ТЕЛЕСКОП

В конце эпохи и в начале веры
в нескучное грядущее, в богов,
спустившихся с потолка, в химеры
начала новой эры, во врагов,
точней друзей, что поумнели скопом…

В конце эпохи, скачущей галопом
к невзрачному финалу, к пустоте,
означеной нулями на листе,
календаря, что я переверну,
зевая и произнося "Да ну?"

В конце эпохи этой, водрузив
свой телескоп условный на штатив,
пытаюсь разглядеть, что там, вдали,
унылым ростом новых поколений
утешиться стараясь, чтоб нули
их всех календари не подвели
под монастырь, поставив на колени
и округлив их для удобства тленья.

Я не о прошлом: будущего жаль.
Как жаль того, что с нами неизбежно
произойдет; и сколь себя ни жаль
(да, скорпион изящен, и сколь нежно
поет, что весь он не умрет, но часть),
все думаешь, чаинку меж зубами
нащупывая языком, что власть
над прошлым спорит с будущим, не с нами.

Но с нами сны, их суть, их номер, год,
их календарь, их бублики и дыры
от этих снов, их мебель и квартиры,
их женщины, которым в командиры
назначен сам собой, их (твой) уход.

В конце эпохи и в начале мыслей
о будущем, отнюдь не общем,
ты прошлого ведро на коромысле
и будущего жбан, вдоль кволой рощи
тех, кто растет в гредущее, ты тащишь
на коромысле здравого, но смысла
всю эту тару; и взгрустишь не чаще,
чем сплюнешь, и печаль твоя повисла
слюною на губе; бычок дымится…
И Днепр уже перелетает птица,
но думает, что- Стикс; и застрелиться
мешают авторучка и страница.

В грядущем им не спрятаться. Синица
пшеницу слов ворует незаконно,
как вор, пока он- вор; и даль с балкона
ни очарованной, ни удивленной
уже не мнится; даже из флакона
когда глотнешь на пару с телефоном.

И дай-то Бог, и Бог с ним, со грядущим!
Чего не избежать, тому не двинуть
по вежливой, но не приятной роже…
Расти ты, пионер, вперед идущий,
и ширься, стань умней на половину,
чем был прапращур. В настоящем- дрожжи,
зато в грядущем, что не представимо,
ты представим: продукт тоски и дрожи,
агрессии рефлексов, пантомимы
очередных идей, желанья слиться
с себе подобным, только бы не спиться,
не спутать шприц со шпилем, либо птицу
с ее же тенью…

Что ж, пойдем туда,
где вы да я исчезнем навсегда.
Но суть не в нас, а в глубине следа.

***

Л.С.

Пока не спит сова Минервы, душка,
мои скучают нервы да подушка
и горяча, и смята.
Вот за окном подобье непогоды,
для оды все расчищены проходы,
тумана в уши лезет вата.

Пишу к тебе, в ужасные потемки,
не зажигая лампы свет негромкий,
язык прельщая речью.
Как тихо в этом идиотском мире,
где демоны гуляют по квартире
в тоске овечьей.

Спокойной ночи всем вокруг приметам,
безрадостным вещам на свете этом
и лампе бледной.
Блондиниста в лучах ее страница.
А что до тела - тело сторонится
кровати бедной.

***

ЭЛЕГИЯ №1

Богиня- телом, сердцем- голотьба,
ногам твоим приличествует время-
пятнадцать минут первого: сей час,-
взгляни на циферблат,- есть лучший повод
сверять по разведенным, по твоим
миг наслажденья и разлуки время.
Когда-нибудь мы свидимся, споем,
возможно- в унисон, возможно- порознь,
все ту же песню под пружинный такт.
Но чем ритмичней, тем невыносимей
мне память: доверяя стулу вещи,
я никогда не доверял тебе,
подобиям твоим, их отраженьям
в случайных, оттого всегда сующих
мой образ- мне, трюмо и зеркалам…
Что в пригорошнях способно уместиться,
то- складки платья, плоти, что угодно,
но не любовь, что я пролил, как ты же
просила, не в тебя, но подле бедер.

***

ЭЛЕГИЯ №2

В Изборске ночь, а в Вашингтоне день.
Мне все равно, что видят эскимосы
в своих продольных снах. Мне также лень
придумывать ответы на вопросы.

