике и отжимался тридцать один раз. По нумерологическим расчетам это была его любимая цифра и любимый женский возраст (плюс-минус три-четыре года). Он и с Таней познакомился, когда той был тридцать один.
– Когда рядом любимая женщина, нам, мужчинам, море по колено, – продолжая отжиматься, балагурил неугомонный Гриб, а Таня в ответ кисло улыбалась.
В её жизни он был первым кривым зеркалом. Всё-таки разница в возрасте почти в две декады смутила бы кого угодно. Жутко стеснялась она его гибридного «Приуса», и фетровой шляпы, и кроссовок - совершенно нелепых (по её мнению) для миллионера. Но поставив целью взмыть над руинами взорванной державы, она уже не останавливалась. Надеяться-то на благополучный исход в приватизированной зебра-джанами (как она шутила) Стране Огней не приходилось. Обменяв манаты на доллары, Танины родичи собрали манатки и разбежались по местам своих рождений – большей частью в Одесскую область. В Весёлый Кут увезла Танина мать и семимилетнего Генку. За сыном подался и бывший Танин муж, давно и безнадёжно потерявший работу. Лишь она сама рискнула двинуть за бугор – не менять же хоть и каспийскую, но столицу на пусть и Весёлый, но Кут...«Жизнь ставит тебя в определённые рамки. Ты или ломаешься, или нет. В этом и есть сила». Афоризм Лолиты Милявской из «Книги стервы» Таня помнила наизусть – он короткий. Вообще-то книжек она в руки не брала с института. Но «Большую книгу стервы» Шацкой сделала своим настольным пособием. А там однозначно сказано: чтобы добиться успеха, нужно стать стервой. Нужен мужчина, который послужит рычагом и поднимет на уровень выше. Для женщины, которая соответствует его идеалу, он пойдёт на всё. Выхлопотанная для неё Грибком американская бизнес-виза и стала новым стартом к звёздной цели. Значит, будет у неё и собственный бизнес, и «Навигатор», и вилла над заливом, и сын поступит в Гарвард. Или Стэнфорд – смотря, где она кинет якорь. Это – программа минимум. По большому же счёту Таня жаждала полной независимости от людей, мужей и обстоятельств. И для этого лепила себя, как лепят из пластилина зайчиков, кошек и лис.
Аня же – маленькая, с лисьим, скуластеньким личиком, каскадом каштановых волос ниже пояса и узкими, то ли калмыцкими, то ли монгольскими глазками, сложенными в ласковый ленинский прищур – хотела от жизни совершенно другого: снова стать мужней женой. Она и прибыла в Штаты по «визе невесты», но потерпела фиаско: жених (тот угрюмый ковбой), учуяв в питерской невесте склонность к «красивой жизни», через месяц интенсивного сперва секса увял и угас, а потом и усох.
– Я женщина дорогая, – констатировала она, крутясь перед зеркалами бутиков то в эксклюзивной модели брючного костюма, то в кокетливой ночнушке с надеждой реанимировать ковбойскую страсть.
Однако, взглянув на ценник, жених пережил на миг клиническую смерть, потом быстро вычислил что-то в привыкших всё подсчитывать мозгах и наотрез отказался от свадебной затеи. Сухо распрощавшись с бывшей наречённой, он, тем не менее, позволил провести отпущенный ей визой срок на одном из своих ранчо. В перестроенном корале – бывшем загоне для скота. С Аниной точки зрения кораль был вполне комфортабелен: с санузлом, спутниковым телевидением и интернетом. Но, будучи почти «ягодкой опять» (ей в сентябре стукнет сорок пять) она не намеревалась покорно ждать «дедлайна». Она была в том критическом возрасте, когда, устав ждать милостей от природы, женщина либо опускает руки, либо делает последний рывок. Аня вожделела запоздалых цветов удачи! Если за этот месяц какой-нибудь паршивец не отведёт её «под венец», придётся возвращаться в Питер не солоно хлебавши. Аня представила себе кривые усмешки бывших знакомых – и с утроенной энергией повела поиски.
Из-за отсутствия транспортного средства и времени повела она их среди ближайших соседей по ранчо – многодетных женатых ковбоев. Однако зоркие ковбойские жёны подло оповестили бывшего Аниного жениха, который примчался и молча погрузил её в трак, как говорится, «с вещами». По пути невеста-без-места успела звякнуть Тане и та перехватила её на подступах к аэропорту – прямо на 97-й автомагистрали.
– Я, миленькая моя, разве что птичьего молока не пила, он мне такие посылки слал, такие посылки! – истерически рыдала Аня на плече приятельницы. – Я женщина дорогая… А он… А они... – обливала Аня горючими слезами кашемировые чехлы Таниного салона.
