НЕ ГРОМЧЕ ВОДЫ

Проба текста. Кресло поставьте туда,
где, размывая формы камня, вода
изображает время, длительность, но
более – ничего. Я буду на дно
косточки кислых маслин бросать,
пока не стемнеют над теменем небеса;
пока не устанет рука, она будет лежать,
не зная оплаты, сдачи, щеки, дележа.

Проба позы. Поставьте сюда затем,
что хочу, чтоб ноги – на солнце, а теменем – в темноте,
в древесной тени, и чтобы журчала всегда
только вода, но не речь. Повторяю: вода!
И чтоб округа, оливы, аркады, луга
с нимфами, паны с флейтами, – эти гага
с уксусом вместо слюны, не мешали мне
расширенными зрачками дремать на дне.

Проба тела. Ни наяд, ни дриад,
вообще никаких существ, чей длинный ряд
имен называть не буду теперь: уста
запечатаны; видимо, я устал.
Солнце садится, касаясь концом луча
красивой лиловой птицы, то есть – грача.
Времени проба. Оно подражает воде:
та же царит непрерывность, и больше нигде
в чистом виде ее не встретишь, но,
все-таки, будешь пытаться... Это смешно.

Даже у воздуха есть периоды: вдох-
выдох, но у воды – никогда! Эпох,
вех не знает она... Все течет, но я
множество раз кидал в течение дня
косточки в воду. Она, на мой вкус, была
той же: на дне – бирюзова, на камне – бела.

Проба пространства. Кресло, где я сижу,
занимает то место, откуда даже ежу
открылась бы панорама жизни окрест.
Зрачок расширен затем, что берёт под арест
множество линий, деталей ландшафта, и
пространство считается с этим, и не таит
ни малейшей малости, ибо она
все равно на забвение обречена.

1991

* * *

Игрушечная жизнь, зане мала
Стоишь, на небо тень бросая. Мгла
сгущается над теменем, но ты
уже привык к ужимкам темноты

и пустоты над головой. Не вой,
сюды не вызвать ангелов конвой.
Худеешь. Широки твои штаны.
И зуб болит. И боль на полстраницы,

на всю страницу. Маленькая жизнь
с пружинкой в попке... Мысли, как моржи
в холодной голове, в ее воде
резвятся, точно блохи в бороде

тех анекдотов... Анекдотов – тьма:
сходила замуж, где сошла с ума
(я – о подруге). Впрочем, о себе
не веселее скажешь. О судьбе –

тем более. Игрушечная жизнь,
безделица Ватто. Как ни кружи,
не к центру, но к околице летишь
слепой летучей мышью. Всюду тишь.

А также – глядь. Я о подруге – блядь!
О чем жалел, жалею... Выбирать
на ощупь трудно. Мгла над головой,
и ангелов не слышно. Боже мой,

стоишь, на небо тень бросая. Жизнь
подсовывает злые муляжи,
миражи самодельные, и ты
находишь в них приватные черты

жильца конца эпохи. То есть ты
себя находишь в них. А пустоты
прощальный взмах над бедной головой
и есть конец эпохи, сколь не вой.

Ты полюби, голуба, этот стих,
зане он сдержан, субъективен, тих,
как зверь в норе, как моль в моем пальто,
как надпись мелом на спине «никто».

ЭЛЕГИЯ №3

Чудесный ад растений за окном
и смутный рай рассыпаных над тучей
созвездий в опрокинутой вверх дном
полночной вышине, что только круче
от отраженья в лужах, где кусты
по щиколку стоят дрожа, и дрожью
колеблют гладь, и складки темноты
и здесь, и там ползут по бездорожью.
Я третий день кормлю чужого пса,
мне наплевать на ясную погоду,
как ей – на стихотворца, полчаса
потратившего строкам сим в угоду.

1993

* * *

Дугой изогнутая даль
и бровь, воздетая дугой...
Разлет тоски, полей печаль,
и Веспер ходит, как изгой.

* * *

Лето еще не окончилось, осень еще
не наступила; южное взморье в сером
мыле прибоя, и волнам теряешь счет,
если вообще их считаешь, эдаким сэром,

этаким дэнди с зонтиком, в одиночестве злом,
торча на молу, с преизбытком времени на
черном ручном циферблате, где римский излом
цифр символизирует не времена,

но их графический статус. Помимо всего,
воздух, особенно воздух, стальной и полдневный,
в бедной моей голове лишь сближает родство
полурассеяных мыслей: не скука, не гнев, но

нечто, что их еденит... О себе, между тем,
выясняются некие грустные вещи, вроде
неспособности к этой, что вижу вокруг, пустоте,
даже в этой, уж слишком внимательной к взгляду, природе.

Ни свободы здесь нет (геометрия, некий пейзаж),
ни покоя (покой у покойников, прочее – скачки
то сознания, то воображения); и на абордаж,
и на приступ берешь свою волю... Восставши от спячки,

в безнадежные прятки играю я; рот кривоват
и поджилки, бывает, трясутся; но странное дело:
почерк с голосом спорит, и почерк прямее стократ, –
как Евклид – Лобачевского, – вдаль уходя без предела.

12.09.92