ЕЛЕНА ТИХОМИРОВА

«ОДИССЕЯ ПЕНЕЛОПЫ»

 

МЕЙДЕЛЕ

Люблю этот дворик, укрытый от всех ветров домами в потёках растресканной штукатурки. Пёстрая стая дворовых котов делит пространство, как шахматные фигурки.
Здесь я бываю нечасто, три раза в год, после звонков с незлобной живой угрозой, в этом дворе семьдесят лет живёт нашей семьи знакомая – тётя Роза. 

– Мейделе, ты? Проходи, не мети порог – слышу в который раз, и улыбка душит. 
Голос её хрипловат и лениво-строг. Время дородных красавиц сушит, но остаётся что-то в движеньи рук, и понимаешь – мужчины боготворили. Роза поспешно крошит укроп и лук, переживая «чтоб синенькие не остыли». Кормит меня, ворчит что «худа, как снасть», перебирает памятных кавалеров, припоминает, как накрывала страсть, но «таки всегда и во всём признавала меру».

– Вы не такие, у вас в голове кино. Бьёте друг друга до смерти, на осколки.
/ Роза задумчиво курит, раскрыв окно, ветер играет голубоватой чёлкой/.
Вдруг усмехается, перестаёт курить, и вспоминает братьев, отца и маму - очень легко про них говорит, и не сбивается в мелодраму. Как все остались в безликом могильном рве, только она уползла, семилетний ужик . Долго лежала, в высокой густой траве, долго скиталась, воду пила по лужам. Как  выживала со старым своим котом, даже мышей, и то на двоих делили...

– Роза, ты твёрже чем этот дом. Что же за глина, с которой тебя лепили?
Роза перестаёт улыбаться, гладит по брюху седую собаку.
– Мейделе, если не буду над этим смеяться, мне ведь придётся плакать...
___
* мейделе – (идиш) девочка

ВЫБОР

А выбор мой, как прежде, чист:
месить загаданного глину.
Судьба – простой тетрадный лист,
исчёрканный наполовину
врачебным почерком любви
/в графе «инициалы» – прочерк/.

Мне кто-то говорит: живи.
Но трижды прозвенел звоночек
и первый близится антракт.
Есть время выверенным жестом
покинуть камерный спектакль,
в партере уступая место
иному зрителю – уму,
и мудрости в простом наряде.

Лишь оперённые поймут,
как неуютно птице в стаде,
когда протягивает жизнь
клочок засушенного сена.
Но кто-то говорит: держись,
дыши и верь.

Покинув стены,
по зову тихому небес,
ты раскрываешь важно крылья,
и кто-то говорит: воскрес
ещё один, не без усилья.
А ты, оставив позади,
театр, хлев, небес дорогу
услышав, наконец: войди,
впервые «да» ответишь богу.

ОДИССЕЯ ПЕНЕЛОПЫ

Улисс одичал, набрался солёного ветра –
таких не манят тёплые очаги.
Почти скучал по своей безответной
жене, что считала его шаги...

/держала спину, пряла, молилась,
под сердцем цепко хранила веру,
себя укрощала, в тоске растила
годами эту любовь – химеру,
безликую, ждущую мужний запах,
теряла желанья горячий пепел,
надеялась, что разметает ветер
полынный вкус пережитых страхов,
вбирала ночью неровный ритм
волны, ласкающей берег, тихо
в сосуде тела топила хриплый,
надсадный голос души-волчихи /...

И вот, вернулся, забывший память,
глядит на море /в глаза – не смеет/.
Погасит боли живое пламя
рука холодная Одиссея,
клеймёная прошлого тайным знаком?..
Обычна участь царицы Итаки –
самой отвечать на свои вопросы,
в груди скрывая остывший космос.

АДАМ

А шторм покидает измученное нутро,
оставив мне грязный песок,
ракушки да мокрые камни...
Силён и праведен гнев Адама –
ведь взбунтовалось его ребро.
Привыкнув к нежности по края,
приняв, как должное, веру в чудо,
он вопрошает: «А как же я?»
и разъяряется, что не буду
так больше – преданно, позади,
на шаг отстав от него нарочно...

Как всё привычное нам непрочно,
не потому ли цветёт в груди
терновый куст, простирая боль
до каждой клеточки мирозданья?
На наши раны просыпет соль,
без укоризны и состраданья,
гордыня – спутница всех грехов,
стирая памятки на запястьях...

У страсти – вкус пережитых снов
и терпкий запах пустого счастья.

ВНУТРИ

Больно нам? Страшно? И я молчу,
ибо не знаю ответа на твой вопрос.
Больно ли воздух теряющему мячу,
страшно ли ветру, несущему запах гроз?
Да, на рассвете слегка солона щека –
всякий, свободу выбравший, одинок.
Только, один заводит себе щенка,
ну а другой – ведёт себя, как щенок.
Солнце, как прежде, сходит за горизонт,
ночи, как раньше, бархатны и легки,
плещется в душах эмоций аксинский понт,
переливаясь в негаданные стихи.
Грань между явью и бредом всегда тонка,
каждый, ступив на крышу, дойдёт до края...
но застывает в резком броске рука,
на стену памяти натыкаясь.
Пряные травы прожитых вместе лет,
заполоняют душевные пустыри.
Это не мука – выбор живёт внутри,
даже когда отвыкаешь лететь на свет.

