ГАЛИНА СОКОЛОВА

ГДЕ МОЙ?

Она носила красные бриджи и полосатую майку. А волосы взбивала на манер колпака или папахи, как когда получалось, потому что волосы у неё были густые, на концах закручивались. И если стрижка была удачной, она со своими долговязыми, обтянутыми красной хэбэшкой от «почти Армани» ногами, в сумерках выглядела как «почти Барби». Барби, конечно, это сильно сказано. Потому что личиком, тронутым ветрянкой, Лорка была в мать, а внешность у той была вполне отталкивающая: из-под клочка бровей мышиные глазёнки и нос, свисающий огурцом над сосисками-губами. У Лорки губы тоже были, что две сосиски. Хоть и прорисовывала она ежеутренний аккуратный зигзаг над верхней. Но в общем, если не придираться, да, опять же, в сумерках, смотрелась Лорка вполне эффектно. Особенно на фоне загаженной херсонской однушки с давно не крашенным дощатым полом и голой лампочкой, уныло свисающей с плетёного чёрного провода. Замужем Лорка не была ни разу и, спрягая в институте девственные англицизмы, всё мечтала пойти в море, как это делала когда-то мать. Чтобы, как и мать, рубить капусту. А может даже, как и мать, выйти за моториста. Чтоб жить красиво и уже не работать никогда. Правда, к тридцати и задница её стала как у матери – необъятно-безрельефное плато. И, смекнув, что в Херсоне, где красивых девок пруд пруди, ей ничего не светит, Лорка подалась в международную брачную контору.
Сначала виртуальные женихи шли косяком, дружно опьянённым эффектным (183 см) Лоркиным ростом и восхитительным (почти фантастическим) объёмом титек, рядом с которым скромно указанные там же объёмы талии и бёдер (оба почти в метр окружностью), как-то не примечались, либо принимались за описку. Но при личной встрече косяк натыкался и на факт Лоркиного веса – под центнер. Косяк трезвел. И с ассортиментом полусъедобных предлогов (из которых можно составить занимательное меню), растворялся в таврийском тумане.
Так продолжалось год. Косяк иссяк. И когда положение стало совсем неинтересным, Лорка придумала нелепую и в её ситуации совершенно дикую ложь. Однако именно эта ложь (Лорка гордо назвала её «ловушкой для дурака») и принесла ей долгожданную добычу в виде Уоррена.
Тощий, длинный, с руками, заложенными в карманы и таким же, как у Лорки, вислым носом Боб Уоррен (Ворон, как она его назвала) из городка Де-Мойн, штат Айова, вызвал к себе ноль эмоций. Но, в отличие от других, не сбежал за первые пятнадцать минут знакомства, а наоборот, пригласил в ресторан «На привале» (ух ты!) у судоверфи. До этого Лорка никогда в жизни не бывала не только в ресторанах, но даже в столовых, плотно питаясь дома. Мама у Лорки была поварихой и умела сотворить вкусные котлетки. Особенно свино-говяжьи, под чесночным соусом. Считала она, что наличие дома здоровой и вкусной пищи, среди прочих достоинств дочки, особенно её знания английского, с которым можно и в загранку сходить, вполне достаточно для брака. Тем более что срок для сего акта гражданского состояния подоспел давно. Плохо только, что Ворон оказался старше дочки ровно на двадцать лет и никаких эмоций у неё так и не вызвал. Тем не менее, осмотрев фото претендента в зятья, и узнав, что его родная Айова лидирует по производству свинины, мать одобрила:
– Хороший мужик. Порядочный.
И Лорка пошла взамуж.

***

– А чего ты хотел, Бобо? – спрашивала она у супруга, возвращаясь под утро. – Я же молодая, скучно мне тут в кукурузе.
