ПРОЗА

ЗВЁЗДЫ ТУПИКОВ

Артюру Рембо

1

Когда ты оказываешься в тупике, в окружении стен, взор неизменно устремляется к небу, где в бесконечной глубине сверкают манящие спирали звёзд, и мысль рвётся туда, в это открытое пространство ещё одной блуждающей звездой, пока крышка гроба не захлопнулась, пока безразличие и неподвижность не поглотили окончательно всей звёздной стихии мироздания - классической и мистической поэмы о свободном путешествии Времени...

2

Утвердивший разрушение в начале пути, в конце его он стал созвездием ослепительных осколков. Картина была завершена, бессмысленная и хаотичная: рай и ад, прозрение и безумие, трагедию и экстаз можно было в ней увидеть. И только одно было в ней бесспорно: мятеж и отрицание, последовательное и бесповоротное, как сама жизнь.
Неистовая вакханалия духа более походила на панихиду, нежели на празднество, хотя это утверждение уже лежит за пределами доказуемого. Да и сам поиск "исходной точки и формулы" был менее всего логичен, так что его скорее можно было бы назвать поиском отсутствия исходной точки и формулы. Поражает прозорливость и слепота, разумность и нелепость, смелость и беспомощность, насмешливость и отчаянье этого певческого бунта.
Горизонт, который сначала отдалялся, как и предусматривает добропорядочная традиционная логика, вдруг обрушивается и уничтожает само понятие границы: нет больше противоречий - чёрное и белое, рай и ад, красота и безобразие перестают существовать отдельно и в едином потоке перемешиваются после этого ослепительного взрыва.

3

Брошен жребий. Река отступила. Страсть зовёт к пробужденью. Ещё раз захлебнуться светом и заверить мир в любви. Ещё раз броситься в пучину диссонанса, рождающего из хаоса поэтическую гармонию. Ещё раз встать на путь Вечного Отречения - отречения от всего, кроме вечного.
Боль - это диссонанс. Диссонанс - это боль.
Воспеваю бессонный рассвет,
Еретический бред...
Есть боги, и есть Время, сжигающее души, и сломанный куст сирени, и жертвенный дух молитвы, и молчаливые демоны смерти - служители культа Тишины, и кровь, застывшая ледяным айсбергом под неистовым знойным Солнцем.
Раскрывая сердце, как книгу, нахожу в нём боль и усталость проклятых строк, и крик о несбывшемся сне, и плач о сбывшейся жизни. Приближаясь к чертогу смерти, вижу мир отражённым тысячью граней, наслаждаюсь огненной феерией зыбкого ада танцующих звёзд...
Падшее Слово - трагедия несовершенной любви к совершенному.
Твоё желание исполнено. Взлёт мысли озарён солнечной каплей, упавшей со стрелки часов в кипящий котёл сумеречного сознания, отравленного вязким нектаром замедленного времени. Есть гибельная прелесть в насмешливой сути этой дьявольской забавы: быть обречённым на поражение и всё-таки играть ради подтверждения истины, которая не нуждается в подтверждении.

"ЛОЛИТА"

Последним моим глубоким и почти мистическим потрясением была "Лолита" - удивительно проницательная, чуткая, трепетная, завораживающая книга. Прикосновение к ней пробуждало подкорковую вибрацию жгучей, жестокой, деспотической страсти и едкий наркотический спазм, охватывающий раболепное сознание при виде осязаемой беспомощности в неоновом космосе детских расширенных зрачков. Её пациент слепо следовал простейшему алгоритму, продиктованному его постыдным и бесспорным диагнозом. Он был запрограммирован прозябать в безвоздушном пространстве своего жалкого хищного эгоизма, путаясь в дебрях расчётливой и блудливой изобретательности, дабы заглушить в себе человеческий синдром и обменять сомнительную ношу духовной свободы на прочные сети демонического наваждения. Железная тактика абсолютной и беспрекословной силы Гумберта была уязвима лишь в тех отдалённых ландшафтах будущего, которые не были доступны блаженному и праздному состоянию его выхолощенной души, развращённой и ослеплённой оргазмической люминесцентной вспышкой сиюминутно доступного счастья. Кажущееся на первый взгляд человеческим, раскаянье Г. Г. на самом деле есть раскаянье насильника, загнанного в угол непредвиденным жёстким пинком судьбы, несправедливо лишившей его законной варварской утехи.
Способен ли ясно думающий, тонко чувствующий, деликатный и воспитанный человек на такое омерзительное преступление против человечности, какое совершает Г. Г.? Несомненно. Его изысканный ум и изощрённое сознание, выпестованное на лоне университетских книг, подспудно осуществляет в нём жалкую привилегию раба, получающего кров и пищу в обмен на бесправное подчинение грубой деспотической силе, подавляющей его тонкую уязвимую сущность. Силе может противостоять только сила, каковы бы ни были природы этих сил. И в конце концов безжалостную и беспросветную паутину, сплетённую предусмотрительным и кропотливым пауком Гумбертом вокруг его беспомощной жертвы, разрывает всё та же сила, но уже противоположно направленная - сила грубой страсти, вырвавшаяся спонтанной лавиной из тёмного логова человеческих инстинктов, скрытого в недрах хрупкого юного существа.

