ЕГОР МИРНЫЙ

АНГЕЛ В ОГНЕННОМ ГНЕЗДЕ

КАФЕЛЬ
 
он ударился головой об ванну, поскользнувшись на мокром кафеле,
и на ясном лице его образовалась прореха -
Ева шепчет Адаму, глядя на мёртвое тело Авеля:
"я не помню этого человека."
и целует, целует в глаза спящего Каина,
который вдруг просыпается на лоне природы
в грозовой темноте, где божественные мелькания
светлячков, а большего не происходит,
потому что Бог захлопывает книжку и ложится спать,
двери захлопывает и ложится спать около
маленького Адама, которому завтра рано вставать.
Адам в глубоком бреду, обжигаясь, трогает  
крестик, проступающий на груди, "я не знаю этих людей", -
жарко бормочет он, и платье венчальное
вспыхивает на Еве. Каин пытается ходить по воде,
у него почти получается.
 

РАДИО

но дальше проще: радио и свет,
цыплят простуженных по осени считают
до нескончаемой весны. приходит зверь
и так ревёт, что сердце западает
за край тоски, кончается запас
любви, и мир приходит к изначалью,
где никого никто ещё не спас
и не спасёт уже до окончанья
большого сна, глубокого, что тень
прекрасной музыки, услышанной ребёнком.
и зверь тебя уносит в свой вертеп,
схватив за пах. поскуливает тонко
твоя душа, встречаются волхвы,
на них нельзя смотреть и не заплакать,
звезда растёт у них из головы,
а голова одна на всех. ни страха.
не вечереет. неусыпен день.
на всё про всё ни времени ни веры.
и дальше так, что нечего хотеть
в утробе зверя.
 

***

прохладно так, что клеится вода
к воде, не здесь, не тот заплечный берег,
запечный беринг, талая звезда -
прикрой её, душа, могила, вереск,

огонь, свинец, пустыня, простыня -
уже не видно, видимо, невинно
тем, от кого дыханье перенял
для тех, кому оно смешно и длинно.
 
где будущее снов равно тебе
но ненадолго, на змеиный отблеск.
подвздошный гул, цикада на губе,
тепло под кровлей, только нет здесь кровли -
 
одно бессмертье, да и то в залог
земли, чумы - не разгадать, не выпасть
пробелы заполняющей золой.
прохладно так, что накося и выкусь!
 

ПОБЕГИ

багряные концентрические облака на свалявшемся небе.
тишина качает плетёную колыбель.
из-под пера выходят, бегут побеги.
мальчик с ожогом на голове кутается в сибирь,

падает за урал, дышит на валгаллу,
одноглото'чно выпивает шипучий стикс.
ящики в его груди раньше легко выдвигались,
в некоторых из них до сих пор можно найти

нечто трескучее и текучее, образовавшее мысы. 
огромная жизнь превращается в пятистрочный верлибр.
определяя простор для плавучих мыслей,
из-под пера выходят воздушные корабли,

подземные паруса, надмирные капитаны.
в открытой духовке заката цветёт любовь.
девочка в белых чулках выжигает осанну
между забвением и тобой,

«вот и жизнь началась, скоро отчалим», -
говорит, будто верит. покойся во тьме, Лилит.
на вкус и цвет ни Бога, ни печали,
ни послесловия, ни краешка земли.

ЛОРА ПАЛМЕР
 
дала подвижку тёмная плита.
до фобос-грунта достучался марс.
ломами в перья, косточкой в металл,
снегами в март.
 
простая сказка на четыре сна,
прощай, послушай, света будет впрок,
февральский воздух можно долго гнать
всем поперёк.
 
выходит, было, было - не прошло,
лысеют горы, сыплется кора,
на жизни ставя жирный эпилог,
потом - антракт.
 
а в голове шевелится трава,
бегут стежки, сужается ковёр.
и лора палмер, кажется, жива,
но не живёт.
 

МАТКА
 
                    Александру Петрушкину  

подумай от себя до пескаря
огонь полифоничный как бы длинный
а пуля в лоб что по лбу оголяй
пути нейронов неисповедимо
качаемся в зависимости от
кончаемся где намертво сказали
мы бабушке всегда наоборот
войдя через бумагу в партизаны
чтоб уместилась муха на слуху
скажу такое будто кровь украдкой
и лес подкладкой /сжиженный в труху/
пчелиная протягивает матка
плевком в твою безбрежную ладонь
перед собою вставши на колени
не оставляя смерти ни на вдох
запахиваясь в свет как в исступленье
 

ПШЕНО
 
мне кажется, что всё предрешено.
войдёт звезда и рухнет у порога.
недожитое время, как пшено
рассыплется, и мы увидим Бога.
 