Дом их, действительно, стоял среди кукурузных полей в посёлке (п.г.т., так сказать), далёком от культурной жизни. Оказалось, Бобо живёт совсем не в столице штата Де-Мойне, как он говорил. Вернее, когда он это говорил, он там и жил, но накануне свадьбы прикупил домик в посёлке с тоскливым названием Брун (где было дешевле и спокойнее), а оттуда до Де-Мойна телепаться за рулём почти час. Но Лорка телепалась, уж таким невыносимым казалось ей её кукурузное и овсяное окружение. Дом их стоял хоть и среди полей, но как бы на хуторке: несколько разбросанных по участку вилл, куда часто забегали олени глодать розовые кусты и пялиться в окна. Местные жёны возились по хозяйству, растили детей и живность, что-то вязали, шили, украшая своё жильё рукодельем. Только Лорке это было скучно. Для такой жизни она могла бы и дома остаться, и это было бы даже куда интереснее. Всё-таки Херсон – культурный центр, хоть и областной. И когда Ворон неуверенно интересовался, куда это жена опять намылилась, Лорка со слегка неприличной усмешкой отвечала: «В Херсон». Имея в виду, что Ворон не поймёт тайного смысла её слов. С таким же успехом она могла бы сказать: «В Пензу». Но про Пензу он вообще ничего бы не понял. В Херсон – хотя бы значило в культурную жизнь.
Бобо хмурился, пыхтел и, не зная, что предпринять, обиженно жаловался на утончённую евротоску жены соседу Шмидту – дюжему немцу-пожарнику, способному только слушать. Из-за его тяжко-арийского акцента понять, что он отвечал, было невозможно. Но по его чеканной жестикуляции Бобо расшифровывал речь в свою пользу.
А Лорка – в свою.
– Ну, вот и фриц говорит, что юной мисс тут не высидеть. С кем я здесь беседовать буду, с этим внуком лейтенанта Шмидта? Или с его лошадью?
Шмидтова лошадь стояла рядом и, кося глазом на красные штаны, согласно кивала пегой мордой.
– В общем, ты как хочешь, а мне тут – во! – и Лорка выразительно провела ребром ладони по горлу. Ворон что-то каркнул и зашёл в дом.
Ворон никогда не был женат. В Айове женщин не так много, и, чтобы найти себе пару, мужчине мало быть просто состоятельным, нужно ещё иметь социальный вес и статус, и уметь «замолаживать», иначе не видать ему семьи как своих ушей. А Ворон был тугоух и застенчив. Да и характером не из тех, которые надеются на счастливый случай. А тут как раз приключился конец холодной войны, и если все школьные годы Ворон под сигналы военной тревоги нырял под парты (так, панически боясь русских, готовили школьников на случай ядерной атаки), то теперь, когда на Соединенные Штаты просыпался десант русских невест, Ворон случай не упустил. Но как вести себя с женщинами вообще, а с русскими в частности, он понятия не имел. И поступал как Соломон: давал волю. Но нудил.
– Ты совершенно несносный! – отрубила Лорка и уехала. На его джипе. В город Де-Мойн, который она с тайной надеждой кокетливо переименовала в Где-Мой.
Ворон, глядя своему джипу вслед, только вздыхал. Ведь он-то думал: вот возьмёт в дом жену, она станет убирать-готовить, ребёночка в дом привнесёт… Дело в том, что взял Уоррен Лору именно потому, что писала она, как её жестоко обманул возлюбленный, оставив беременной. И фотографию прислала: стоит такая, как цапля, долговязая, мрачная, даже вроде как не в себе – уголки губ опущены, в глазах тоска беспросветная. И живот у неё…
«Возьму её себе, – благородно решил Ворон. – У меня, может, своих детей уже и не случится, а так – будет козликом скакать какой-нибудь белобрысый парнишка по дому. Женюсь. Не малайка же! Белая всё-таки». Быстренько, торопясь до Лоркиного приезда и родов, прикупил он в кредит домишко, мебель, детскую кроватку и пару машин, чтоб себе и ей. Айова – штат большой, но городишки крохотные, разбросаны друг от друга далеко и без машины никуда не добраться. А с одним его траком, по всем меркам уже старичком, далеко не уедешь. Вот и пришлось влезть в долги. Да ещё и Ларисе по пятьсот долларов посылал каждый месяц.
– А нет никакого ребёночка, – огорошила Лорка весело, когда, наконец, явилась к нему по визе. – Скинула. Упала и вот…– И она, схватилась за спину. – У нас там колдобина на колдобине. И света вечером нет. Шла и брякнулась в канализационный люк. Месяц в больнице отвалялась.