Произошло это за две недели до круиза. И сердобольная Таня уломала Грибка взять горемыку с собой – а вдруг той всё-таки повезёт подцепить кого-то...*
– Хочешь анекдот? – придвинула Аня свой шезлонг поближе. – Это как раз для нас! В одном городе открылся магазин мужей. Представляешь?! Женщины могли купить себе мужа! Вот значит. У входа висит устав – внимательно слушай, Таньчора, и не спи – обгоришь. Слушаешь?
– Да слушаю же, рассказывай, - фыркнула Таня: про этот «магазин мужей» она уже читала на интернете, но решила послушать ещё в Анькином исполнении.
– Первый, значит, пунктик: вы можете посетить магазин только один раз. Пункт второй: в магазине шесть этажей, качество мужчин повышается с увеличением порядкового номера этажа. Третий: вы можете выбрать любого мужчину, на каком либо этаже или подняться на верхний этаж. И четвёртый: возвращаться на нижний этаж запрещено.
– И что?
–Ты же не перебивай, я зачем рассказываю, миленькая? – обиделась Аня. И подумала: «Вечно эта Шпала на себя одеяло тянет!» – Одна женщина, значит, решила посетить этот самый «Магазин мужей». Хотела найти себе спутника жизни. Прочитала у входа на первый этаж: «Тут мужчины, имеющие работу», и пошла прямиком на второй этаж. Указатель на втором этаже: «Мужчины, имеющие работу и любящие детей». Женщина чешет на третий. Указатель на третьем: «Мужчины, имеющие работу, любящие детей и необычайно красивые». «Ух ты!» – подумала женщина, но всё же поднялась на четвёртый этаж. Вывеска на четвёртом: «Мужчины, имеющие работу, любящие детей, ослепительной красоты и помогающие по дому». «Невероятно! – воскликнула женщина. – Как трудно устоять!» Но … ты же знаешь наше бабское любопытство – всё же идёт и на пятый этаж. Указатель на пятом этаже: «Мужчины, имеющие работу, любящие детей, ослепительной красоты, помогающие по дому и очень романтичные». Женщине очень захотелось остаться на этом этаже и выбрать себе пару, но, всё же, преодолев себя, поднялась она на последний этаж. И… прочитала следующее: «Вы на этом этаже посетительница № 31456012, здесь нет мужчин, этот этаж существует лишь для того, чтобы лишний раз доказать, что нет предела женским запросам. Благодарим за посещение нашего магазина!»
– Проши-и-и-б-ла, – звонко рассмеялась Таня и, уронив сомбреро, открыла морскому бризу разноцветные соломенно-рыжие волосы. Пирс тут же пришёл в движение: мексы побежали к Таниному балкону со своими поделками – купите, мол, сеньорита. На смуглых запястьях бренчали связки наборных перламутровых рыбок, сделанных из раковин-жемчужниц. Тут же нарисовался секьюрити с автоматом и, косясь в вырез Таниного купальника, отогнал торговцев.
– Карибская нищета! – усмехнулась Таня, вставая с шезлонга и потягиваясь. Терракотовые продавцы, сгрудившись на почтительном расстоянии, с интересом следили за пассажирками люксового лайнера: одна – высокая, белокожая и бедристая, другая – загорелая и узенькая как подросток-травести, но гармоничная, хоть и коротенькая: если встанет рядом с первой, как раз подопрёт макушкой её грудь. Бронзовая коротышка пожирала спутницу глазами, напоминавшими замороженное шампанское. Если проследить за её зрачками, когда они устремлялись на Таню, прямо физически ощущалось, как в Анином рту вспыхивали мурашки – скулы начинало кисло сводить. Ясное дело, будь она такой же…
– Между прочим, у анекдота есть продолжение, – обегая приятельницу, чтобы видеть её лицо, заговорщицки зачастила Аня. – Прямо напротив того магазина был ещё один: «Магазин жён». На первом этаже находились «Красивые женщины». На втором – «Красивые женщины, любящие заниматься сексом», – она сделала довольно длинную паузу.
– Ну, – нетерпеливо затеребила её Таня.
– Какие женщины были на остальных этажах, так и осталось неизвестно: туда никто ни разу не зашёл! – торжественно завершила Аня, и обе расхохотались…*
«Так день хорошо начался – и на тебе!» – Таня мрачно разглядывала прозрачные останки изображений святых на стенах портового комиссариата. Здесь, видимо, была когда-то церковь: в стреловидные высокие окна доносились карнавальные ритмы и надтреснутые звоны колоколов, оставшихся как украшение декора.