 
ВЕНЕЦИЯ МИНОРЕ

Il mio caro, кругом вода,
мрачно пропахшая серым тленом.
Эта Венеция – словно демон,
путь совершающий в никуда.
Кутаясь в складки его плаща,
я разгоняю свою печаль
тем, что пишу тебе письма,
веря непрочной бумаге.
Только текущие патокой мысли,
в мире несохнущей влаги
стойко мечты хранят...
Пьяцца Сан Марко полна голубей,
небо над нею всегда голубей,
чем над другими частями,
острова, пьющего с нами
терпкую граппу разлуки.
Твёрдой рукой процарапан
по жизненной карте
город, опутанный стынущим мартом
и обречённый на тихие муки –
танец на сваях плясать, разлетаясь
тысячью мелких осколков...
Ловко взмахнёт треуголкой
призрачный дож,
начиная пустой карнавал масок без лиц.
Знаю, что это не сердце болит –
просто так действуют сырость и дождь,
и вызывают проклятую дрожь
где-то на грани ресниц...

ты придёшь?

МУЗЫКА ВЕТРА

этот рассвет...
лишённый смысла и запаха
одиночество дремлет
на холодной второй подушке
но прилетает музыка ветра... 
перед тайными нотными знаками
боль расступается 
пуская мелодию в душу...
жарких песков слепое шуршание 
древней пустыни стёртое эхо...
тсссс... передышка... на грани желания
южный ветер зальётся смехом
всхлипами чаек
грянет хорал прибоя...
так мы говорим с любовью
когда она отвечает...
вслушайся глубже/дальше
не найдётся ли ноты фальши…
не найдётся
кристальней воды из живого колодца
та песнь что приносит ветер...

серебряный треугольник надежды 
прозвенит хрусталём как прежде...
и наступит молчание
без отчаянья...
новый день будет светлым.

РАКОВИНА, ПОЮЩАЯ МОИ СНЫ

они встречаются 
на станции Жизнь
поезд 
медленно едущий к дому
и поезд
несущийся к морю 
со скоростью счастья

рисунок 
акварельной чуткости
небо 
перетекающее 
за границы своего дна
и море
проступающее 
сквозь облака 
утреннего света

игра горизонта 
на струнах дождя
волшебство 
и даже ноты капель
тонущие в солёной воде
её украшение

морской ветер 
уносит тревогу 
приносит грусть
витальная разница
в пару кристалликов соли
песок 
это шёпот 
уплывших деревьев
голос 
исчезнувших рыб 
песня
древних камней
просеивая его 
сквозь пальцы 
вызываешь Вечность

в шуме прибоя 
нет ничего вселенского
лишь ритм  
дыхания спящего
вдали от женщины
стоящей на берегу 
на расстоянии 
сотни километров 
тысячи слов 
и одной общей жизни 

сидеть
молчать 
и ждать когда волна
унесёт раковину
поющую мои сны...

ЛОВЦЫ СНОВ

проскользнуть
сквозь круг из ивовых веток
не запутаться в паутине из оленьих жил и суровых ниток
тронуть дыханием пёстрые перья 
не потревожить спящих...

то чего  не видишь ты 

ваза белого фарфора
с перламутровым отливом
полная спелых бордовых вишен
на столе в комнате  
ветер призывно колышет светлую занавеску
отчёливо обещая 
что эта минута растянется до размеров памяти 
можно увидеть трещину
на тонком боку фруктовницы
заметить 
что скатерть явно требует стирки
сказать
что занавеска дешевого тюля 
так неуместна в гостиной 
я вижу лишь вишни
чья спелость перейдёт в гниение
если не съесть их прямо сейчас

то чего не вижу я

плавное движение небес 
навстречу золоту облаков
уход солнца
полный светлой тоски
как благостная кончина
прожившего долгую 
полную радости жизнь
что вдохнуло море
выдохнет ветер
что выдохнул ветер
примут крылья чайки
что приняли крылья 
чайка выдохнет криком свободы
веер дня
закрывается медленным взмахом руки
гасящей закат 

____
Ловец снов – индейский талисман, защищает спящего от злых духов. Плохие сны запутываются в паутине, а хорошие проскальзывают сквозь отверстие в середине. Вешают над изголовьем спящего.

УЗКАЯ ДОЛГАЯ УЛИЦА

Кажется тут
я впервые осознала силу цвета
золото южного солнца 
лазурь июльского неба 
изумрудный листвы 
охра старой штукатурки
серость булыжника 
переплелись
но не смешались 
и сотворили узкую
долгую улицу 
ведущую 
к пока невидимому 
морю

Мама 
светилась 
простой красотой
неяркой блондинки
и синее пляжное полотенце
наброшенное на плечи
ловко оттеняло
молочную белизну 
её сарафана

Мы говорили
обо всём и ни о чём
я отдавала ей город
в котором она не была
как ломоть 
янтарной спелой дыни -
сколько бы ты ни съел
потом
обязательно захочется
ещё

Море
оказалось 
бурливым и ветреным
поверхность 
бесконечно переливалась
косяками серебристых 
волн

– Пора возвращаться

Мама 
слегка улыбнулась 
а я  
отчётливо поняла 
что мы одногодки
и у нас
никогда 
не было и не будет
синего пляжного полотенца.