АЛЁНА ЩЕРБАКОВА. ВОСХОД НА КРАЮ КОЛЕСА

часть III. ПЕСОЧНАЯ СТРАЖА

НАТЮРМОРТ С ИММОРТЕЛЯМИ

Реставратор, смотрящий на вещь изнутри,
Примеряет к себе одиночество каждой вещи,
Раздвигая дыханьем дымящийся грешный грим
Их увечий,
Словно сумеркам вдруг поднести тишины нашатырь,
Чтоб они, пробуждаясь, стряхнули оправы пейзажа,
И не то чтобы помнить и захотеть застыть –
Очевидствовать заживо.

Смерть молчит о любви, расстояние помнит о смерти так,
Что насквозь прошибает фреску стебля разноголосьем острым,
И не важно, Сапфо ль, Суламифь – ни та
Ни другая в срок позабыть
Свой не сумела остров

***

      Художественной Академии Грекова

Обитанием вдоха задет ты –
И доспехом Паллады фронтон
Каменеет за миг до паденья
В свой округлый мифичный простор.
О, богиня, подрамник возвыся
До больших окоемов и сверх,
Я застряла античною мыслью
В изумлённой твоей голове.
И напрасно в изгибах пылились
Той туники, где дождь мраморел
Экспонаты из гипса и глины,
Выступая акрополем линий
В затаенных повторах рефлексов,
Там, где мифом вторым постепенно
Невозможного зренья предел 
Западает закладкой мгновенной
В обжигающе-пасмурный день

БОГЕМА

Е. Деменку

Возможно, мы жили в Париже,
И улиц точёная плоть
От запахов тоньше и ближе
Казалась идущему вброд,
А статуи глаже и злее
Сочились из устриц дворцов,
В холстах пропадали аллеи,
Взрослея в шагах беглецов.
Причастий дитя и соитий,
Твой зодчий не сдержит запал,
Елей или опий событий
В своей голове расплескав.
Возможно, из этой сиены
Мы пили заезжий сентябрь,
Как с горлом ушедшие в Сену,
В клубящихся тенью сетях,
Меж тлена болезнью и жизнью,
На остром запиле смычка,
Столичного бреда капризней,
Отважней его баррикад,
Смертельней азартного – будто
Вонзалось в язык бытиё,
Чтоб мальчик с улыбкою Будды
Звучал ещё в сердце твоём

СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ

Сандаловый кисет
возьми, дымит Сентябрь
в тревожный карабин
часов, палящих впрок,
пиши ему при всех,
за день, за миг хотя б,
бессрочно пригубив
удел его щедрот,
впопад и наобум –
пусть листьев эшелоны
протянут волглый шаг
сквозь тени частокол,
когда твой Петербург
меня в себя уронит,
всем горлом продышав
сквозь стебель или ствол

ЛЕНТА ХЕМИНГУЭЯ

До сиесты здесь капли на траве –
Смерти пикадор позже захлопочет.
Видишь, как на нас движется рассвет
Наизнанку сверченной им ночи,
Знаешь, как в любой прозе  дышит боль,
В сердце – слышит зверь, комната искрится?
В хронике погони спущенный с лет вой
Не настигнет след отражённой львицы.
Есть ещё рассвет закланных идей,
Исповедь от скверн и зачатья мука,
Не взведён курок у виска потерь,
Не дрожит ружьё в зеркале испуга

ГОГЕН В АТУОНЕ

Бесконечность, имя которой – сам,
Вновь освоишь по тщательным адресам,
Непрерывной пустот обороне,
Что привычно зайдёт на тебя глядеть,
Где сквозной простор немотой раздет –
Ты и там ему посторонний.

С первородной глиной, замешанной на
Априорной боязни, в тебе сполна
Пробудится гончая самость.
И тогда этой «дикости» будет две,
И добычей станет творимый цвет,
Пустотою не проницаем.

Правда вымысла знает тебя едва,
Отчего же кругом идёт голова, 
Если так тишина мерцает

***
                          Н. Тарасовой             

Все письма об Индии,
Если когда-то окончится этот блюз,
И c неба бронзовый пепел
Будет идти вместо снега,
Я стану считывать с проступившим следом
На спящем камне,
Под лоскутом облака - лепестка
Где пёстрое развешивают бельё
Жители хрустких хижин,
И колокольчик в пальцах дороги льет:
«Ом намах шивайа…»
И вихри песка все ближе
Вслед танцующей силе Шакти – ветер взмывает

…Я буду прочитывать неторопливо,
Как заваривают кофейные зерна, перебирая косточки ритмов,
Как рыбаки у моря берут своё,
Взамен отдавая лиловый
Шелест ветровок,
Где женщины над маисовым озёром подолы несут - паруса.
В краю, где возможно копить только цвета,
Не прикасаясь,
Но врастая в равновесную полосу горизонта,
Я научусь пересыпать песок
Сквозь соль и муссон,
Где клекот сов,
И вращающиеся их лица,
И толстых листьев
Овалы на струнах бамбука,
Аукают,
Когда в сон
Больших глиняных голов
Дуют звери и духи

…Я буду идти за водой – с той стороны воды,
Раскачиваясь в лёгкой пиале лагуны,
Между снегом и снегом, как берегут,
Растворяя дыхание, губы
Горизонта,
Запоминать, как ведут по ним соные
Кисти тумана,
Все вести об Индии, все ароматы магий –
До тонкосводной, до хрупкой кожи письма

***

Ничего кроме песен ты  не возьмёшь с собой,
Оттого, что всё остальное отпустишь раньше.  
Снег твердеет за кадром тающей мостовой,
Хоть благословен его собиравший.
Даже если сложить слова, остаётся – три.
Птичий табор стянул горизонт, но не держит тверди.
Невозможна ошибка: опыт неповторим,
И на ножнах каждого воина – «помни о смерти».
Да и это, как видно, проходит, поскольку сам
Не узнал бы себя ни разу, сколько б ни медлил,
Но подходит третье – развязывает глаза.
Потому и встречать восход на краю колеса,
Никого кроме этих холмов позвать не умея

***

Попробуй говорить на Сверхъестественном,
В каденциях отмаливать тоску –
И понимать: мы только путешествия
В посмертных платьях траченных искусств