Водитель маршрутного такси наконец-то сел за руль, облепил его волосатыми пальцами и смачно вдруг вылезло из него наболевшее: "Не стоит у меня хуй на эту работу". Мы были одни. Сверкающий пепел его бугристого затылка обещал безопасное путешествие. Каким образом я оказался в столь поздний час на этой захолустной площади? Куда закинет меня страх перед внутренней темнотой завтра? Сегодня мы пили вино, слизывали его с локтей перелётных женщин с не запоминающимися именами, распиливали себя на куски в доказательство отсутствия корыстных намерений. Или же мне так кажется. В общем, всё как всегда. А затем каждый отправился своей дорогой. У водителя действительно не стоял. Он снова вышел под чёрное небо и закурил. Он ждал пассажира. Тот не торопился подгребать. Девушка Катя, а может и Надя, которую несанкционированно привёл с собой трансвестит Сева, не промолвила ни слова, весь вечер теребила журнальчик, стараясь зевать не раскрывая рта, отчего на её глазах то и дело выступали слёзы. Я наблюдал за ней исподтишка, как краб из забытых на песке трусов. Её друг трансвестит неоднократно приглашал меня на танец, впивался цепкими пальцами, тянул тяжёлый невод моего облома с дивана, гнилостно улыбался. Я падал на пол, медленно поднимался и снова проваливался в состояние Y. Я не заметил когда он ушёл. Я посмотрел на свои руки. Следы дониманий успели посинеть. Водитель снова полез в пачку. Он производил впечатление уверенного человека, впрочем, какое это имело значение в данной ситуации? "Может поедем уже?" - я кричал через закрытое стекло, полностью уверенный в своей безнаказанности. Заиндевевший дерматин, никак не проникаясь моим теплом, вплотную подобрался к предстате. Перед тем, как уйти, Катя оторвалась от журнала и увидела краба. С трусами на голове. Это были её трусы. Краб забеспокоился, потому что знал об этом. Ему хотелось освободиться, расплести узелок выпученных чёрных глазок, встрепенуться клешнями, взлететь, наконец, навстречу. Надя, да Надя, теперь он вспомнил, смотрела на него с ожиданием - я знаю, ты тоже здесь чужой. Она ушла одна. Крабу крабово. У меня нет девушки. Уже два года. С тех пор, как моё наречённое счастье превратилось в строку из походной песни, я не нахожу себе места под тенью. Солнце плавит мой надрыв, заливает ультрафиолетом за воротник, я потею, я бледнею, захотелось вдруг сказать и тому подобное…. Существо со страусиным трепетом шеи приземлилось справа от переключателя скоростей и в маршрутке стало на одного пассажира больше. Я не успел увидеть её глаз, но выбритый затылок наводил на мысль о возможности взаимопонимания. Что за нелепая привычка - доверять изгибам незнакомых затылков? Водитель в четвёртый раз сел за руль и завёл мотор. Старый рафик тронулся плавно, как катамаран. Это потому что французский движок. Навязчиво захотелось пересесть поближе к страусу, провести языком по нежным позвонковым шишечкам. Нет, нельзя, испугается, - ощетинился внутренний краб. Маршрутка остановилась и в салон зашло четыре дамы. Я достал из кармана пятёрку и попросил бубновую передать за проезд. "За пятерых", - сказала бубновая. Все засмеялись. Я тоже, давая понять, что жаба не давит. Маршрутка ехала со скоростью дореволюционного трамвая, постепенно наполняясь молодыми женщинами в мини. Не стоит, он сказал. Интересно… Я задыхался и вынимал рубли. "Проходите, там дальше, у молодого человека на коленях есть место", - сказал водитель, когда в салон вошла новая девушка. "Вы позволите?", - обратилась она к моей насквозь пропитанной Kenzo соседке и, протиснувшись, уселась у меня на руках. Я старался смотреть в окно и не обращать внимание на сердце. Мне казалось, что вся маршрутка прислушивается к моему глотанию. Когда Надя отбросила журнальчик и направилась в прихожую, чтобы уже не возвращаться, я потянулся было за нею ноздрями, но, не удержавшись, потерял равновесие и упал в обморок. Так происходит не всегда. Но всегда, когда это происходит, я обхожусь без постороннего участия. Всё сам. Своими силами. Незаметно очнуться, поправить сползшие на пол очки, вспомнить что меня связывает с этими окружающими уродами, ничтожными похотливыми муравьишками, которых я принимаю за свои вторые Я. Я подхожу к столику, где лежит этот самый журнальчик с наклонительным названием "Отдохни". Отдохнуть, скинуть усталость, расслабиться, может быть даже съездить в Нальчик, может быть даже не вернуться из Нальчика. Рафик останавливается. Я бросаю журнал обратно на столик и бегу за Надей. Девушка засыпает у меня на руках. Я не совсем понимаю что я делаю, что я буду говорить. Нади нигде нет. Есть парк. Это короткая дорога. Где-то впереди цокают каблуки. Может быть и не надо будет ничего говорить. Распрямляет плечи царь-колокол и страшный гул выворачивает виски - это проглоченная слюна, от неё - неприличное эхо. Все смотрят на меня, кто-то даже через плечо. Господи, спаси и сохрани! "Где-то здесь остановите, пожалуйста!" - лишь бы что-то сказать. Машина уже давно стоит. Я протискиваюсь со спящей красавицей на руках и выхожу из микроавтобуса. Она совсем не тяжёлая. Я несу её по короткой дороге, напрямую через посадку. Наверное, я хочу от неё секса. Не знаю. Пока несу, а там как получится. Так бывает не всегда. Но всегда, когда так бывает, кто-то появляется из-за кулис, лезет со своим текстом, демонстрирует чувства сильнее моих. Мне это неприятно. Но я продолжаю бежать и звать Надю. От моих криков девушка просыпается. Мы смотрим друг на друга первый и последний раз в жизни. Об этом знаю только я. Но я не могу воспользоваться этим преимуществом: кто-то пытается нас догнать и таким образом мешает мне сосредоточится. Я освобождаюсь от высоких каблучков и бегу по извилистой, окаймлённой волчьим кустарником тропинке. "Надя! Подожди!" - голос преследователя звенит неподдельностью чувства. Это голос человека, который наконец-то узнал чего он хочет от жизни. Но откуда столько прыти? И кого она несёт на руках? Я отказываюсь что-то понимать. Надя… Какая же я Надя, Разве я похож на Надю? Кто это придумал, что я - Надя? Её ноги недаром так мускулисты, откуда-то знаю - монгольская кровь. Впрочем, это не имеет значения: всё равно не увязаться. Теперь становится слишком заметно, что я занимался любовью с пустыми кустами. Возможно даже всю жизнь… Кто-то отчуждённо отряхнулся, нашёл в траве очки, и так же медленно спустился к морю. Вернуться туда, откуда пришёл, - это единственный способ собрать себя воедино. И спрятать от посторонних глаз. Что такое человек? Чего он хочет? Что это он тут делает? Только что отряхнувшийся человек не задаётся вопросами. Ему легко быть морем, потому что он не знает что это такое. В безмятежном неведении он идёт сначала по песку, потом по воде, оставляя за собой трупный шлейф Надежды. Потом его силуэт исчезает за линией горизонта, а вслед за этим исчезает и сама линия. Водителю маршрутного такси вдруг становится не по себе от бессмысленности всего происходящего. Он тоскливо оглядывается на своего остекленевшего пассажира и, превозмогая неожиданную эрекцию, зайцем выпрыгивает из машины и бежит домой.