но не увидят нас, о том забудь,
сейчас гляди над зрением чуть выше:
свисает птица  - у неё в зобу
растущий взор твой деревянно вышит.
 
выпытываешь нежность, чтобы в ней,
срезая глубину, избыток смерти
хранить как вывих памяти, вполне 
осолоневшей. вкопанные дети
 
тебя тревожат, не дают поесть
спокойно. в отсыревшей груде спичек
холодный умирающий поэт
тебе в лицо клюкой горящей тычет,
 
в глаза не попадая. гнётся текст
в любую гибель, выпрямляясь в темя.
потешный ангел в огненном гнезде
смеётся и потеет.

КУДА

куда тебе куда тебя уволь
которая навстречу с даром речи
и встретит там сначала никого
потом ещё одна её замечу

укрою грудью мясом кипятком
в кого она каким числом доколе
которая прокатывает вскользь
по имени николь она не колет

не колется не молится не мне
добро к добру без коды без остатка
до полного нуля того верней
скрывая нуль в божественной подкладке

пасётся на волнах перед волной
перед войной за тридевять калиток
но кажется землистой и парной
когда проходит голой через сито

ПОГОНЩИК

где кипят молодые поля, зеленеет сердце,
подоконник небес покат, слюдяное солнце, 
через тьмутаракань в тараканюю тьму несётся
предводитель овец, и его погоняют овцы.

их никто не считал, потому что сломались счёты,
потому что пришла зима в сапогах и в мыле,
заглянула в тебя, загорелась тобою - что там?
затяжная вода, заповедное дно. милый,

видишь, ложны пути до единого все, в стужу
выпускать себя как никотиновый пар - поза.
предводитель овец, выходя из тебя наружу,
призывает предсмертно овец на последний постриг.

где звезда набекрень, растворимая даль, голубь
в оперении жарком летит и не знает края,
ты стоишь перед главной овцой в январе голый,
и сырыми губами с тебя она кожу сдирает.


КАЁМОЧКА

голая суть, голубая каёмочка,
горы и горы зимы.
спит на тарелочке сытая рюмочка,
сыплется жареный жмых.

вас покусали, а нам показалось, что
мило, светло, хорошо.
маленький, хватит, не дуйся, не балуйся,
прячься в скуластый мешок.

уголь по хате, пшено на завалинке,
тёплая пыль под глаза,
чёрная смерть - не испачкайся, маленький -
будет о чём рассказать

деду, соседу, сестрице затюканной,
всем не вернувшимся им,
что за озябшими досыта дюнами
каждый подолгу любим.

тонкая тьма, золотое сечение
жизни и семечка дня.
так распускают себя по течению,
так забирают меня.

ПРОПАЛО

пиши пропало и читай напропалую
у этой девушки закончилась душа
потом закончилось лицо и я целую
её в заплаканный колеблющийся шар

посмертно бережно держа её под рёбра
пока она в себе теряет женский род
и женский рот и расцветает словно кобра
и мёртвой хваткой мне себя не выдаёт

не предаёт когда бы было всё бессмертно
беззвучно войлочно доходчиво как жир
перетекая на смертельные предметы
любовь блестит как неживая и дрожит

дремучей дрожью вынимающей мне возглас
у этой девушки закончились черты
дебелый шар как пар встаёт над головою
и лижет голос мой до горькой теплоты.

КАМФОРА

дуешь в ухо мёртвое от сна
отлипая тонкой чернотой
потому что всё теперь десна
кровью расщепляемая той

что не свет поскольку не заря
что не вынешь палец изо рта
белые покои не горят
потому что всё теперь металл

даже вот щекотка по спине
за ресницы дёргают сильней
или просто брошенный как снег
потому что брошенный как снег

поднимаясь из-под жёстких век
принимаешь камфору и мел
словно выговариваешь свет
плохо выговаривая смерть

ОПУХОЛЬ

кто ты когда ты не камень
если ты вылитый лёд
деньги сношают с деньгами
зрение скоро пройдёт

если ты голосом долог
горькую голову ешь
бог твой рябой стоматолог
ищущий в нежности брешь

и выдирающий сердце
пальцами в рёбрах пошарь
запоминай это место
опухоль тоже душа

с новым наваристым годом
с паром парной глухоты
гладкое голое горло
видно в разрезе как стыд

свет опыляется за день
сточным огнём и молчок
сердце болтается сзади
за перебитым плечом

СТРОПАЛЬЩИК

на стропальщике нет живого места
и он не узнает ни год ни местность
считает сколько неисправных парашютов 
завещано чтоб не кончался шутер