Она оглянулась: ни одного белого лица. По слухам, мексиканок хватало и в американских тюрьмах. Непонятно, чем эти пышки занимаются, если их вяжут даже на их родине. От нечего делать, от жажды и уже подступавшего голода (на судне-то еда была доступна круглосуточно, а сегодня она съела лишь попавшие за пазуху кусочки манго – очень, надо сказать, вкусные) она повернулась к растелешенным охранникам. Здесь даже на таможне не очень-то придерживались формы, и «поли» в своих расстёгнутых синих рубашках апаш выглядели курортниками. Жара, с которой не всегда справлялись кондиционеры, вносила в служебные будни свои коррективы...
– Эй, нопасараны, – Таня привычно щёлкнула пальцами, как официантам.
Один нехотя приподнялся, забряцав было ключами на поясе.
– Дай комиду! – показала она жестом, что проголодалась. – Слышь, камарадо? И переводчика! И консула! – Последнее она произнесла несколько капризным тоном.
Разглядев, кто к нему обратился, охранник снова сел и что-то тихо сказал коллегам. Те, как по команде, загоготали. Быстрым движеньем Таня прикрыла распахнувшуюся грудь остатками перьев. Коты мартовские!
Из двери что-то прокричали. Что именно – она не разобрала, но услышала свою фамилию. Ухмыляясь, «нопасаран» встал и, развалисто двинув к решётке, наконец, заскрежетал замком. Под так и непонятые издевательские реплики и чувствуя, как её ощупывают смеющиеся глаза стражей, узница бросилась к двери. Думала – на допрос. Однако в офисе, куда её привели, восседал в кресле … Грибок и, несмотря на вовсю работавший кондиционер, невозмутимо ел холодный суп гаспаччо. Прислуживал ему ...сам шеф полиции с салфеткой через плечо. Когда Таня вошла, он засуетился, подвинул ей кресло и почтительно поставил перед ней чампурадо (густой горячий шоколад) с чуррос (мексиканским печеньем). Таня растерялась: она не ожидала в жару чампурадо. И того, что Дед так быстро узнает про её стриптиз-арест. Однако довольная, что всё теперь позади, одним духом она выпила вкуснейший шоколад (Мексика – родина шоколада) и сменила ненавистные перья на доставленные Грибком шорты и майку. Когда она гордо шествовала к такси мимо уже не ухмылявшихся, а склонявшихся перед ней «поли», за её спиной раздался шёпот: «вайа кон диос, пута!»
– А чего они мне – «пута, пута»? – попыталась Таня нарушить в такси тягостное молчание. И не дождавшись ответа, стала возмущаться: – Анька говорила – я их покорю. А они из меня посмешище сделали, падлы. Ничего в искусстве не смыслят! Одно слово – дикари!
Сопевший рядом с водителем Гриб уловил лишь слово «дикари» и закивал в знак согласия. Объяснять, что с испанского «пута вьяха» переводится как «старая курва», ему не хотелось. Как не хотелось и посвящать Таню в кусачую цену её освобождения: всё-таки нападение на блюстителя закона при исполнении, да плюс повреждённая во время драки полицейская машина, расколотая караоке-машина и двое побитых и исцарапанных жертв. К тому же, сегодня он узнал абсолютно немыслимое: оказывается, в Далласе Таня считалась звездой стриптиза! В те вечера, когда выступала она, бикини-клуб «Мальвина» прямо-таки ломился от посетителей! Столики занимали задолго до того, как она появлялась в поле зрения. И это несмотря на то, что клуб изобиловал молоденькими финтифлюшками!