ЛОЛИТА. ОТРЫВОК ИЗ ПИСЬМА

В какофонии ужаса и распластанности страдания пишу к тебе эти строки...
Мой друг остался в той точке пространства, где мы расстались, и наверное всё ещё мешает с кольцами сигаретного дыма волны недоумения...
Остаётся только ударить кулаком по столу, чтобы большое, ужасное, засевшее внутри меня вдруг расплескалось на множество брызг, как чернильное пятно, по которому шлёпнули ладонью. Мой стол, мои руки, бумага, моё лицо - всё покрывается этой невидимой рябью, окрашивающей мир чувством страха.
Пишу под звуки Лолиты, под стук её паровозных колёс: Лолита, Ло-ли-та, Ло-та-та-та, - порождающий во мне симфонию резонанса, и захлебываюсь какофонией собственной чувственности. И дело не в Лолите, а в том, что, если объект твоего вожделения оттягивает время свидания, ты начинаешь чувствовать, как чёрная бесконечная трещина ползёт внутри тебя, начинает раскалывать тебя изнутри, содрогаясь, будто чёрная молния на фоне белизны твоего спокойствия.
Я всегда для всех буду носить полумаску, но я знаю, что эта трещина всё равно пойдёт дальше меня, распространяясь, как зараза, расползаясь, как огромный спрут, среди тех, кто коснётся её и посмеет впустить внутрь себя. Я испытываю странное удовольствие, когда думаю об этом, но я знаю, что это чувство тоже пройдёт, будет засыпано снегом безмятежности, который растает тут же, при первом прикосновении горячей будящей меня ладони... И снова шипящее и скользкое чувство змеёй обовьёт мне шею, заставляя испытывать сладострастие от удушья, и я буду радоваться тому, что это чувство живёт во мне, потому что оно даёт мне силу, которая разрывает все, кроме последней, нити, отделяющие меня от бездны. Ещё одна минута - и будет поздно...
Хриплый стук колес: Ло-ли-та, Ло-ли-та - захлёбывается собственным звуком, скрипит, скрежещет, замирает, наполняет пространство едким дымом, исходящим из поломанного механизма самосознания; я опускаю руки в кипящий котёл и не чувствую боли. Поезд останавливается среди ночи, и в холодном тумане от разгорячённых суставов его идёт пар. Хором поют голоса: пар, пар, тухнет свет, выдыхаются последние капли воздуха через прямые продолговатые ноздри труб... Маленькая девочка лежит на рельсах, перерезанная пополам колёсами поезда.

СВОЕВОЛИЕ СЕРДЦА

Эта печаль, эта скрипка, такая женственная и нежная... Голос сдавлен, и руки не чувствуют опоры, и если я здесь, сейчас разгораюсь, и гасну, и плачу, то это не сон только потому, что за окном бодрствование акаций так светло и непреложно, как лучезарный вальс звонкого августовского блаженства, знойного ослепительного счастья... Я не попадаю с ним в такт: чувствуя всем телом вибрацию его ритма, пытаюсь двигаться в обратном, ином, противоположном направлении. И устойчивая, как запах лаванды, музыка, доносящаяся из чужого окна, и весь этот солнечный, бестелесный и неоспоримо реальный день проходят сквозь меня, не задевая, не раня и даже не тревожа, словно мы - существующие в едином пространстве представители разных миров, наделённые абсолютной и полной независимостью и проницаемостью друг для друга. И всё потому, что сердце слишком своевольно и ритм его слишком безудержен и безрассуден и был бы разрушителен, если бы не был так отрешён и далёк от всего, что может быть разрушено. Он не слушается моего голоса, он горяч и певуч, но его песня - это лавина вихревых стихийных гармоний, прокладывающая себе путь упорно и упрямо, действующая по своим непостижимым и неоспоримым законам. Моя воля жалка и смешна - это воля песчинки, пытающейся сдвинуть с места гору. Что может быть абсурднее и нелепее? Гора велика, необъятна и неподвластна даже могущественным силам. И это дерзкое и мучительное своеволие, допускающее только смирение и примирение с ним, составляет основу всех вдохновений и восхождений, всех свершений и безрассудств.
Это топливо не должно напрасно сгореть - я ищу выход, значение, смысл. Единственное, что я могу сделать, - это запечатлеть великолепие формы стремительного вихря, остановить или подчинить который нельзя. Но уже одно то, что я пытаюсь постичь дерзость и мятежность хаоса внутри меня, искупает и оправдывает грех моего существования. Это похоже на хождение по тонкой и упругой нити: одно движение вправо, влево - и хаос побеждает меня, смеётся надо мной, и снова восстановить равновесие - огромная, почти неосуществимая задача.
Мы все - песчинки, наши воли - песчинки, но мы живём и дышим, пока океан жизни подхватывает и увлекает нас за собой, и в каждом из нас отражается его царственная синь, непостижимый и изменчивый рисунок его бесконечных линий. И если ты попадаешь в безумный, стремительный, страшный водоворот - значит это жизнь говорит в тебе, наполняет и возносит тебя, являет тебе свою силу и красоту. И эта мятежная стихийность разумна и стройна, хоть мир её гармоний не согласован с твоим иначе, а может быть, плохо настроенным инструментом. Но и в этом несогласии есть своё назначение, как в опрокинутой чаше - свой созидательный смысл.