Мне проще совратить Вас, чем кормить,
мадам, собаку вашу из расчета,
что плоть ея намерена служить
свой долгий срок… Я отрекаюсь ото

всего; и это способ взгляда на
понурый наш роман, и способ взгляда
на конфидентку… Но мадам бледна…
Бледнее ночи… очи… взгляда… взбляда…

***

ЭЛЕГИЯ №3

Из цикла "Старые тетради."

Чудесный ад растений за окном
и смутный рай рассыпаных над тучей
созвездий в опрокинутой вверх дном
полночной вышине, что только круче
от отраженья в лужах, где кусты
по щиколку стоят дрожа, и дрожью
колеблют гладь; и складки темноты
и здесь и там ползут по бездорожью.
Я третий день кормлю чужого пса,
мне наплевать на ясную погоду,
как ей - на стихотворца, полчаса
потратившего строкам сим в угоду.

***

ЭЛЕГИЯ №4

Сей слог есть вид хотьбы по пустырям,
ауканья с тем светом, если хочешь.
На этом - тихо, и поводырям
работы нет, и время - ближе к ночи.
Я не темню, не нагнетаю жуть,
чтоб женщины и детки разрыдались,
я вижу то, что вижу. Это - путь,
я впору подобрать хочу сандалии.
Скучнее скуки. И темнее тьмы.
В подошве дремлет тайный гвоздь изгнанья.
И над оседлым зданием тюрьмы
звенит луна, как сдача с мирозданья.

***

ЭЛЕГИЯ №5

Миражи витражей, когда закат
столь долог, сколь бывает только в этом -
в начале лета - городе; цикад,
как и прохожих, мало ночью, летом.
И колокольня, чей кошачий глаз
разглядывает спальню и изгибы
подруги вашей, настигает вас
впоследствии везде… И молвишь: "Ибо,
помножив старину на высоту,
над суммой их проставив ударенье,
ты неизменно получаешь ту -
кошачью, часовую - зоркость зренья.

***

Мой Ангел, говоришь ты, умер? Черт,
ты говоришь восстал во мне? Сих черт
и Ангела, и Черта,- поищи,
в любом живущем… Эдак, трепещи,
трещи, живущий, лопайся по швам.
А Вам чего угодно ль, надо ль Вам?
Что надо Львам, Вы знали: ничего;
а Близнецам- хотенья своего;
а Водолеям- Близнецов казнить
и близ лицом к ним сны чужие снить.
Я сню тебе, что я опять в раю,
где заперто. Тогда я сню- в аду.
Туда я, хоть Вы тресни, не сойду.
Тому аду скажу я: "Мать твою!".

Трепался Ангел на семи ветрах.
Жил за ковром, а вышло- стерся в прах.
Два жили человека, и один
любил другого, не как господин
любить бы мог служанку, но как равный!
Сей "равный" альтерирует здесь с "Овны"…
Но вышло так, что человек- бесправный,
а вот другой, как взглянешь, так- бескровный…

Вот музыка тебе, и вот строка.
Почти не ведав нот, веду я звуки
не к си- бемоли горестной разлуки,-
к гармонии и пенью языка.

Взгляни - какие в небе облака!

***

В тяжелом теле легкая душа
ворочается, словно бы в гнезде
птенец, на мир взирая чуть дыша…
Строфа легка, и быть строфе в узде.
За окнами затеплился апрель,
и в парке, где гуляли, только прель
листвы запрошлогодней; рыжий сеттер,
хозяйку позабыв, глотает ветер
с залива; и суда стоят, как те
обломки Трои… Этой немоте
пейзажа - позавидует зрачок;
ни голоса, ни слуха… Под замок
беря рассудок, легкая душа
взыскует не скабрезного финала -
взлететь к буддистам, чтобы доконала
тебя их карма… В Вечность не спеша,
где милых лиц паноптикум таится,-
будь птицей без гнезда, надменной птицей
и не впускай Случайных вереницу.

***

Дождя худоба за витриной кафе. Головная
боль разбавляема кофе, сегодня западный ветер.
Он надувает плащи, и какого рожна я
сижу здесь, глотая коньяк, как пилюли? Подруга в клозете
известку свою подправляет, согласно погоде,
моим представленьям о мире вовне, увы, не согласно.
Не хочется двигать поршнями, искать в бутерброде
гармонии сыра и масла, в беседах- морали напрасной.
Бедняга полуденный ангел, слезай с колокольни,
покинь стратосферу, простудишься… (Колкие зимние шпицы
протыкают зрачок, точно махаона, окольным
путем заменив, булавка; на шпиц не садятся птицы).
Ну что ж, да здравствуют перемены в погоде,
то есть в природе, лимфы простаты, возможно, в сердечных
делах, даже в вечности рифм: напишу "бутерброде".
Подруга, улучшив фасад, мне приветливо машет
издаля всеми складками платья, души: "оцени меня, милый!"
Я не слеп, слеп не я. За окном, на подобие каши,
кем-то сваренной впрок, стынет жизнь, что тебя и меня накормила
так сполна, что о "прозапасе" не может быть речи.
Задушевность момента не ровня всегдашней привычной прогулке
по направлению- к себе, на устах с человечьей
невнятицей жалоб и клятв, чертыханьем в чужом переулке.