Для Грибка это стало настоящим шоком. Злачные места он обходил десятой дорогой, и не только из соображений морали, но и из страха перед законом. Что-что, но закон в Штатах работал железно: за проституцию обе стороны карались солидными штрафами, а бывало, сроками. Стриптиз же, хоть и не проституция, относился к секс-индустрии и тоже жёстко регламентировался. Стукни кто в полицию – Таню могли не только депортировать, но уже никогда ни по какой визе в Америку не пустить. Но тогда она об этом не знала. Просто, свято веруя в успех своего марш-броска за богатством и независимостью, приняла полушутливое предложение одного из грибковых клиентов – итальянца Карло Колакурчио. Гуляли его юбилей в лас-вегасском «Чао», пили «Кьянти» и разглядывали шоу-герлов – все как одна ростом с Таню. Карло и обронил, что если бы в его собственном клубе в Далласе была такая леди как Таня, то публика валом бы валила и в прямом смысле засыпала бы её купюрами. Гриб при этом разговоре присутствовал – но пропустил его мимо ушей. Таня же, хоть никогда прежде не стриптизировала (где ж было советской женщине стриптизировать – не на комсомольских же собраниях!) уцепилась за эту фразу всерьёз. Вероятно, макароннику показалось неудобным идти на попятный – и по возвращении в Даллас вопрос решился сам собой. Тем более что высокая, эффектная и не раздавшаяся тогда ещё в бёдрах Таня была во всём на голову выше своих «коллег» с целлюлитными задницами в стрёмных (можно было бы сказать «голимых», но оголяться в бикини-клубах запрещалось) купальниках,
Уточнение: в американских бикини-клубах стриптиз – это не банальное, так сказать, оголение. Во-первых, оголяться полностью нельзя: танцовщица остаётся в бикини. А во-вторых, это искусство свободы фантазии, эротический намёк, иллюзия обольщения именно тебя, а не кого-то другого. И, угадав эту сокровенную мужскую тайну, Таня выбрасывала кучу Грибковых денег на изумительные наряды, в которых можно было, в общем-то, заявиться и на высокий званый вечер, если бы не её хитрые придумки: вдруг в самый неожиданный момент лопалась змейка, открывая жадным взорам змеистую ложбинку позвоночника. Или совершенно непредсказуемо обрывался фестон юбки, до самой талии обнажая высокую мраморную ногу. А иногда, когда исполнялось достаточно сложное «па» на шесте, нежданно-негаданно с треском отскакивал полупрозрачный корсаж, на миг являя зрителю высокую, стоячую как у девственницы грудь, в которой не было и грамма силикона... Эффект от появления «Жемчужной Цапли» («Pearl Heron» - такой сценический псевдоним она себе взяла) превзошёл все ожидания!
Танцевал «херон» в чёрном парике и полумаске с большим перламутровым клювом (не дай бог, признает кто из знакомых), а после танца сразу убегал, чем приводил клиентов в недоумение: остальные-то девушки спускались в зал и обходили столики с предложением приватного танца, а этот «птах» просто упархивал! Вскоре завсегдатаи действительно стали кидать в Таню свёртки купюр, визитки и даже пригласительные билеты, и она всё это тщательно собирала – но потом всё равно уходила. Объяснялась спешка не только тем, что Таня сторонилась незнакомцев: из-за Грибковых раутов, приёмов и конференций, на которые он таскал Таню, времени у неё было в обрез. Тем не менее, два вечера в неделю – по средам и воскресеньям – Грибка посещал буддийский лама, и именно в это двухчасовое «окно» Таня сматывалась в «Мальвину» и обратно. Конечно, для обычной стриптизёрши подобный блиц был немыслим, но Тане сам папа Карло выдал ключик от офиса, где она переодевалась отдельно от остальных девушек, которые делали это в женском туалете, и откуда незамеченной уходила на паркинг.
Само собой, договорённость с Карло была конфиденциальна: старорежимное грибковое воспитание не позволило бы ему согласиться на такую авантюру. Образцовый семьянин, он рано женился на подруге детства и женат был долго – всегда: двадцать лет с первой женой, двенадцать – со второй. Но к Тане – своей лебединой русской песне – относился, как к драгоценной скульптуре. Он видел в ней свою Галатею. Ему казалось, что именно эта женщина воплотила сразу все его мечты. Когда они познакомились, была она как многие постсоветские женщины девяностых, которым не на что кормить детей, нервная, дёрганая, да и сама – кожа да кости. Он повёл её в лучшие бакинские рестораны и к лучшим докторам, лечил от гастрита и неврастении, наряжал, обучал английскому языку и столовому этикету, ввёл в круг своих друзей … И волновался за неё, как за собственную дочь, ведь у него были одни сыновья, приёмные и уже взрослые. И пуще всего теперь, на склоне лет, он боялся, что кто-то покусится на его жемчужину. Оттого, когда два часа назад Аня прибежала с шокирующим известием, и он, наконец, узнал, чем занималась на досуге эта восхитительная женщина, он долго не мог оклематься. А потом, немного поразмыслив, стал винить лишь себя: не давал молодой женщине достаточно денег на расходы. Вызволил же он её очень просто: позвонил ещё одному своему итальянскому партнёру, тот – своему, свой – третьему (ведь известно, что такое итальянская мафия и мексиканская коррупция). Оговорили сумму – и вот, Таня свободна.**
– Мы же не знали, что мексы – педофилы, – горячо оправдывалась в каюте Аня. – Если бы ты была пятнадцатилетней…
– А не сообщать Деду ты могла?
– Да как бы я тебя тогда вызволила, миленькая?
