ГАУДИ

Сумасшедший Гауди ещё не попал под трамвай.
Он идёт среди пальм и платанов, и мысль его вьётся
Кружевными узорами, мысль его дерзко смеётся
Над трёхмерным и плоским. В нём дико растёт, как трава,
Марсианская готика, пена волны налетевшей…
Эти камни его. Он других не желатет камней.
Как ребёнок, он их подбирает с пусых площадей,
Чтобы строить свой мир - пучеглазый, святой, сумасшедший.
Видит Гауди - рельсы прямые, прямые углы.
Знает Гауди - линий прямых не бывает в природе.
Он срезает их взглядом, глазами от сердца отводит -
Так углы эти все тяжелы, равнодушны и злы.
Он же так не умеет… Он синим стрижом в никуда
Улетает кружиться, трёхмерность и плоскость отбросив.
Улетающий Гауди и барселонская осень
Тихо лепят друг в друге из камня улыбку Христа.

ОКНА

Засмеялись ладони - им вспомнилась дерзость снежинок,
Краткий холод на пальцах и скользкая поступь воды.
И приблизилась ночь. И чужое окно затужило
Ярким жёлтым у самого края бесцветной звезды.

А другое - в заботах, совсем как медовые соты.
Там, должно быть, поспешные тени по стенамснуют.
А вот эти, на пятом, шелками тончайшей работы
Улетают под крыши. И крыши тихонько поют.

На четвёртом - запёкшимся воском обиды темнеют.
На втором - первых детских ошибок беспечный "авось"...
А моё... Я у окон спосить не умею,
А самой не понять, как бы долго смотреть не пришлось.

ЗОЛОТОЕ РУНО

В целом мире сегодня - есть я и окно,
За которым, Бог знает, что делается.
Контабандой везут золотое руно
Облака. И на что им надеяться?

И сирены, и скалы... И чёрный фрегат
По пятам. Неизбежно сражение.
И пушинки руна потекут, полетят,
Подчиняясь земли притяжению.

И взгрустнётся Ясону: не стоило плыть...
Вот и пусты все трюмы бездонные.
А руно будут в горсти детишки ловить,
И обнюхивать кошки бездомные.

***

Белой лампы настольной несуетной джин
Снова строит хоромы, в которых не жить,
Дарит клады, что станут к утру черепками
И павлинов с налитыми небом зрачками.

То ли выпустить, то ли оставить навек
Взаперти - эту ночь, эту боль, этот снег,
Чуть набрякший к луне, чуть прикрытый огнями,
Этот спящий Багдад, весь исхожденный нами.

***

Расставаясь, можно ли расстаться,
Сыпя прошлое щепоткой соли?
Я в тебе попробую остаться.
Ты во мне - засеянное поле.

Пусть, не смея прошлого коснуться,
Труться ветры об окно щекою.
Дом, куда нам не дано вернуться,
Я неслышно уношу с собою.

Дом, куда нам не дано вернуться
Пыльными изгибами дороги,
Всё просторней. И над ним несутся
Будни - чёрно-белые сороки.

Губы - чтобы чувствовать прохладу
В чашке остывающего неба.
И уже готовы листопады
Рисовать тебя, каким ты не был.

***

На крыльях бабочки написано про всё.
На них лежит Вселенная пыльцой.
Она себя от наших рук уносит
И странствует уже куда-то в осень,
Как в три строки любимым письмецо.

Всего три кратких строчки - это мир:
"Жива, здорова, по тебе скучаю..."
Вся синь небес да бабочки мельчают.
Неловкими дверьми не прищеми!

***

Горлица свила гнездо в фонаре.
Был он разбит, да сгодился ей всё же,
И в оперении, как в серебре,
Этот фонарь ни на что не похожий.

Этот нелепый зелёный фонарь!
Вместо сияния - щебет и пенье,
Словно его начудила весна,
Словно весне не хватило терпенья.

Горлицу - в небо, фонарь - под стекло...
Всё бы вернулось в простые границы,
Нас бы безудержно мимо влекло,
Ей бы - на ветку, ему бы - светиться.
Странный фонарь, непутёвая птица...

***

Мгновение мимо осенним листом,
Как ветер в дверную щель,
И ангел с чёртом сидят за столом,
В одной вместясь душе.

А осень такой заварила чай,
Такой пирог испекла,
И между ними дрожит свеча
На самом краю стола.

Чёрта всё тянет пуститься в путь,
На всё отыскать ответ,
А ангел, готовый вот-вот уснуть,
Тихонько глядит на свет.

И между ними нечёткий миг
Помимо добра и зла,
Их мирит в сердце дрожащий блик -
Свеча на краю стола.

***

Улыбка Джоконды мне вдруг показалась детской,
Совсем не таинственной, даже немного дерзкой,
И только глаза отступили при свете резком
Направленной лампой ей прямо в лицо.
Теперь я знаю, как смотрит она на мою поспешность,
Меня не зовёт в молчаливую безмятежность,
И только сболтнула сегодня с утра про нежность,
И ты извини, но я всё рассказала ей.
И ей рассказала, ведь некому больше.
Донна! Спасибо, что вы в наших домиках из картона,
И мне не хотелось с утра выходить из дома,
Хотелось стоять и смотреть на её глаза,
И всё говорить, говорить, вспоминать без толку,
Показывать порванной нити обрывок тонкий
И круглою музыкой дерева и ребёнка
Хотелось саднящее сердце перевязать.
Так смотрят медсёстры в больницах, забытых Богом...
Конечно же, Донна, взамен суеты - дорога.
Ещё мне хотелось о многом, об очень многом,
Но кто-то невидимый палец к губам поднёс.
И снова поспешно кидала я в сумку вещи.
Конечно же, Донна, конечно же, время лечит,
На старых холстах остаются десятки трещин,
И в них, словно в детской улыбке, не видно слёз.

РОЗА

Эта роза завянет. Но может быть, выпадет снег,
И тогда полетят в унисон лепестки и снежинки.
И сугробы распустятся, словно большие кувшинки.
Но пока эта роза грустит, как больной человек.

Погляди, её жажда качается в мутной воде,
И хрустальный колодец её напоить не умеет.
Завтра снег, эту жажду по ветру развеет,
Разнесёт. И над нами тогда посмеётся метель.

СКВОРЕЧНИК

Как шёлк сквозь колечко,
Душа, протяни
Весеннюю вечность
Сквозь зимние дни.

Не шёлком - так ситцем,
Туманом, росой…
Пусть дождь не стучится
В скворечник пустой

Со злостью вначале,
Потом от тоски
Всё утро скучали
Его кулачки.

А в дереве мглистом,
Черна и нема,
Намокшие письма
Читает зима.