Роль
(эссе об искусстве)

Пить человеческую кровь, приготовленную из томатного сока, - самое ужасное извращение, которое я только знаю.
Реплика вампира о кино

1

- Не стреляй, пожалуйста, не стреляй!.. Мои руки - твоя мишень, мои волосы, мои глаза, вся моя жизнь - это только твоя мишень!.. Не стреляй, пожалуйста, не стреляй в меня!..
Казалось, она бредила, а Денис тем временем крепко держал судорожно сжатыми пальцами её воротник.
Дубль-раз. Дубль-два. Денис, отпусти её. Всё должно быть не так.
- Ну что, что я должен делать? - Денис рванул на себе ворот рубахи и вдруг, как будто испугавшись чего-то, напряжённо посмотрел на Стаса. Тот был спокоен.
- Просто придумай жизнь себе и ей. Больше ничего не нужно. У тебя в руках сейчас белая страница. Голос. Дикция. Роль, заученная наизусть. Не преследуй её, как зверя. Не иди за ней по пятам. Это не охота. Ты должен её приручить, понимаешь, приручить, сделать её своей.
На сегодня всё. Завтра к двум часам без опозданий.

Стас резко захлопнул книгу и упал в кресло, скрыв за маской непроницаемости выражение усталости на своём лице.
"Ах, маэстро, ну зачем Вам эта бесчеловечная работа? Не работа, а соковыжималка... И всё-таки она мне нужна. Нужна, как воздух. Свободный мир, свободный полигон для испытаний...
Жизнь - это сцена. Но к жизни привыкаешь, а к сцене - никогда. В последнем случае всё делается для того, чтобы заставить тебя поверить в то, что перед тобой действительно игра. Только увлечёшься, войдешь в роль, вцепишься ей в глотку, а тут тебе: дубль-раз, дубль-два. Есть над чем посмеяться..." Он сбросил пепел в пепельницу.

2

Стас долго размышлял о сценарии. Чего ему не удавалось достичь - так это цельности картины. Он вдруг замечал, что какая-то сцена, которая раньше казалась ему удачной, была совершенно... из другого фильма. Тогда он начинал метаться, как в тупике, порой ему казалось, что он запутался в лабиринте, из которого ему никогда не выбраться, потому что по мере того, как он продвигался вперёд, лабиринт разрастался, как огромное чудовище, а выход из него всё отдалялся. Но тем не менее он знал, что шаги, которые он предпринимал, не были пустой тратой времени. Он сам рос вместе с этим монстром, становился взрослее и сильнее, но в то же время невидимая сила как будто давила на него, сковывала, делала его рабом, и чем дальше, тем труднее ему было распутать эту нить.

