Вторник, 01 сентября 2020 00:00
Оцените материал
(0 голосов)

СТИХИ ФИНАЛИСТОВ «ПЯТОЙ СТИХИИ-19»


МАРК ШЕХТМАН
Израиль

СТИХИ О МОЛЧАНИИ

Горький сон мне явился сегодня под утро некстати,
Что поставлен я паузой в Божьей великой сонате
И меня, как скалу, огибают летучие звуки,
Простирая в пространство прозрачные крылья и руки.

Мне ли критиком быть высочайшей Господней работы,
Где в прекрасном согласии встали прекрасные ноты?
Но надмирный Маэстро, увы, не узнает, что значит
Быть молчащим меж тех, что смеются, поют или плачут.

Я себя утешаю: молчание необходимо!
Ведь недаром прекрасно немое отчаянье мима,
И затишье заката, и ночь, где ни ветра, ни звука.
Ах, не верьте, не верьте! Быть паузой – тяжкая мука.

И что мудрость в молчанье – вы этому тоже не верьте,
Потому что звучать – есть отличие жизни от смерти,
Потому что иначе идти невозможно по краю!
Может быть, я проснусь… Может быть, ещё что-то сыграю.


ЮРИЙ МАКАШЁВ
Барнаул

ФРЕСКИ

Было время – и мечты
были.
Может вовсе не мечты…
Планы.
Покрывались города
пылью.
Может быть, не города…
Страны.

И любовь была тогда
рядом.
Может, вовсе не любовь…
Дерзость.
Были дни, когда решать
надо.
Может, даже не решать…
Резать.

Было важно называть
другом.
Может, друг и не был им…
Раньше.
Было страшно (голова – кругом):
Что же будет на Земле…
Дальше.

Было… Было…
Унывать – рано.
Смотрим взглядом в небеса
детским.
А у Бога там свои
планы…
Ну не планы, может.
Так…
Фрески.


КОНСТАНТИН ВИХЛЯЕВ
Ялта

ПОСВЯЩЕНИЕ ЭДИТ ПИАФ

Не перепишешь набело черновики судьбы,
Испорченность – не правило, инверсия мольбы.
Когда кривая трещина раскалывает век,
Из тьмы выходит женщина, спасающая всех.

Со сцены льётся музыка – молитвенный рожок,
Рождая в нас иллюзию: «всё будет хорошо»,
Что мир ещё в зародыше, что можно жить в кредит…
Привет тебе, воробушек по имени Эдит!

Тот резкий голос множился, грассировал в ночи,
Париж в гусиной кожице просил: «Кричи! Кричи!
Возьми с собою на небо, всё выше, выше, вы…».
И жизнь творилась заново, и рубцевались швы,

Кружились в вальсе здания – Сорбонна, Нотр-Дам,
Неслось, как заклинание, «падам, падам, падам».
Прямое слово с перчиком прощалось воробью,
Сбивали с ног газетчики при каждом интервью.

В стране Эдитпиафии всё было чересчур –
Изломы биографии, наряды от кутюр,
Ночные возлияния, и тут же – се ля ви –
Маратели сияния, попутчики любви.

Отмаялась душа её, простим её, милорд.
Пусть новый век шуршанием крутого рэпа горд,
Но вновь на пароходике, что шлёпает в Онфлер,
Качается в мелодии порхающее «эр».


КЛАВДИЯ СМИРЯГИНА
Санкт-Петербург

ПРОРЕХИ

Майское утро. Хрущёвка. Сирень.
Папа фургон заказал на заводе.
Едем на дачу. Вещей дребедень,
вовсе и не обязательных вроде.
Две керосинки и ватный матрас,
ложки, кастрюли, коробка консервов…
Всё пересчитано мамой не раз,
и всё равно наша мама на нервах.
Рокот мотора, начало пути.
Синий асфальт под колёсами вьётся.
Всё ещё, всё у меня впереди:
Лето.
Каникулы.
Солнце.

Горячий мох податлив и упруг,
качаются верхушки красных сосен,
и солнца ослепительного плуг
до головокружения несносен.
А после наступает тишина.
Рука назад закинута неловко.
И тонкий край полуденного сна
легко тревожит божия коровка.
Наполнена до края чаша дня.
И солнца луч, пробившись сквозь ресницы,
горит, зелёной радугой дразня,
которая не раз ещё приснится.

В рукотворном саду камней
голос ветра почти не слышен.
И читаются всё больней
иероглифы чёрных вишен.
В небе – клинопись птичьих стай,
а внизу горизонт бумажный.
И шкатулка чудес пуста,
и что было вчера – неважно.
Вечер пасмурный и немой,
камни в сумраке незаметней.
Крайний справа, булыжный – мой.
И, наверное, не последний.