Пришлось смириться. Хотя странным показалось это Ворону: про больницу Лорка раньше словом не обмолвилась ни в письмах, ни по скайпу – всё, вроде, нормально шло… Не знал наивный айовец, что попал он, как кур в ощип, в Лоркину «ловушку для дурака».
Впрочем, русская жена так рьяно взялась за кастрюли и сковородки, что вороновы сомнения быстро улетучились.
– Вот, Бобошенька, видишь, как я экономно трачу твои денежки? – каждую неделю показывала она ему тетрадку с подклеенными чеками. – Даже чаевых не оставляю! Вот смотри: бананы –1.79, хлеб – 3 доллара, форель – 4.50, капуста брокколи…
Лоркин гортанный тембр его убаюкивал. И уже на третьей неделе брака Ворон перестал вслушиваться в отчёты – он уяснил: жена деньги попусту не мотает.
– Он меня достал, этот кукуцаполь! – жаловалась Лорка приятельнице Любе – изящной нэцкэ с глазами стрекозы. С ней они гудели по ночам. – Сиди и слушай его, как он меня любит. Остохренело! Вот у меня был прежний муж – костариканец, так тот молчал и целовался. Целовался и молчал. Представляешь, какой класс!
– Разве Уоррен у тебя не первый муж? – потягивая из соломинки коктейль «Лонг-Айленд», поднесённый хозяином за её волшебные глаза, удивлялась Люба. И Лорка торопилась нарушить эту несправедливость мужского внимания, доказывала изящной статуэтке свою грандиозную женскую состоятельность.
– Ворон – мой третий муж. До Ворона был костариканец, а до костариканца – Калашников, крутой бизнесмен. У него была своя яхта, он возил меня по Бабель-Мандельскому заливу. Колизей, Лувр, пирамиды всякие… Погиб он потом в Афгане…
Она оглашала что-то ещё своим резким горловым кличем, с высоты собственного роста разглядывая сухопарых ковбоев и валуховатых сезонных рабочих-мексиканцев – завсегдатаев местной дискотеки, которые собирались здесь по субботам, и прикидывая, к кому бы подвалить. Если понимать феминизм именно в этом ключе – феминисткой она была радикальной. То есть её совершенно не смущало ни собственное семейное положение, ни то, что этот консервативно-евангелический штат, не в пример соседним, считал семейные ценности незыблемыми святынями. Лорка шла на понравившегося мужика, как шли на врага амазонки, то есть грудью вперёд. Единственное отличие: груди у Лорки были на месте обе и обе имели супервнушительный восьмой размер.
– Хай. Я – Лора, будем знакомы. – И совала ладошку дощечкой.
Надо отметить, что шикарная её грудь всегда была ужата до отказа тугой майкой и наглухо задрапирована джинсовой курточкой-безрукавкой, тогда как необыкновенной широты и плоскости зад, наоборот, обтянут и выпячен, вызывая на себя огонь мужского удивления и женского смеха. Именно так, она считала – одновременно сексуально и скромно.
Длинный соотечественник Алекс, любивший наблюдать за посетителями дискотеки, стоя, как аист, на одной ноге, а второй подпирая стену, весь вечер вертел по сторонам длинным носом-клювом, и при виде красных Лоркиных штанов оживлялся:
– О, ковбой в клипсах прискакал! – он даже большие пальцы рук из пройм серенькой жилетки вытаскивал и вставал на обе ноги, в предвкушении забавного представления.
– А что мне, не жить? Я что – не имею права на счастье? – с вызовом бросала она Алексу и тот, глотая смех, соглашался:
– И взять его у неё – наша задача.
– То-то! – строго подтверждала Лорка и с готовностью оглядывала зал.
– Так, – объявляла она какому-нибудь объекту, испуганно переминавшемуся под её учительским взором. – Я – Лора, или Лаура, как тебе больше нравится. Ты мне тоже понравился. Будем знакомы. Поедем к тебе?
– З-зачем? – пугался избранник ещё больше.
– Чтоб было весело.