3

Яна повернула к нему бантик на шляпке. Не лицо, а именно бантик на шляпке он заметил в первый момент, когда она обернулась к нему. Она стояла, высоко задрав голову, а он, наблюдая за ней с балкона второго этажа, представлял себе, как сейчас она поднимется по лестнице...
Яна грациозно отбила каблучками несколько шагов по паркету и утонула в кресле. У неё было такое выражение лица, как будто она пришла к себе домой и, между прочим, думает, не сделать ли ей в комнате небольшую перестановку...
Стас был снисходителен и к её кокетству, и к её высокомерию, и к её почти неженской проницательности. Он даже прощал ей её ум - то, чего женщинам обычно не прощают: слишком хорошо ему удавались её сценарии.
- Как идёт работа? - она спросила это так, как будто не сомневалась в успехе.
- Видишь ли, Яна... - Стас неторопливо прошёлся по комнате. - Некоторые детали не ложатся... Просто не выстраиваются в ряд. Боюсь, кое-что придётся изменить, возможно, даже сократить.
- Так-так, продолжай... - Яна смерила его высокомерным взглядом. Стас немного нахмурился.
- Вся эта сцена захвата, угрозы, полиция... Всё это слишком... сентиментально для этого фильма.
Пауза, заполненная дымом и тиканьем часов...
- Наверное, мы себе это совершенно по-разному представляем, - сказала, наконец, Яна. - Сюжет здесь, впрочем, играет второстепенную роль. Его можно изменить и даже сократить. Суть не в том... Ты ведь знаешь, большинство людей гораздо больше чувствуют, чем понимают. Они не знают и даже не задают себе вопрос, почему это так происходит, и понятия не имеют, откуда берутся их чувства. Эта девчонка... Она даже не подозревает о том, что она испытывает по отношению к человеку, который её сейчас может лишить жизни одним движением пальца. А ведь она его почти что любит, хотя по всем законам логики она должна его ненавидеть и почти что ненавидит... Знаешь, что самое страшное в этой ловушке? Это возможность быть убитой любой стороной. С одной стороны - хищник, маньяк, убийца, с другой - верность порядку - жуткая абстракция, не правда ли?
Стас не ответил на её вопрос.
- Сегодня опять пропала половина съемки, - сказал он. - Грим, костюмы, - всё это никуда не годится. Сколько раз я могу говорить одно и то же? Разве в мои обязанности входит этим заниматься?..
- Успокойся, Стас, ты должен понять, что это необходимо. Не потому, что это входит в твои обязанности, а потому, что никто другой так, как ты, этого не сделает. Ты один знаешь, как это нужно сделать, и это входит в твои обязанности - знать, как это нужно сделать.
Стас понимал, о чём говорит Яна. Потому-то он и потратил сегодня три с половиной часа на эти дурацкие костюмы, без которых они, впрочем, всё равно не смогли бы работать дальше. Но почему он, фактически он один, должен говорить всем и каждому о том, что им нужно делать? Почему он, Стас, должен быть всегда на месте каждого, хотя на самом деле всё должно было бы быть наоборот? Ведь каждый, работающий над картиной, должен быть в какой-то мере на его, Стаса, месте...
- Яна, я пытаюсь понять, чего требует от нас время. Как мы ни торопимся, оно всё равно обгоняет нас и оставляет позади. Это почти невозможно: быть и одновременно не быть консервативным в искусстве. Отбросить всё - и искусство превратится в безумие. Оставить всё - и оно превратится в догму. А ветер дует то в одну, то в другую сторону, того и гляди, перевернёшься, и тогда придётся наглотаться воды... Толпа консервативна, даже, пожалуй, слишком. И в какой-то мере доказательством этому служит разрушительный заряд, который она в себе несёт. Уничтожить созданное человеческим умом, сохранить свои первобытные инстинкты - вот её негласный и неосознанный девиз. Массовая культура есть её оружие, оружие толпы... А мы опять оказываемся посредине, как бы меж двух огней. Попробуй противостоять толпе - тебя снимут с пьедестала и сбросят в яму, пойди у толпы на поводу - и скатишься в неё сам.
- Это касается всякого искусства, в том числе и искусства жить с людьми.
- Но жить с людьми и работать на них - всё же несколько разные вещи.
- Здесь просто нужно немного хитрости. Толпа не умеет думать. Она умеет только брать то, что ей дают. Искусство может преклоняться перед догмой, превозносить её, но, будучи настоящим искусством, оно неизбежно перерастает её и разрушает изнутри. До того, как первая волна беспокойства перерастёт в шторм неудовольствия, мы оказываемся перед лицом свершившегося факта... Ты прав, мой сценарий в чём-то слишком сентиментален и иногда смахивает на детективный роман, но разве это просто стрельба и погоня?..