Аня искательно заглядывала в злое лицо Казуарши – так за глаза называла она подругу: казуар – долговязая тропическая птица, больше напоминающая Таню, по мнению Ани, чем цапля. Полжизни проработав в одной из крупнейших библиотек не только Ленинграда, но и мира, Аня, конечно, была начитанной особой. Но гнилые фрукты, драка и арест ей даже в голову не пришли. План был прост: всего-то послать Казуаршу на сцену голой и пригласить в зал её патрона. Она и не сомневалась, что после этого Гриб выгонит Таню вон. А после, конечно, как все мужики, будет страдать. Вот тогда-то… Роль жилетки была вторым звёздным амплуа Аннушки Мартышкиной. Осиротевшего влюблённого она утешит так, что тот поможет ей остаться в стране. Ведь он куда больше подходит Ане и по росту, и по возрасту, и оставалось лишь диву даваться, почему он сам-то этого не понимает.
Однако Анин план дал сбой.
– Какой ещё караок? – отмахнулся Гриб из-под своего зонтика. – Я не люблю самодеятельность. Если тебе интересно, иди одна…– и отвернулся к морю. Там вдалеке, почти у кромки горизонта, показывались над водой киты – и они ему были гораздо интереснее. Гриб был фанатичным гринписовцем: у него даже был свой заповедник! Пару лет назад он выкупил один из охотничьих островков между Канадой и Гренландией и выставил по берегу охрану из нанятых рейнджеров – исключительно женщин – чем положил конец звериному холокосту. Песец, лемминг и другой пушной зверёк вздохнул спокойно. И теперь хозяин наезжал в ирреальную тишину ощутить хрупкость жизни. Её пограничность и обнажённость. Часами разглядывал он гибкие стремительные тела леммингов, наблюдал игры гренландских китов и влажные лежбища моржей возле черты прибоя, которая отгораживала физическую границу мира от её духовной составляющей. Иногда к берегу подплывали белые нарвалы и показывали над водой свои загадочные бивни. В этом квазидуховном и суперструнном ансамбле природы он видел смысл существования всего живого. Он восхищался принципом полярности, заложенным в его основе, как гарантией всемогущей гармонии мира. Между двумя полюсами он видел миллионы различных степеней движения и рассматривал отношения мужского и женского начала, как божественный парадокс, в котором чувства, хоть изменчивы и преходящи, но в силу неутолимого стремления к вещественности, постоянно преобразуются. Как утверждал любимый Адольфом Оскар Уайльд «У всякого святого есть прошлое, у каждого грешника – будущее». Посредством искусства внутренней Алхимии любое, даже самое неудачное начало рано или поздно превращает в себе даже нежелательное в нечто ценное.
Одно печалило его – Танино отношение. «Я не старуха – сидеть среди моржей, – обрывала она его попытки расписать йоговские прелести сосредоточения. – Вот если б ты мне песцовую шубу там справил!..» – «Что ты говоришь? – ужасался Адольфик. – Дюжина весёлых симпатичных зверьков должна умереть в страшных муках только для того, чтобы ты надела их шкурки?! Ты же можешь надеть что угодно другое!» – «Что угодно я уже надевала в Баку! – парировала Таня, а сама думала: «Придурок какой-то! Чего говорит?» – «Нет, Таня, я не стану спонсировать бойню. Никогда в моём доме не будет ни меха, ни кожи, ни мяса!»
Мясных блюд в доме действительно не готовили, а ни кожи, ни меха не было ни в его доме, ни даже в машинах: на сиденья трёх его «гибридов» зимой устанавливались кашемировые, а летом – шёлковые чехлы. «Ну, по-любому: твоя йога мне до лампочки! – отмахивалась Таня. – Я в тропики хочу. Туда, где тёплое море и солнышко, где песни и танцы».– Там же Таня будет петь... – подбросила козырную карту Аня и, чуть помедлив, добавила: – И танцевать.
– Вот и прекрасно. Вместе и потанцуете… Вам тут, наверное, до смерти скучно – еда да вода, – и Грибок опустил жалюзи на балконной двери, показывая, что разговор окончен.
Аня опешила. Прямо доложить про стриптиз никак нельзя: если что-то не сработает, её выгонит именно Таня, не Грибок. Потопталась, прикидывая разные варианты. Из-за этого и опоздала: так ничего не надумав, явилась в караоке-бар к самой развязке. Но, увидев, как Казуаршу увозит полиция, помчалась назад так, словно её ступни были обуты в крылатые сандалии Меркурия. И как на духу с чистой совестью выложила Грибку всё, что ей было известно.