Чаще всего Лорке приходилось возвращаться домой не солоно хлебавши, потому что облюбованный объект ухитрялся незаметно смыться. Но иногда её всё-таки заносило на чью-нибудь территорию и, пока тёмно-, жёлто- или белокожий Адонис накрывал на стол, она расхаживала по его ливинг-руму с революционными для картофельно-полевой церковно-приходской Айовы речами.
– Вот признайся, Алан (Эндрю, Джейк, Говард), десятки, нет сотни, и даже тысячи мужчин живут на два дома. Одна – жена, вторая – любовница. А, кроме этих двух бывает и ещё несколько. И всех вы вроде как любите. Дарите всем цветы, шоколад, всякие вещи. Но, в конце концов, вам ваша жена уже не кажется интересной, она старится, у неё плохой характер, ведь так?
Избранник обычно молчал, и Лорка усаживалась верхом, как на лошадь, на кухонный стол, сдвигая своей могучей кормой субтильные кофейные чашечки, и продолжала, почёсывая ярко-алым ногтем большого пальца подъём второй ступни сорок третьего размера.
– Вы охладеваете к жене и жалеете, что теперь вам придётся полжизни платить за прижитого в браке с ней ребёнка. Так у меня было и с первым мужем. Он, как только познакомился со мной, тут же бросил семью и предложил улететь на его частном самолёте в Голливуд, построить новый дом над морем и жить только вдвоём. Он мне даже сто тысяч предлагал за мою руку и сердце. А ведь это были деньги его жены и сына, по идее. Как вас после этого уважать? А?
Она сурово смотрела в глаза Алану (Эндрю, Джейку, Говарду), и тот, тушуясь, не мог понять, при чём здесь он (Алан, Джейк и т. д.) Он вообще никогда не был женат, по воскресеньям прикладывался к иконе Девы Марии, и все его связи с женщинами были кристально-честными. Обычно они ограничивались наличными и резиновыми изделиями.
– И где сейчас этот… с частным самолётом? – холодея от ужаса, допытывался Алан (Джейк и т. д.) Жители кукурузно-овсяной Айовы, и не только Айовы, нередко носили при себе оружие. 
– А я его выгнала, – величественно отмахивалась Лорка. – Жена стребовала с него крупные суммы на содержание, и он стал гол как сокол. А мне нужен мужчина, который зарабатывал бы не меньше пятисот тысяч в год.
И бедный Алан, у которого заработок еле дотягивал до пятнадцати, мысленно молился своему богу, чтобы тот избавил его грешную душу от обольщения, к которому он не имеет ну совершенно никакой склонности.
– Представляешь, – хвасталась она назавтра Любе. – У меня теперь есть бойфренд! Благородный, чистый. Он даже поцеловать меня не решился. Только смотрел на меня вот так, – и Лорка таращила на подругу свои мышиные глазёнки, округляя сосиски-губы, будто хотела охнуть от восторга. – И говорил: «Лора, какая ты замечательная, Лора… Мне тебя небо послало, Лор-ра…Россия, Леда, Лорелея…»
– Да ты что? – удивлялась Люба. – А откуда он нашего Мандельштама знает?
– Ну, на дискотеке, наверное, познакомились. Пр-рекрасный молодой человек. Может, я Ворона брошу и за него выйду потом. Если лучше никого не найду. Эй, мексы, ну кто так танцует румбу! Вы что, с ума посходили?! Это делается вот так!
И Лорка демонстрировала, куда надо ставить правую ногу, как подворачивать левую и что при этом делает обтянутая красным корма. Заробевшие смуглые парни сконфуженно смотрели на мелькавшее перед ними алое пятно и послушно следовали командам большой русской женщины, которая ловко и уверенно двигалась под музыку, расталкивая всех, кто попадался ей на пути. Игнорировать или, упаси боже, остановить её – на такое в местной дискотеке мало кто отважился бы. Ещё был силен слух о непобедимости русского духа и убойной силе его оружия. Только один пьяный норвежец, которого занесло сюда совершенно непонятным образом, перешёл «румбикон» и, схватив Лорку за руку, закружил её в каком-то странном для норвежца ритме. Было в нём нечто испано-кастильское. Он то крутил Лорку юлой, то опрокидывал на себя, то отбрасывал далеко назад, не отпуская её руки и не давая Лорке позорно улизнуть. И выглядело это, как танец Хозе и Кармен, только трудно было понять, кто из них Кармен, а кто Хозе, потому что оба были в штанах, а накал страсти пьяного норвежца был так силён, что его вполне можно было принять за цыганку, у которой идёт гон.