4

Каждый, живущий или бывавший в большом городе, знает, как можно быть бесконечно одиноким среди толпы. И можно так же чувствовать себя бесконечно одиноким среди толпы, в которой каждый смотрит на тебя...
Музыка должна быть гибкой. Музыка плача. Музыка сострадания. Ужас отчуждённости, написанный на лицах по ту сторону пространства, разорванного и смятого осколками множества взглядов. Музыка должна быть сильной. В одном мгновении - бешеная концентрация страха и воли. Мгновение растягивается в тонкий резиновый шланг, процеживающий время по капле, словно задавая вопрос: "Что делать дальше?"
Немыслимая концентрация страха и воли делает его руки нечеловечески сильными, движения нечеловечески точными. Немыслимое ощущение растерянности и ужаса делает её абсолютно уязвимой и беззащитной перед ним. Она целиком в его власти, и это делает его сильнее нескольких сотен людей, парализованных сценой их внезапного и отчаянно прочного союза...
- Лина, представь себе, что твои глаза поворачиваются, словно стрелка компаса, ищущая направление чужого взгляда. Их глаза кажутся тебе сейчас осколками огромного разбитого стекла. Ты хочешь увидеть в них своё отражение, а твой взгляд как будто проходит сквозь них - ведь они сейчас состоят из иной материи, нежели ты, и каждый из них может убить тебя одним неосторожным движением. Страх как будто провёл черту между тобой и действительностью, он заставил тебя увидеть всё со стороны, в том числе и свою смерть. И вдруг ты осознаёшь, что единственное настоящее в этой параноидальной комедии - это человек, зажавший тебя в тиски своих рук, и сейчас ты с ним заодно - против всех, хочешь ты этого или нет. У толпы нет лица, души или голоса, сознания или морали. Её можно загипнотизировать, ею можно управлять, потому что она, подобно жидкости, может принять любую форму, но она не способна ни понимать, ни сострадать, ни чувствовать. Ненависть одного человека способна дать тебе больше, чем любовь миллионов, сделавших из тебя зрелище...
Внимание, попробуем еще раз!
Денис крепко сжал воротник Лины, держа пистолет у самого её уха. Ей казалось, что его дыхание, шум голосов, звуки города и сирен доходили до неё именно через маленькое отверстие - дуло пистолета, словно это смерть говорила с ней на своём простом и страшном языке. Её взгляд, а вместе с ним и камера, быстро скользили по толпе, загипнотизированной зрелищем жертвы и удава.
"Они хотят моей смерти, - пронеслось в голове у Лины. - Они хотят нашей смерти."
"Там, за углом, машина," - прошептала она прерывающимся голосом. Ей было всё равно, что он может её убить, - в этот миг она почти любила его.

БРОДЯГА,
или
ПО ТУ СТОРОНУ СТЕНЫ

(рассказ)

Капризная ночь. В переулке уже собралось много нищих. Худенькая старушка вжалась в ступеньки. Серый платок, стена и небо то сливались, то пестрели лоскутками. У неё в глазах - остановившиеся часы. Вот большая стрелка, вот маленькая. Мне жаль её. Я отсчитываю половину своих денег и сую ей в руку. Рука у неё не холодная, не тёплая и вообще какая-то неживая. Она ничего не говорит, только кивает и даже не смотрит на меня. Всё равно мне жаль её. Ведь я просто ломаю комедию. И костыль у меня ненастоящий...
А вот здесь я живу. И здесь совсем неплохо. Правда, без крыши. Но зато есть мебель: пустые ящики из-под молока. Я не смог бы жить один. Совершенно один. Поэтому у меня есть собака. Самая умная из всех дворняг. Славный пёс! Его зовут Пьеро. Такой же, как я, шут гороховый. Этот пёс не оставит меня подыхать голодной смертью...
Послушай меня, дружище Пьеро, пойдём, раздобудем что-нибудь поесть...
Дорога молчит торжественно и важно. Она принимает нас, как радушная хозяйка, с гордостью показывая по сторонам: смотрите, что у меня есть! Аптека. Пивной ларёк. Фирменный магазин... Ох, какая девушка перешла нам с тобой дорогу, Пьеро! Она даже на нас не посмотрела... Ты знаешь, что друзья познаются в беде. Спасибо тебе за виляющий хвост и за твои умные уши...
Здесь пересечём улицу. Никого - и ветер... В этом прелесть утра. Ветер проносится через город, через каждый его гнилой квартал. Возлюби его за все грехи, потому что он - Великий Мученик. Длинная, длинная очередь тополей у моря...
Я не хочу смотреть на витрины, потому что я - не вор. Ранним рассветным часом я пройду через город и обниму памятник на площади, потому что он не плюнет мне в рожу...
Так мы вышагивали по направлению к Мозаичной площади, я - прямо, Пьеро - виляя, растопырив уши и внимательно обнюхивая углы. Улица выглядывала навстречу занимающемуся дню, как устрица из приоткрывшейся раковины. Только устрица не умеет подмигивать, а улица подмигивала нам смеющимся солнечным глазом...
"Отпусти меня, негодяй, отпусти!.."
Я обернулся. Странно... Разве деревья так шумят? Я поймал вопросительный взгляд Пьеро. Вот здесь, второй переулок слева. Скорей же, скорей, не путайся под ногами!
Мы рванули под арку, оттуда - через забор - между домами. Оказались в тихом дворике, где ещё не проснувшиеся окна слабо отражали натиск ярких солнечных лучей. Вокруг никого не было...