Стучать на всех и всегда было ещё одной звёздной ролью Аннушки Мартышкиной. Ещё пионеркой отыгралась она на одной из «заклятых» юмористок – любимой директрисе. Валентина Валентиновна потихоньку умыкала из интернатских запасов немного сахара и сливочного масла для тяжело больной матери, да ещё зачастила в церковь молиться за её здравие. Бескомпромиссная воспитанница-атеистка настучала куда надо и безыдейную, нечистую на руку руководительницу убрали из интерната. Впрочем, принципиальная Аннушка продолжала любить своего педагога и, в середине девяностых узнав, что она умирает от инсульта, передала ей через соседей пару блоков чая и пакетик перловки…
«Уж теперь-то Казуаршина карта бита, – торжествовала Аня, уложив скорбные губы в две параллельные ниточки и напустив на себя трагический вид. Проводив ликующими глазами прямую спину Грибка, она мстительно произнесла вслух: – Теперь уж ты её точно выгонишь!
Не выгнал…Странный народ мужики, сплошной нуар. Сколько их не изучай, всё равно удивят! «Ну, ничего, миленькая! Зато получила и ты, наконец, сполна, будешь знать свою цену в базарный день! Молодящаяся старуха!»
– У них, оказывается, девчонки уже в пятнадцать обручены, – продолжала Аня. – Как у мусульман! А мы-то им «стриптиз спелой леди» выдали! – Аня злорадно хихикнула но, сообразив, что чуть не оплошала, подобострастно выхватила из рук подруги пакет с останками перьев. Та пакет отобрала и, зло усмехнувшись, швырнула в мусорную корзину.
Ей вдруг разонравилась эта страна с её пылающим морем и перезвоном гитар. Гитары докучали отовсюду: из тростниковых гамаков и лодок, из внутренних патио и со скал, где индейцы поджидали ловцов жемчуга. У неё даже в ушах звенело от их дурацких треньканий!
– Сегодня же улетаем! – решительно отрезала Таня, вытаскивая из-под трельяжа свой чемодан. Аня обмерла. Как это «улетаем»? У неё же только-только завелись поклонники! Как раз сегодня утром на снорклинге, пытаясь разглядеть хоть что-то сквозь маску с трубкой, Аня увидела вместо рыбок пялившегося на неё с каяка рыжего амбала. Она видела его и раньше: он глазел на неё у бассейна.
– А-ах, – выплёвывая трубку и бессмысленно ворочая белками глаз, немедленно ушла она под воду, всем своим видом демонстрируя неумение плавать. Амбал, не раздумывая, бухнулся следом.
– Держитесь, мисс… Нет, за плечо, мисс… – принял он за ошибку то, что её рука схватила его за причинное место.
В несколько всплесков он доставил её к берегу, где они, слава богу, и познакомились. Спаситель оказался дальнобойщиком. «Облом!» – разочарованно констатировала Аня.
– Вы такая лёгонькая, что вас надо догрузить, – басил дальнобойщик, разглядывая её такими же рыжими, как сам, глазами и доставая баночку пива из брошенной на песок сумки. – А то ветром унесёт! – И оглушительно загоготал.
Да, пиволюб-водила, пожалуй, не в счёт. Если уж за кого браться, то за того, второго: когда под страстным карибским солнцем возлежала Аня у бассейна, вокруг, кроме этого амбала, слонялся обычно и неизвестно откуда взявшийся удивительной красоты юноша в струящихся белых одеждах – то ли перс, то ли азербайджанец. Можно было уточнить у Тани – та наверняка признала бы земляка, но не хотелось привлекать к нему Танино внимание. Аня надеялась узнать всё сама. Когда-то на работе она много читала о Древней Персии, и при случае могла бы блеснуть познаниями о согдийских сердарах, о Парфии, Мидии и вообще о, так сказать, сарацинах... Но пока такой возможности не представилось – каюта хоть и четырёхкомнатная, но общая с Таней и Грибком…
Впрочем, это лишь вопрос времени. Путешествовал юноша, вероятно, с новобрачной женой, которая ни разу не вышла из своего суперлюкса и которую Аня, как и остальные пассажиры, видела лишь мельком при заселении на теплоход. Видимо, свадебное путешествие стало для них своего рода знакомством, вряд ли до свадьбы их женихи видят лица невест, скрытые чадрой, паранджой или чёрт его знает, как называется эта тряпка на их головах. Скорее всего, внешность суженой жестоко разочаровала юношу, потому что глаза его не отрывались от Ани, и, когда бы она ни появлялась на палубе, он оказывался невдалеке, и, улучив момент, незаметно совал ей то связку бананов, то орхидею, то коробку фисташкового шербета...