Здравствуй, шерстяное Рождество,
золото игрушек в междурамьи,
и под елью, всё ещё живой,
свёртки с припасёнными дарами.
Ватный мальчик, крашеный орех,
шпиль, слегка ободранный по краю…
Их полно – во времени прорех,
и туда я руку запускаю.
Зная, что под снежной пеленой,
под листвой, чей срок судьбе проспорен,
спит в утробе тёплой земляной
завтрашняя радость спелых зёрен.


АНАТОЛИЙ БОЛГОВ
Санкт-Петербург

ПЕСНЯ В ЧИСТОМ ПОЛЕ

Мои побеги к солнцу за три моря,
В развал небес за тридевять земель
Легли на сердце спорами от горя
И кровью спора в логове семей.

Живу и смысла в том не понимаю,
Кружу по маю снегом февраля.
Проходит жизнь, до одури немая,
Походкой смерти в голосе враля.

И будь что будет, пусть судьба резвится,
Ссыпая дни сквозь пальцы-решето.
В моих иконах выступит живица,
Она вольётся в корень и росток,

В края любви Донбасса и Тамани,
В старинный Крым и юный Ленинград,
В мои сады, где смог плоды дурманит,
И мудрый некто шепчет – жизнь игра.

Ах, трали-вали, Кингисепп и Тихвин,
Южнее Луга, в золоте Любань.
Лечу во сны, а зори в небе тихи
И дышат паром от любовных бань.

Ах, баю-бай, есть время посмеяться
И баять байки стону вопреки,
А междометьем с плачами паяца
Засыпать омут мусорной реки.

Проветрю быт, проверю счастье в кладах,
Сожму зубами гордость и печаль
И плюну в быль, где чёрт целует ладан
И ангел спит у правого плеча.

Уйдёт ли ночь, меня не замечая,
Придёт ли день по гулу катастроф,
Я брошу холод мяты в чашку чая
И вылью эту смесь в аорты строф.

Мытарства нет, есть судорога боли,
Холодный лёд, приложенный к устам,
Есть ветер звёзд и песня в чистом поле,
И Божий след на белом дне листа.


СВЕТЛАНА ЕФИМОВА
г. Тавда Свердловской области

У КАЖДОГО АНГЕЛА СВОЙ ЧЕЛОВЕК

Бесплотно, бессонно, бессменно, бессрочно
Стоять неотлучно за правым плечом
Того, к кому намертво ты приторочен,
Не смея отвлечься на что-то ещё.
Фантомно, фатально, порой – фанатично
Залечивать раны и дыры латать:
Быть ангелом – это не так поэтично,
Как может казаться… парящая рать
Невидимых птиц легкокрылого свойства
Всегда на дежурстве своём боевом,
Спасать Человека не просто геройство –
Потребность, заложенный свыше геном.
Предписано
Вынянчить Вечную Душу,
Которая слышит небесный орган.
О Ньютон, Шекспир, Аристотель и Пушкин!
О Цезарь, Платон, Эдисон, Перельман!
О, рыжая девочка в «платье» Венеры,
О, странный очкарик, попавший в Ковчег –
На Землю, где в плотных слоях атмосферы
У каждого ангела свой человек…
И тянутся нити,
и вяжутся нити, –
Расходятся,
рвутся и ткутся опять,
Как копии, схожие дни и события,
И люди,
которым нельзя умирать.
От марша победного с поля сражений,
От ленточки белой, от звука пике
Печалятся ангелы в пору весеннюю
На самом бесшумном своём языке.
Трепещут их крылья, как листья на клёнах,
И сердце сгорает от жизни такой,
И только за спинами пары влюблённых
Они обретают недолгий покой…


ВИКТОРИЯ СМАГИНА
Томск

А НАМ С КОТОМ ДО ГОРОДУ ПАРИЖУ

а нам с котом до городу парижу
как до китая киселя хлебать.
мы лучше здесь – понятнее и ближе,
свои шесток, рубашка, благодать.
свой бежин луг, подснежники в овраге,
кудлатый пёс в дозоре у ворот,
матёрый сом под илистой корягой
и пескариный суетный народ.

полдневный зной с водою из колодца –
скрипучий ворот, цепь, гремит ведро…
подсолнух поворачивает солнце.
и дед адам клянёт своё ребро
великим и могучим с перебором,
а бабка ева шанежки печёт
с морковкой и ревенем.
за забором
гудит пчелиный вылетный расчёт.

дни мелют новостийные емели,
а мы с котом глядим на окоём…

вот ощенится найда на неделе
и мы щенка парижем назовём.


ОЛЕГ СЕШКО
Витебск

О СВАРЩИКЕ СОЛОУХОВЕ

О сварщике Солоухове писали в газетах города,
что он для рабочей братии – едва ли не полубог.
Якшается, знамо, с духами, вплетает им искры в бороды
за некие там симпатии породистых недотрог.