2

Я люблю лето, потому что летний город - это летний сад и не приходится думать о крыше над головой. Но солнце било - сильно, тяжело, как никогда раньше, - и мне пришлось сделать панаму из газеты, которую я подобрал на улице. Чёрная тень упала на глаза, как чёрные очки, и заставила предметы изменить цвет. Я прислонился к стене. Это не стена, это крепость... Я вжался в неё. Но она не была холодной. Лучше пойти искупаться в море... Пьеро высунул язык и прижался к моим ногам.
Вдруг я услышал рычание холодильника прямо у себя за спиной. Сначала я подумал, что это урчит у меня в животе. Потом - в голове. Но звук явно шёл откуда-то сзади. Я почувствовал слабую, таинственную струю холода, протекшую между лопаток. Я вжался в стену. Холодильник мурлыкал, как кот, у которого чесали за ухом. Полный. Определённо, уверенно полный. Готов поставить все свои ящики из-под молока. Внезапно холодильник фыркнул и остановился. У меня замерло сердце. Кажется, кто-то открыл дверцу... Нет, мне только показалось. Всё стихло...
Но как хочется есть! Мой живот прирос уже не к спине, а к стене, на которую я облокотился. Я бросил взгляд вверх - на мгновение мне показалось, что туча набежала на солнце и оно стало не так палить. Но небо было чисто. Только оно как будто стало дальше от меня... Конечно, в такой яме, в которой я сижу... И всё-таки, эта легкая дымка, покрывшая предметы... Пьеро, послушай, у меня, кажется, помутилось в глазах от голода... Пьеро по-дружески вильнул хвостом и исчез за тёмным пятном, покрывшим улицу, дома и даже небо... Звук моего голоса плыл куда-то ввысь, отражался от стен, от неба и от солнца... Никто не откликался...

3

Сомнений нет. Я находился там, внутри. Сказать, что я сошёл с ума, было бы, конечно, слишком мало. Сказать, что весь мир сошёл с ума, тоже, пожалуй, было бы недостаточно. Но ощущение реальности происходящего было настолько явственным, что я не допускал мысли о сне, гипнозе или психическом расстройстве. Чувство голода было ощутимым и здоровым. В комнате было прохладно. Моя панама валялась на полу. Сам я, приподнявшись на локте, пытался собрать воедино всю свою материальность для осознания чудовищного факта: я находился внутри дома, у стены которого только что стоял. Эта мысль вызвала озноб и заставила меня резко повернуться. Я отшвырнул занавеску и упёрся лбом в стекло. Так. Всё сходится. Под этой стеной я стоял, когда потерял ощущение целостности и вещественности, стал прозрачным, как воздух, текучим, как вода, рассыпчатым, как песок, влился сквозь мельчайшие поры в эту комнату, чтобы потом снова воссоединиться с самим собой...
Я поднял свою шляпу. Очевидно, она упала, зацепившись за что-то там. Я осторожно провёл пальцами по разодранному краю газеты... И вдруг чувство страха пронзило меня насквозь, и я стал лихорадочно ощупывать своё тело. Ведь я мог вернуться оттуда другим: искалеченным, изуродованным, скроенным, собранным не так, как надо... Подумать только, что могло случиться с моим несчастным телом, с моими несчастными молекулами, когда им надо было разъединиться и снова соединиться друг с другом! Холодный пот на лбу. Это хорошо. Естественная реакция. Обмен веществ, должно быть, не нарушен...
Какого чёрта! Я просто сплю! Я сейчас проснусь у себя дома, или на улице, или ещё где-нибудь... Я согласен на всё: на самую вонючую помойку в городе, только не на эту уютную квартиру с мягкой мебелью и сиреневыми шторами...
И всё-таки... Ведь я не сумасшедший и не дурак, чтобы верить в какой-то бред. У меня почти законченное высшее образование. Меня вышвырнули из института на третьем курсе, из дома - на четвёртом... Нет, кажется, наоборот. В любом случае, я знаю достаточно, чтобы быть уверенным: этого случиться не могло.
Я почувствовал тошноту. Это была реальная тошнота. Так не тошнит во сне, точно, не тошнит. У меня никогда не было таких снов. Но лучше не думать об этом: ведь не мог же я в самом деле пройти сквозь стену...
С моим происшествием мы закончили вничью. Здоровое чувство восторжествовало. Я добрался до холодильника, который уже узнавал по голосу... Ах, почему бы мне не работать в рекламном агентстве? Ведь я смог бы рекламировать все блюда и все напитки, которые только существуют... Продовольственный магазин на северном полюсе. И всё бесплатно! Из сострадания к читателю не стану перечислять всего, что я нашёл в урчащем железном брюхе...
Стрелки часов текли по циферблату. Я впал в состояние странного забытья, какой-то особенной абстракции. Я снова захотел пережить то ощущение, которое испытываешь, когда оказываешься по ту сторону стены...
Нет, я не знал, как это сделать! Напряжение. Отчаянье. Вена, пульсирующая у виска. Дрожащие руки. Распластался на стене, растёкся по ней, вдохнул глубоко, потом выдохнул - медленно, плавно... Кажется, на мгновенье потерял ощущение собственного тела... Но только на мгновенье. Моя воля была песчинкой в безбрежном океане космических сил. "Проклятье!" - я с силой ударил кулаком по стене. Вазочка на столике удивлённо подпрыгнула. Я не мог даже разбить на куски эту проклятую стену, не то что пройти сквозь неё...