Она так живо представила себя в объятиях экзотического перса, что даже зарделась. И хоть юноша был раза в два её младше... Античные матроны ведь не страдали Эдиповым комплексом, а сейчас на пороге и вовсе ХХI век! Здесь, в ограниченном морем пространстве, кто-кто, а она сумеет сыграть королеву или шахиню – шахбану. Она ещё поставит мат Шпале! Круиз-то десятидневный.
«А дальнобойщик – на всякий пожарный», – весело решила она.
После долгого безрадостного брака это был её первый, так сказать, выход. В отечественных ресторанах (хоть и привокзальных) она отгуляла ещё до своего совершеннолетия. Потом дальше бара интуристовской гостиницы ей бывать не доводилось. С несостоявшимся техасским женихом пару раз посетила «Хаят», ну, и после того, как Таня привезла её в «грибницу», случилось у неё пару выходов с двумя грибковыми бизнес-дружками. Были оба лет на десять моложе Ани, и в обманчивом вечернем освещении приняли её за почти свою сверстницу – невероятно, но многие в этой стране давали ей не больше тридцати. Оба устроили вечера с тратой на ужин, а потом и на гостиничный номер, но …к утру оба испарились, и телефоны их больше не отзывались. Наводить же о них справки она считала ниже своего достоинства. И, поразмыслив, Аня сделала спасительный для себя вывод: она – женщина настолько дорогая, что, поняв это, они с позором ретировались.
«У Карла всегда было уютно, – говорил один из гостей, пытаясь напоить пивом рояль», – резюмировала Аня их отступление цитатой из «Чёрного обелиска» Ремарка.– Закат, – вернул Аню в реальность Грибок. – Пойдёмте на пляж?
– Я уезжаю, – хмуро отрезала Таня, продолжая упаковывать чемодан.
– Хорошо! – покорно согласился Гриб. – Но можно же напоследок поплавать, покататься на скутере? А я пока закажу нам билеты домой, – и он указал на свой «Компак», с которого, наверное, и собирался их заказать.
– Ну, поплавать-покататься можно, – смилостивилась Таня.
– А может, миленькие, просто полежим под зонтиками! Хочется просто погреться на песочке, – сладко взмолилась Аня. Из-под тёмных очков она цепко следила за своими спутниками. Надо что-то придумать, что-то предпринять: нужно непременно остаться!
Перламутрово-белый, похожий на рыбью чешую песок расстилался по всему побережью. От него было больно глазам. Он и под воду уходил таким же белым и, если плавать в маске с трубкой, вода казалась такой прозрачной и прогретой солнцем до дна, что стайки рыб смахивали на цветные кадры из фильмов Кусто – такие же гобеленово-загадочные.
Троица расположилась у самой кромки прибоя, и к ним подскочила официантка: миниатюрная – меньше Ани – мексиканочка, вся в звенящих браслетах и серьгах-кольцах, с лучезарной улыбкой на пропеченном лице. Она предложила «on the house» (то есть, бесплатно) чимичангу (поджаренную на углях лепёшку-тортильу с мясом и сметаной) и канас-асадас (кусочки жареного сахарного тростника). Сегодня был «Праздник притеснённых мужчин», и она споро хлопотала у полыхающей жаровни, возможно, исполняя волю своего «притеснённого» владыки. Но Таня берегла фигуру: в лепёшке и жареном сахаре масса калорий! Аня же, кинув на звенящий подносик пару песо, с аппетитом съела и чимичангу и сахар, да ещё запила всё это мексиканским ромпопе – яичным ликером: нечто вроде местного гоголя-моголя с ромом и коньяком. Опасность набрать вес её не пугала. Может из-за того, что раннее детство провела на скудном Севере, она всю жизнь оставалась по-девчоночьи хрупкой и, независимо от питания, сохраняла свои сорок пять кило на протяжении последних лет тридцати.
– Ну, лежи себе, как инвалид, ешь жир, а я пошла.
Таня поднялась и решительно двинула к воде. Задремавшего над ноутбуком Грибка она оставила под зонтиком возле жаровни – потом в сумерках легче будет найти. Надоела ей эта негласная охрана: после той истории со стриптизом Дед следовал за ней по пятам.
«Любишь кататься – и катись на фиг, – радостно встрепенулась Аня. – Одной, миленькая ты моя, намного лучше! Чем дальше в лес – тем, боже мой! Что посмеешь – то и пожмёшь», – зорко оглядываясь вокруг, крутила она в напитанной коктейлями голове старые питерские хохмы. Теперь ей не мешал никто.***
…«А вдруг она меня неспроста на стриптиз уламывала?.. От баб всего ждать можно. Все бабы – сволочи!» – размышляла Таня.