***

В мозгу закипает закат, словно в чайнике злая вода…
Края занавески под ветром колышутся, как невода,
и вспыхивают, озаряемы жадным ноябрьским огнем;
и рушится все, что считалось тобою прожитым днем.
Точнее, не рушится, просто тускнеет и как-то морщит.
Так сьеденная огнем головня тихонько трещит,
точно кость в зубах у полкана… А в выси - о, да!-
таится не ода, а та же, что прежде, зияет звезда.
И вечер, и сумерек суть - сумма зияний, в пространстве прорех,
в которые юркает мозг; словно твердый и грецкий орех.
Не то чтобы в поисках знаний, скорее - угла номер пять…
Над крышами киснет луна; лесбиянки готовят кровать
в окне по ту сторону; пьяный кропит виновато подъезд;
подъезд возмущен, но молчит (он - диетник, не пьет и не ест);
две дамы в окне приласкались и медленно что-то там пьют…
Ноябрь. Но я тоже бы выпил: рассудку подобен уют.
Разрозненность веток, разряженность жизни, глухая пора.
Спасенье - потом, а пока что покой, алкоголь и нора.
Сводящий с концами концы своевольно не сходит с ума,
в кипящий рассудок впуская холодное слово "зима".
А на небесех - метафизика; "Боинг" гудит на восток,
и в пузе его солитером взвился террорист: он жесток
к себе и к пилотам, поскольку он терры невинной взалкал…
Все кончится плохо: дюрралевый лом, перхоть праха и кал.
Икал ли он прежде, чем атомом стать, помолился, всплакнул?..
Какая мне разница, коли в мозгу несмолкаемый гул!
Сказать колокольный - соврать, и сказать, что от кофе - тогда
не стоило заводить сей шарманный виршок. Провода
гудят на подобный манер: так - точнее… Напротив окно
погасло, как будто себя поглотило. Достало оно -
без титров, немое, лесбийское (ежевечернее) кино.
Ноябрь, как видишь. Пернатые копят свое гуано.
Округа сквозит и лысеет по дням, а ночами дрожит.
И месяц то слева, то справа зрачка, что твой Вечный Жид.
Вот так зарождается эпос, так эрос простату гнетет,
так тянет стать частью, подруга, твоих безвозмездных щедрот,
крикливых твоих оргиазмов; так тянет с тобой разделить
истому и чашечку кофе: осталось лишь встать и налить.
Любимое время, ей- Богу! Простуженый сумрак, огни
давно надоевшего города, где ни труды и ни дни
тебе не помогут с ума не сойти (Гесиод был дурак),
где сам ты не лучше, ступая по теням дерев-раскоряк.
В такую-то пору, бессоннице вмазав и рифмы пиша,
подчас отличить не сумеешь запястия от карандаша.

10.11.98.

***

"Я ненавижу свет однообразных звезд…"
О. Мандельштам

Звезды - небесная сыпь! Не люблю я вас,
этот планетный ход, этот день и час.
"Звездное небо над нами", - как Кант сказал.
Нет моральных законов: базар и вокзал.
Слезы - житейская слякоть, вода небес…
Жидкость сочится из глаз (соль секркции в том.)
Слабо журчит можжечина… В жизни чудес
не бывает, бывает плохое пальто.

***

ОЗЕРО.ЗЕРО.НОЛЬ

Зеро. Озеро. Ноль. Озирая ноль
мглистого неба на глади, тонет зрачок
в мрачной воде вечереющей, взяв бемоль
невысокой ноты прощания, горячо
пропетой елям… Может быть, нота "си",
может быть, "ми"… Апплодируют голосу на небеси.

Галерка всегда активней партера. Партер
заполнен туманом, словно бы поднял партер
"белый" билетов; скучают бинокли гетер,
причастных к бельканто… Сказать?: времена НТР
не расположены к драме, поскольку час
потехи сгорает быстрее, чем в храме свеча.