4

Крыши медленно сползали с карниза горизонта, не в силах удержаться на нём. Я с тоской смотрел, как соскальзывали они вниз, просачиваясь сквозь сито тумана, и только верхушки деревьев напоминали о том, что на дне остался затонувший город. Прохлада вечера едва доходила в мир за стеной, но она чувствовалась за каждым взглядом, который я бросал на улицу через окно. Я замер, прильнув к стеклу, вдохнул глазами, ощутил туман, свежесть и силу ассоциаций, которые заставляют нас думать, что мы совершаем кругосветное путешествие, когда на сцене происходит только смена декораций...
Я понял, что пора уходить. Как нормальному человеку - через дверь... Нет, как преступнику и вору - через окно, тайком пробираться, стараясь, чтобы никто не заметил меня, ведь я не имел ни единой версии объяснения своего появления в этой квартире. О том, чтобы снова раствориться в воздухе, не могло быть и речи...
Я не успел получить приз за свой побег. Метнулся к двери. Повернулся ключ. Дверь отворилась. В комнату вошла пышная роза лет сорока, полная, улыбчивая. Она закричала чистым пронзительным оперным голосом. Я отшатнулся к стене, уперся в неё, но не прошёл сквозь, а так и остался стоять живой аппликацией на обоях, пока женщина не успокоилась, широко разверзнутыми глазами продолжая снедать меня.
"Кто Вы такой?!"
"Простите ради Бога..."