но цифру эту держит словно фигу
в кармане до поры
в финале игр
всех-всех
ничтожных и великих
не останется ни черта кроме этой фиги

для стропальщика нет важнее вещи
чем сон его что наяву и вещий
в котором прогнившими стропами крепится к небу
земля
и вздрагивает нелепо

где лопаются титановые узы
где горящим шарам уготованы лузы
влажные
от неизбывной нежности всевышней
но сломанный кий на сукне мёртвых душ
прорастает мерцающей вишней

ИЖИЦА

хочется быть к тебе и ровнее, и ближе,
ближе, чем воздух, ближе, чем кто-нибудь:
кто-то, чьё имя оканчивается на ижицу,
а начинается так внезапно, чтобы затем - бух -

сталкивать тебя со своей качающейся колокольни.
светлые руки, уклончивые дожди.
верить, что мир вокруг холоден и спокоен,
сыростью веять, шёпотом уходить,

перешагнув через гласные и живые.
глянь на меня: белёсый, но не остыл,
гладкое пламя выпущено на вырост,
пуля прошла навылет, пуста бутыль -

мы и открыть её не успели, помнишь?
в общем, дойди до точки - я распишусь.
ты обещала исчезнуть в счастливый полдень.
я не расслышал. может быть, ты мой шум?

СОЛНЦЕ

                                      Екатерине Симоновой

открываешь книгу и видишь пустые соты -
ни одного существа, только мерно гудящие блики.
наше будущее похоже на солнце,
к нему нельзя подобраться близко-близко.

наше прошлое сродни последней звезде,
что спотыкается, падает и летит
мимо нашего настоящего, мимо дерева из костей
тех, кто читает сейчас этот стих.

голова моя весит не больше, чем слово "олово", 
меня преследует мысль, что музыка Грига - не есть сам Григ.
вовсе не страшно, даже не помнится многого,
но это многое из предыдущей строки о чём-то мне говорит.

я не слышу его, мне так мягко в себе, как в кресле,
я занят не слухом, а рассматриванием женщины - у неё
такие тонкие черты, что об них можно легко порезаться,
то, что кажется лёгким, нас в конце концов и убьёт.

именно поэтому я не располагаю силой,
которой можно всё закруглять,
можно смерть променять на что-нибудь, неинтересное никому.
жизнь навсегда песочная и непроизносимая,
словно мыльные пузыри в дыму.

СКОРО

скоро жизнь скоро смерть
/в безразличном порядке/
опадающий смех
на колени доярки
вот и всё чем я стал
вот и всё во что верил
в деревянную стать
в пристяжного медведя
увозящего за
вертикальные степи
снеговые глаза
монолитные тернии
в лето угольных ям
шевелящихся глухо
принимая меня
в своё жаркое брюхо

так бы не перестать
говорить и светится
неизбывная сталь
негасимая птица

ВОЗДУХ

                                       "...и, потому что нежна,
                                        ты не права"
                                                      Екатерина Симонова

нежность граничит с тобой в точке просвета.
ветер, темнее надежды, растёт как луна.
было так раньше. я помню все эти ответы:
- ты остаёшься? - не знаю. не хочется знать.

как ты заходишь в этот продавленный воздух,
трогаешь полные лица с изнанки квартир,  
льёшь на сварные швы кипячёную воду?
сколько я не пытался, не смог войти.

а выходить получалось легко и честно.
только и света, что из-под рукава.
в жёлтой траве ноги находят железо.
и /потому что жива/ ты не права.

ЗАЛОГ

запомни что ты была
шарахалась по округе
наткнувшись на зеркала
назад заводила руки

тянулась к речной воде
к речной простоте и роскоши
потом был слепящий день
и в память забитый колышек

какой красоты залог
давала ты удивлённая
вступая в кустарник слов
молитвенник для влюблённого

где дивный исход - пожар
где время в огне купается
так плотью не дорожат
и сердцем не откупаются

так правдою не кривят
не выдержав напряжения
когда возникает связь
похожая на крушение

и ахнув сбегает вниз
развратницей обнажённой
любовь как заблудший свист
от прошлого отражённый
 

***

и ничем себя мне не отмыть.

маковые горы, жар и пекло,
заросли, полынные холмы -
что ещё прошли мы? что отпели?

ничего. а надо ли сказать,
как раскалена была планета?
что я помню? запахи, глаза
и полынь, подёрнутую светом,

только это. это только лишь.
смерть привычна. речь моя пустынна.

что ты там такое говоришь,
отчего мне трепетно и стыдно?