Драма же требует времени, вздоха, слов
об вздохе этом; требует, чтобы хрусталь
зрачка увлажнялся: это ее ремесло -
полировать зрачок до метафоры "сталь".
Мысли об этом двоятся, ибо в горах
мысль имеет эхо, особенно "ах!"

В озеро горное глядя, приноровись
к отраженью того, что читается "высь",
но пишется "глубь". Глубь бледна, как лицо
в прединфарктном его освещеньи, зато
высь вся в испарине звездной… Понятий кольцо
образует метафору озера, некий итог.

Силует незнакомца у озера, где говорит
тишина в окружении елей… Чувство, что Бог
где-то здесь, осязаем почти, и почти до зари
отражаем озерной гладью… Слова же - клубок,
который размотан ленивой рукой… Рукой,
сообщившей листу геометрию слов и покой.

***

ВРАЩЕНИЕ

1

Если когда-то и дашь кругаля, как Назон
по околоткам Империи, пестуя астму
или тоску по пенатам, увидишь ясно,
что и в бегах изгнания есть свой резон.

Так расширяешь и географию снов
и биографию; и в пути обрастая -
словно ракушками днище - стаей
новых и тотчас забытых имен, ты нов

той новизною, что изменяет цвет
глаз и волос, но не в силах химию крови
переменить… И каким ты ушел из-под кровель,
точно таким и вернулся б, уже не поет,

не гражданин державы, но жилец или тень
жильца на любой брусчатке ли, штукатурке,
тем, кто продрался сквозь греки, варяги, турки
если не клином, то клинописью на листе.

Так иголка у центра трещит, и не…
и некому снять… Но это и будет твой голос,
кашель в гортани изгнанника, схватка глагола с
ненастающем будущим - даже во сне.

2

И некому снять… и некому снять… и не…
Из комнаты вышел жилец, и оставил дверь
открытой, и эти царапины на тишине
глубже тех, что мог бы оставить зверь

вроде пантеры, пумы… Это и есть
борьба настоящего с будущим; или шум
времени; или, другими словами, месть
шуршащему об этом карандашу

или перу, ибо под ними, как под иглой
Лемешев, Джильи, Леннон, звучат слова,
Расставленные по правилам, что игрой
не назовешь, Назон! Но что это? Голова,

то есть, слух не приемлет и не различает слов:
остаются только фонетика, скрип иглы,
отраженные мертвой мембраной жильца. Число
оборотов пластинки- то же. Зрачки белы.

***

Владея языком в той мере, в какой
что-то сказать, это мелко подвигать рукой
слева-направо листа, я сижу на стуле,
ногу на ногу, на террасе, июлем

переполненой... Дымка бессмертника в вазе,-
точно пролитый чай, по форме и цвету - Азия
из популярного атласа мира; рядом
ловит крылами эфир представитель отряда

махаоновых; тень его дышит чуть выше
тени предмета справа; вот кот на крыше
перемещает длинное тело без нужды:
я его видел днем, мы, видимо, чужды.

Двигая мелко рукой в направленьи конца,
то есть края листа то есть в том направленьи,
в каком изменяются мысли, черты лица,
в сторону невралгии, лысенья, старенья,

отложенья солей, словом, двигаясь телом
в общем потоке, к общим летейским пределам,
я, скрипом пера, в результате - строкой,
имитирую скрип весла над этой рекой.

***

I

Поелику по лику прочел
я отсутствие всяческой мысли,
я Правителя вычислил: он
сухощав, незаметен, подвижен,
лихо плавает, резво гоняет шары
на бильярде, жену свою, кажется, любит,
и т.д,. и т.п… Словом, дядька в костюме,
а галстук напоминает павлина в плохом состоянье.

И при этом приходится жить, торопя свое время,
и неся свое бремя, на галстук павлиний таращась!
Да, приходится жить в этом лучшем из худших
времен и пространств, и миров, то есть тихо
тащить свою ношу.
Поелику по лику читаешь - глядеть тебе в спины,
либо в важных скитах оттянуть свою скорбную совесть
и понять то ли калик каких перехожих,
поступенно сползая с бугра, всем давая по роже.
Все-то движется к полуфиналу… Любое движенье
означается вехами… И вообще проще жить,
чем удохнуть в ненастье, забыв свое имя.