– Выходи за меня замуж! – сияя шальными глазами берсерка, потребовал норвежец и стукнул по столешнице кулаком, что значило бы по-русски «гуляй, рванина!» По-норвежски, наверное, это означало то же самое, потому что бармен тут же притащил несколько потных бокалов с кубиками звякающего сверху льда. Лорка, возбуждённая и с мокрыми пятнами подмышками, хватанула залпом коктейль, во все уши слушая, как неожиданный поклонник осыпает её невиданными комплиментами, готовая немедленно, прямо сейчас, мчаться в Осло. Но неожиданный выплеск истощил соискателя на её сердце и тело, и, заглотнув содержимое оставшихся ледяных бокалов, он брякнулся лицом в пепельницу, после чего был аккуратно выведен на воздух службой охраны.
– Ай лав!!! – остервенело кричал норвежец, путаясь ногами в стульях. – Ай нид меррид!!!
– Ты, ковбой, скачи пока домой, невесте надо проспаться, – вполне ответственно посоветовал Лорке жизнерадостный Алекс. И она ускакала. Ночью её прихватила ангина, температура зашкаливала за сто пять по Фаренгейту. Всполошённый Бобо вызвал скорую. В общем, на дискотеке Лорка появилась только через две недели. Осунувшаяся, побледневшая, но всё в тех же красных штанах, она шарила глазами по затемнённым уголкам, где скучные посетители тянули из соломинок свои «Лонг-Айленды» и «Манхэттены». Норвежца не было. Блистающие перья Жар-Птицы, осветив Лоркину жизнь всего единожды, рассыпались в миллион крохотных искр, наполнив её праздником и карнавальным фейерверком. На всякий случай, вдруг праздник повторится, она стала носить пышные юбки – ей понравилось быть Кармен. Ей захотелось огня и страсти, всего того, что отличает знойную цыганку от образа, который нравился раньше: амазонки-воительницы, которая берёт судьбу за рога и ведет к сияющим вершинам скованных льдом свобод.
«Ах, какой был мужчинка!» – мечтательно прикрывала она глаза, слушая нудёж Ворона про то, что в доме не стало даже приевшихся котлет. И пыль в углах скопилась, как не было даже при его холостой жизни.
– Какой ты несносный, Ворон. И надо было мне связаться с тобой. Двадцать лет разницы!!! Уж-жас…
Так и остался в памяти Лорки тот неожиданный триумф её женского лика. И теперь к рассказам о костариканце, Калашникове и владельце частного самолета она обязательно добавляла норвежца.
– А вот ещё у меня был муж. Норвежец. В Осло мы жили. Та-акой темпераментный, вон Любка его видела – огонь, а не мужик! Он приезжал, уговаривал меня вернуться. Но я, кого бросаю, назад не беру, – и, понизив голос, добавляла: – А это дело у него…– и вытаскивала из хозяйственной сумки гигантский медицинский атлас, с которым теперь не расставалась. Это Ворон, чтобы жена не загнулась от тоски, определил её в частный колледж учиться на медсестру. Медсестры в Америке – в дефиците, зарабатывают неплохо, а долги у Ворона выросли до неприличия, одному – не погасить. Лорка выучится, будет работать, деньги в дом, наконец, нести. Не всё же из дома! Хотя, вроде бы она не тратит впустую. Только куда же они деваются?
– Ага, щас! Поработаю я на тебя, ж-живоглот, – крутила Лорка в карманах дули и уезжала. Как бы в колледж. Как бы на лекции.
– Вот такой у моего был! – тыкала Лорка пальцем в картинку с изображением мужских половых органов. – Только куда больше. Во-от такой, – округляла она сосиски губ и, окончательно шокируя слушающих, доставала из той же сумки ещё и изрядный кукурузный початок, взвешивая его в ладони.
– Эх, где мой? – застывала она в восхищении.
Счастье было так возможно…