Когда-то обе они, как все советские женщины их поколений, были жёнами и матерями. Но вскоре масс-медиа наглядно растолковала, что жили они неправильно, что прошляпили они свою юность и красоту. Обе в эти слова поверили. И обе, кто как мог, устремились в реванш за отданную Родине юность. С одной лишь разницей: Таня не умела спать с мужчиной без чувств – ей это было скучно. Ане же скучно не было никогда, она не умела спать лишь без презерватива!
Таня отъехала на скутере подальше от пляжа и нырнула в вельветовую воду. Как же так, она ведь просто пожалела соотечественницу. Папа учил, что помогать надо всегда и всем. К тому же хотелось с кем-то поболтать, прошвырнуться по экзотическим лавчонкам терминалов, да и просто посидеть вдвоём на палубе. Скучно же сидеть нос к носу со сверхзанятым даже в круизе Грибом. Даже в люксовой каюте фешенебельного круиза он вечно сверяется с какими-то котировками, что-то подсчитывает, куда-то названивает… Да ещё заботится о каких-то флорах и фаунах… Но с другой… В итоге-то именно она, Таня, оказалась в накладе. Даже в таком вроде бы пустяке, как люксовая каюта.
Поначалу Адольф заказал билеты именно в пентхаус-суперлюкс: трёхсотметровый мини-дворец возле капитанского мостика. Но когда Таня настояла на том, чтобы осчастливить приятельницу, он, разумеется, спорить не стал, оплатил и Анин вояж. Но… суперлюкс заменил нижней палубой.
– Ты же говорила – люксом, – обиделась подруга, когда ещё только узнала, что отплывают они из техасского порта Гальвестон: по её понятиям, настоящие круизные лайнеры водятся только в Майями. Ещё больше разочаровалась она, когда увидела само судно: она-то предвкушала огромную двенадцатипалубную гору на три-пять тысяч пассажиров, а судно оказалось маленьким и компактным. Таня фыркнула: неопытная детдомовка не знала, что чем меньше лайнер, тем выше его класс – а на судах класса Х вообще всего несколько кают. Когда же Аня подошла к каюте на нижней палубе, под которой была видна рябь на воде, лицо её вытянулось ещё больше. А когда уж оказались в открытом море – и вовсе: вместо ожидаемых трёх-пяти тысяч пассажиров на борту оказалось максимум двести.
– А вот если бы на твоём месте была я, он бы мне ноги целовал и воду после пил! И что сказала, то бы и делал, – выдала она в полной уверенности, что так бы оно и было…
Карличка, как за глаза называла Таня приятельницу, ждала от жизни слишком многого!…
«Не допускай близко человека, который тебе завидует…» – почему-то всплыла в памяти строчка из «Стервы». Таня вообще-то не верила в зависть – ни в чёрную, ни в белую. Большую часть жизни ей никто не завидовал. В гарнизонных школах Закавказского и Среднеазиатского военных округов, когда росла она не по дням, а по часам, её дразнили шпалой, минаретом, гренадёршей, даже тётей Стёпой (из-за фамилии Степанова). Слишком уж отличалась она от рано оформившихся Афродиторослых одноклассниц. Потом она «долго» (до двадцати трёх) не могла выйти замуж. Все подружки повыскакивали уже по несколько раз, а её, долговязую, никто не брал. Но когда мода внезапным лучом фортуны осветила Танины 178 см, да при длиннейших ногах и прямых плечах ей уже соперниц не было. Шпингалетка же Аня, рост которой остановился на полутора метрах, хоть и была идеально сложена, но с Таниной точки зрения вовсе не казалась достойной ничьего внимания.
«А что, если Карличка подбирается к Грибку?» – покачиваясь на тёплых волнах, продолжала она прикидывать возникшую мысль, как новый купальник. Он несколько жал, был как бы с чужого плеча, но… – Почему бы и нет. Известное дело: в тихом озере черти водятся…То, что Дед ничего не рассказал – ещё не показатель... И возрастом они ближе друг другу, и ростом. Не говоря о том, что Грибок – магнат, то есть, магнит... Вот сейчас она осталась вдвоём с Грибом, интересно, чем она занята? И с минуту поколебавшись, Таня решила проверить свои подозрения.
Она подъехала к берегу и обомлела: бледно-шафранная фигурка, которая, вроде бы, жаждала погреться на песочке, быстро перемещалась по пляжу в сторону скал. Таня соскочила на берег и помчалась следом.*
С замершим сердцем зашла Аннушка за валун. Здесь на закате у неё была назначена встреча с тем юным сердаром в белых одеяниях и с очами, как глухая беззвёздная ночь...
продолжение следует…