II

Дама, обычно, теряет перчатку - девственница совесть,
джентельмен - свой нессесер, моряк - бескозырку…
Все это - кволая жизнь, и о жизни об этой повесть;
мышка стремится в нору, вода утекает в дырку.
Дама. Обычна. Облачно… Суть перемен
в перетекании "о"; в однозначии "д";
дама не слушает в опере больше "Кармен",
шире карман, горделиво склоняясь к "звезде".

Странное дело - девицы: эх, кровь, да эх, плоть:
пунцовы ланиты, крутых ягодиц разброс
и слишком подвижны глаза… Ну их к ляху, господь,
ну их совсем, а за сим, что сказал я - всерьез.

Дача. Обычно на даче, грустно пиша стихи,
я за самый процесс себе иногда отпускаю грехи,
даже ежели и с огрехами, кота кормя
пряниками с чаем, а он - гад, лежит плашмя.

***
ВМЕСТО ПИСЬМА

М.Эпштейну

I

В дождливый вечер выгляни в окно,
пусть дважды "в" усиливает тягу -
проветрить воздух комнаты, давно
не влагу полюбившей, а бумагу,
туды-сюды исчерканную: хоть
читай налево справа, хоть в обратном…
Так, отколов, что можно отколоть,
ты преуспел в занятии приватном.
Уже так поздно в мире, что луна,
срок годности для глаз давно просрочив,
куда-то и завеялась, вольна…
Чем ночь чернее, тем она короче.

II

Войди во тьму, тихонько там возьмись
за голову. Господь, как много лиц там,
как на вокзале; вот - дугою - высь
изогнута, что бровь евангелиста,
когда с высот он вниз глядит, где ты
стоишь за пирожком, воняя жизнью,
в простейших проявлениях мечты
забыв про мелкий стыд и укоризну
захламленных всенижних… Че-то льет
с небес вчерашних: пот ли? сперма? слезы?
Как сядешь в поезд, так гляди вперед,
где все одне березы да березы.

III

Вот спутник твой, какой-то тамбурин,
изгой вагона, тамбура засильник…
"Ты едишь?" "Еду". "Ну?" "Я выпил сильно".
"Давай еще"."Уйди"… Вот, я один,
стучат колеса, выдумать чего…
Полночная ковровая дорожка
трясет остатки сердца твоего
к буфетчице, подвыпившей немножко.

IV

Как глянешь на запястье - все идет
по кругу стрелка,- жалко человека:
здесь он молчал, там станет полиглот,
на языках танцующий калека.
И так взгрустнется на каком-то
забытом жизнью полустанке,
что тихо так подступит кома…
Затем хоронятся останки.

V

Придут смотреть. Руинами лица
не выдавай наличия развалин
души и мысли. Эдак без конца
ведь будут приходить… Костер запален:
чего бы сжечь? а неча!. И с утра,
как вышел, только тучи: дрянь и слякоть…
Кому б в пальто хорошее наплакать?
Но сушат слезы зимние ветра.

***

АВГУСТ

"Направо - тьма, налево - свет…"
Г. Иванов

I

Движенье мимо прохлады осенних прудов.
Все то, что привязанность - молча выходит из тьмы.
Вот голень колонны, вот темная речь проводов;
вокзал, где, терзая сетчатку, прощаемся мы.
Чем дальше уедешь, тем больше таблеток сблюешь
в слепой унитаз… Уезжай, торопи свою дрожь…
Вокзал в желтых лампах, и фурия машет флажком,
и изморось на буферах, и в купейный - ничком.

II

Мне приснился этой ночью
ливень, виденный воочию:
скорость ливня, блеск и шум.
Сам с собой неразговорчив,
я доспал то время ночи,
о котором и пишу.
Вянет дева, злится кошка,
и у черного окошка
проницающий зрачок.
Небо в ангелах и тучах,
столь же легких, сколь летучих,-
разгляди-ка, дурачок.
Этот дом, с его прохладой,
от которого не надо
мне ни беса, ни рожна.
Он за мною повторяет
ахи ада, хоры рая,
речи августа и сна.

III

Мне снится Рим: развалины, руины,
шатенки, полукровки всех мастей,
их кружевное что-то, исполины
всех пап, обрывки свежих новостей.
Фонтан стоит отвесно. Спит огонь
в камине сна. Гостиная. Приветы
с "того", который пишущий, не тронь!..
Под эти сны нам надобны багеты.
Вот так, проспав, в историю войти,
как в теплый Стикс, запивши Ахеронтом,
чрез эту реку, с низким ей поклоном.