И, веришь, любили-холили его – постоянно пьяного,
возились с ним, будто с маленьким, стелили ему постель.
Гармонь раздирал до крови он, а после почти что планово
чинил утюги, и чайники, и горы дверных петель.

Гудело депо трамвайное, когда Леонид Кириллович,
ручной управляя молнией, в металл пеленал огонь.
Вагоны делились тайнами, друзья собирались с силами,
и, видя стаканы полные, дрожала в углу гармонь.

Гулял молодой да утренний, в куртяшке отцовской кожаной,
с красивыми недотрогами сжигал себя до зари.
А спать не хотелось – муторно, врывалась война непрошено,
делила его на органы, крошила на сухари.

Он снова сидел в смородине, а там, на дороге, в матушку
с братами и шустрой Тонькою стрелял полицай в упор.
Батяня был занят Родиной, а Тонька хотела платьишко –
смешная такая, звонкая… Уснёшь, и звенит с тех пор.

О сварщике Солоухове шептались не больно весело.
А кто его видел спящего? Не даром же – полубог.
До хрипа он спорил с духами, до боли любил профессию
и, знаешь, всю жизнь выращивал смородину вдоль дорог.


ВЛАДИМИР КЕТОВ
Германия

СТАРИЧОК

У избушки старый скат набекрень
И окна подслеповатый зрачок.
И сидит перед окном целый день
Тихий маленький сухой старичок.

Небо в стёклах отдаёт синевой,
Раму держит проржавевший крючок.
И, по-моему, там нет ничего –
В той дали, куда глядит старичок.

Полколодца, да берёза, да сруб –
Перспектива коротка и близка.
Нет дремать под телевизор ему б.
Что же держит у окна старичка?

Что он ищет там вдали, за рекой,
Раз не видно ни тропы, ни реки?
Что, от солнца заслоняясь рукой,
Видит там из-под бесплотной руки?

Может быть, когда и я у окна
Разберусь, куда глядеть и на кой…
Но пока ещё дорога длинна –
В обе стороны кручу я башкой.

Не дорос ещё до мудрости той –
То ли молод слишком я, то ли глуп, –
Чтобы видеть тихий свет за рекой,
А не дерево, колодец и сруб.

И не врежутся мне в память пока
Ни стекло, что небу в цвет синевой,
Ни тропинка через луг, ни река,
Ни случайный огонёк за рекой…

…Нас по миру разметают года,
Не считаясь ни с добром, ни со злом.
А когда вернусь случайно сюда –
Не увижу никого за стеклом.

Заколочено крест-накрест окно,
Отвалился почерневший крючок…
Так что будет мне узнать не дано,
Что он видел там вдали, старичок…


МАРИНА ПОНОМАРЁВА
Москва

НЕ БЕЗ ПОСРЕДНИКОВ НЕБЕСНЫХ

Поговорим с тобой, как прежде!
Не без посредников небесных.
Послушай, папа! Мне здесь тесно…
Я вечно застреваю между
Тугим космическим пространством
И старой брошенной кофейней.
Где запах пряно-бакалейный,
Похож на детское жеманство.
Он проникает сквозь мембраны
Хрущёвок блочных и панельных.
В него ныряю как в безделье,
Не детские врачуя раны…
Когда уходят на Пасхальной1,
То в храме говорят: «счастливый».
У счастья этого кандальный,
Железный привкус, точно сливы
Впитали вкус солёной крышки…
Того, последнего варенья,
Что ты закрыл. Его излишки
Я раздарила.
                 Липкой ленью
Меня советский манит город.
Сбежать сюда малейший повод
Использую. Чтоб по бульварам
Бродить. Всё те же «Промтовары».
Фонтаны в желтизне акаций!
Я, здесь, мелком испачкав пальцы,
Писала на асфальте «Ма-Па».
Пусть он не моден и обшарпан,
Засыпан крошкой антрацита,
Весь перештопан, перечитан
Наш общий город! Город Бога.
Я, папа, ошибаюсь много…
Но поднимая взгляд на небо,
Где клёны, абрикосы, верба
Врастают в точку невозврата,
Где жизнь пока что не измята,
Я улыбаюсь…
                 Знаю – слышишь!
Ведь Бог качается на вишне,
Пасёт гусей в соседней балке
И рвёт за церковью фиалки.
А после греется на крыше.
…Слабеет голос мой охрипший.
А в небе – точка невозврата
Горчит и жжётся, точно мята.
___
1 Пасхальная неделя.

Прочитано 3410 раз

Оставить комментарий

Убедитесь, что вы вводите (*) необходимую информацию, где нужно
HTML-коды запрещены



Top.Mail.Ru