5

Они не выгнали меня, не избили ногами, не сдали в милицию. Они молча разглядывали меня, как если бы я был метеоритом, упавшим с неба в их гостиную.
"Итак, молодой человек, Вы утверждаете, что прошли сквозь эту стену без всякой цели и намерения оказаться внутри нашей квартиры?"
Океанограф? Экскурсовод? Может быть, адвокат?..
Человек в очках потирал своё мясистое лицо. Лягушачий подбородок. Расплющенный нос. Глубокие морщины у рта. Ямка на подбородке.
"Я много думаю о законах непостижимого... Мы часто отвергаем то, что не вписывается в наши представления о мире...
У каждого явления есть две стороны: объективность и ощущение. Но знаем наверняка мы только об одной из них: об ощущении. И всё-таки каким-то загадочным способом мы восстанавливаем объективность, сверяя наши ощущения между собой. По сути, то, что мы называем реальностью, - не более чем статистика ощущений, усреднение, взятое по некоторой совокупности людей...
Рассмотрим Ваш простой случай. Что есть стена? Это, в первую очередь, Ваше ощущение. Какая она? Твёрдая, холодная, серая... Почему? Потому что Вы видите и осязаете её такой. Но представьте себе, что Ваши ощущения изменились: твёрдость перешла в текучесть, холод - в тепло, серый цвет разложился в спектр. Теперь Вы ощущаете мягкость прикосновения... Что при этом изменилось? Ваше тело? Стена? Или Ваши ощущения просто перестали соответствовать среднестатистическому значению? Только и всего?.."
"Карточный шулер," - пронеслось у меня в голове.
"С Вами не произошло ровным счётом ничего необычного. Можно подсчитать вероятность этого события с точки зрения статистики ощущений. Вы согласитесь со мной: она невероятно мала, иначе такие вещи происходили бы на каждом шагу: люди проходили бы сквозь стены, заборы, витрины... Впрочем, тогда понятие твёрдого предмета утратило бы своё первоначальное значение...
Но вернёмся к Вашему феномену. Я утверждаю, что источник явления, которое мы здесь наблюдали, лежит именно в Вас, в Ваших ощущениях. Вы способны чувствовать не так, как все, в этом - простота парадокса! И вот Вы оказываетесь по ту сторону стены..."
"Вы хотите сказать, что всё это - плод моего воображения, неправильное восприятие происходящего вокруг меня?"
"Молодой человек, как Вы определяете здесь правильное и неправильное? То, что даётся Вам ощущениями, - это реальность такая, какая она есть, что бы против этого ни изволили возразить любители порядка и защитники научных теорий. Как легко опровергнуть всё "сверхъестественное", исходя из признания универсальности закона! Но ведь всё носит только вероятностный характер! Как же насчёт эффекта туннелирования?.. А потом самые естественные вещи окружаются ореолом мистики и провозглашаются чудесами!"
Кажется, он сумасшедший ещё больше, чем я. Уж не хочет ли он сказать, что я туннелировал сквозь стенку, как некая элементарная частица - через потенциальный энергетический барьер? Нет, до такого маразма я ещё не дошёл! Конечно, волновая механика - это прекрасно, и принцип неопределённости, и экспоненциальная зависимость эффекта туннелирования от длины барьера... Но при чём здесь моя собственная шкура?
"Послушайте, ведь не каждому явлению необходимо давать рациональное объяснение? Это начинает походить на навешивание ярлыков! В конце концов, это просто теряет смысл..."
Неудавшаяся попытка примирения. Это только разгорячило его...
"Уважаемый молодой человек! Попытка дать всему разумное объяснение так же естественна, как желание съесть что-нибудь на завтрак. Принцип выживаемости. В этом выражается наша приспособленность к окружающей среде. В данном вопросе я сторонник эволюционной теории. А Вы думали, в нас от бога заложено некое абстрактное стремление к знанию? Ничего подобного! Просто мы извлекаем из этого выгоду, мы привыкли её извлекать. Абстрактные теории, приносящие практические результаты. Насущный хлеб человечества... Конечно, можно пройти сквозь стену и ничего не зная об эффекте туннелирования..."
А вот это уж слишком!
"Ваши разглагольствования ничего не стоят! И вряд ли они помогут мне попасть обратно на улицу тем же путём, каким я вошёл сюда!"
Он ничуть не смутился.
"По крайней мере, они уберегут Вас от ложных убеждений и ненужных попыток. Даже при Вашей склонности переживать необычные ощущения вероятность того, что Вы пройдёте сейчас сквозь стену и попадёте на улицу, тысячу раз равна нулю. Можете даже не пытаться и не надеяться. Лучше возьмите ещё бутерброд и расскажите мне подробно о тех ощущениях, которые Вы испытали, когда это случилось с Вами..."

6

Красивая, очень красивая. Влетела в комнату. Чёрная лакированная сумочка описала дугу у её колен. Она смотрит на меня так, как будто мы давно знакомы...
"Как Вы себя чувствуете?"
"Что?"
"Боже мой, я боялась, что у Вас возникнут неприятности из-за меня. Мы нашли Вас на улице. Вам было плохо.
Мамочка, я звонила тебе целый день. Какой-то шок с телефоном. Надеюсь, ты не очень переволновалась?"
Мамочка - побледневшая роза - беспомощно мнёт полы халата.
Я дожёвываю бутерброд. Неужели я сейчас не смогу провалиться сквозь землю? А как же эффект туннелирования?
"Мы не могли Вас оставить на улице. У Вас такое интеллигентное лицо..."

ЭПИЛОГ

Велюровый замок вырисовывается в конце туннеля. Зачем я иду туда, где меня никто не ждёт? Лоскутки белой бумаги переносятся ветром, как перекати-поле, по мостовой...
Она снова лежит на берегу, раскинув руки под солнцем, ловя его золотые волны. А я смотрю на неё. Почему мне интересна эта сцена неподвижности? Потому что она не может быть вечной. Моя собака мудро вопрошает взглядом: молчать? Да, молчи, моя умница, если ты потревожишь её, то всё испортишь. Давай просто постоим, помолчим и посмотрим на неё. Ну зачем ты фыркаешь, она хорошая девушка...
Мы возвращаемся, проходя ряд прерывистых теней от чёрно-зелёных деревьев. У меня нет ни гроша в кармане, но солнечные блики похожи на золотые монеты, и мне кажется, что я богат. Я иду по прямой, нигде не сворачивая. Колокол стучит в груди: солнце, солнце, солнце! Светит солнце, и я не верю, что где-то есть ночь.
Пусть обыденность пережуёт своими челюстями всю землю, ей никогда не добраться до солнца!