IV

Пиши себе тихонько этот стих,
все так же холоден, горбат душой и тих.
Вот петухи, как те же тенора -
по утру сиплы… Стало быть, пора
пропеть за них, но связок не деря.
Звезда в окне - взамен поводыря.
Ночные песни на ушко тому,
кто сам прозрачен, не смущая тьму.

***

ПРИГЛАШЕНИЕ

Присядем в одиночестве двойном
у зеркала, чьим замутненным дном
зрачок прельщен. Что там ему дано?
Три четверти лица в полоборота
к потемкам этой комнаты, где кто-то,
точнее - я, и больше - ни души;
но в этом, впрочем, есть известный шик.

Присядем в одиночестве, займем
одну из поз, что мы берем внаем
у тени на стене… Вот так, вдвоем,
как на весах Фемиды, мы сидим, и
спроси: "Что видишь общего меж ними?"
ответа не последует, зане
нам нечего оставить тишине.

Присядем в одиночестве, спасти
мозги от пыли рюмочкой асти-
спуанте в местной таре, поскрести
критически по рожице небритой
зрачками, каковым не говорит о
владельце их зеркальное пятно,
зане неразговорчиво оно.

***

Перо, раздевши музу донога,
взялось ее описывать подробно:
сперва перемываем гардероб, но
важнее не чулок нам, а нога.
Ужели я фигляр и пустельга
и борзое перо столь расторопно?
Пою я ногу музыну; нога
мне удается живо и подробно!
Вот милая глазам моим стопа,
вот пальцы; как положено- длиннее
второй; вот голень, не могу над нею
не вздрогнуть… Ножка делает оп-па
и вот перо уж валится из рук,
да и руке не подыскать занятья,
достойней описания обьятья
последствий взглядов и причин для мук.

***

ОСЕННИЕ ЯМБЫ

1.

Когда бы я, бесчувственный и гадкий,
прикрыл свое орудие тетрадкой,
то как скульптура- с фиговым, с фиговым-
как литератор был листком. Такого
ты потерпеть не сможешь, дорогая,-
с плохим поетом спать… Я полагаю,
что для тебя, с твоим умом, культурой,
понятней это делать со скульптурой.

2.

Толпа магометян ли, христиан,
иваны ли грядут, татары, гунны…
Я б выучил какой-нибудь Коран,
но эта жизнь, как говорится, уна.
Иль не Коран. Поворотивши вспять
свой череп, полный разноцветной каши
я вижу только вывеску "опять"
и тусклую овацию "не наши"
я слышу из толпы магометан
ли христиан: кругом иваны, гунны,
монголы, кто угодно; и места
все заняты, не слышишь даже уно.
Не то, чтобы не сходится с ума.
Коль и сойду, то помешаюсь буйно
и пришибу какого-нибудь гунна,
поскольку психам не грозит тюрьма.

3.

Вот зеркало, на календарь взглянувши,
сказало то же самое, что мой
зрачок: суббота, осень, мысли, лужи,
фужер, библиотека и трюмо.
И в этот круг вещей, на всякий случай,
войдут и сны без мыслей, цифр, дат.
Все тянет в сон, зане диван скрипучий
подчеркивает тишину стократ.
Осенний день хорошей, меткой кисти.
И, на манер длиннющих макарон,
на ужин- только мысли, но без истин
и обсужденья их со всех сторон.

***

Когда так много мелких негодяев,
дам с комплексами, тупеньких детей,
то не поможет никакой Бердяев
и Ницше не поможет… Для людей
с обмякшим чувством нелюбви к людям
нужны, как нам весною витамин,-
покой полбанки, то да се на блюде,
опять покой, желательно- камин.
Вот некоего жалоба пейзанца
и аркадийца, писанная в том
ключе, мол, на хера вы мне, засранцы,
аноргазмички, дети с мокрым ртом.

***

ХОЛОД

Л.С. и И.Г.

Заоблачная толчея.
Предзимняя пора. Поклоны
дерев под ветром. Ты и я.
И я и ты в тени колонны.
Бульвар осенний. Долгий взгляд
на сумерки в конце аллеи,
где дождь, пришедший издаля,
и дума, чьи огни- левее.

Вот наша география любви.
Оттаивай, любимая, на этом
материке прикосновений и
забудь про атлантиду света
небес осенних, и коснись меня
как анонима всех твоих видений
или фантазий. Я им стану, я
хочу им быть в плену твоих владений.

Как холодно сегодня. Подожди,
придет зима и станет холоднее.
Пока же- только сумрак и дожди
Над головой подветренной твоею.