АННА МАРКИНА

«СТАНСЫ»

 

СТАНСЫ

1.

Уходит человек. Почти ушел.
Покинул дом и телом, и душой.
И вот как гром среди аппендицита
тебя закрутит ледяной волной.
Стоишь зимой, присыпан стрептоцидом,
стерильный, бодрый, но еще больной.

2.

А помнишь только море чепухи:
ряд коридоров, облачка бахил,
подсолнухи на кухонной клеенке,
держащие просыпанную соль.
Ты памятью наполнен, словно емкость
по капле высыхающей росой.

3.

И немудреные дорожки слез
вплелись весной, наверно, в сок берез.
Минуты скачут – жеребцы на хорде.
Тем удивительней, что все как будто гуд,
ничто не сбилось с принятого хода:
все тикают, бормочут и живут.

4.

Который раз консьерж, слепой, как крот,
роняет маслом на пол бутерброд.
И пахнет заливаемым асфальтом,
и груши созревают в свой черед,
и девочка закапывает фантик,
надеясь, что он в землю прорастет.

5.

И в голове строка опять поет,
слегка треща, как в газировке лед.
Ты попадаешь в жизнь, куда ни целься:
вот дети в парке тянутся, как нить,
и самой безнадежной из процессий
ежа с дороги тащат хоронить.

6.

И ходит молоко внутри коров,
и в теле ходит молодость и кровь.
А то, что там в тебе дыра сквозная
(и сквозь нее проходят поезда,
да батискаф свободно пролезает),
то никому по сути не видать.

7.

Но вот пока ты красишь в голубой
прихожую и, раздражен собой,
идешь мотаться в снежности двора,
где обливается товарищ закаленный,
вдруг замерзает чертова дыра,
как лунка, под поношенной дубленкой.

***

Я жила в каморке. Тополя шелестели сладко.
А в каморке не было пола и некуда было сесть.
И в виду отсутствия мест для любой посадки
всем гостям приходилось в воздухе повисеть.

Приходил отец, летал и рыдал обильно,
жарил рыбу и сверху слезами, слезами капал…
Извинялся, - мол, не очень тебя любил, но…
но зато, как я ловко пожарил карпа!

Приходила мать. Кто поймет ее, кто поймет?
Проходяща мать, как дождь за твоим окном.
Говорит, улетаю к солнцу я собирать там мед,
говорит, что солнце красиво опылено.

Забегал дружбан, перепачкан, смешон, сутул,
загребал в воздушных волнах руками пьяными,
щелкал семечки, убеждал прикупить хоть стул,
мол, итак полжизни в пролетающем состоянии.

Я пошла в Икею, выбрала табурет,
отдала всего четыреста пятьдесят рублей,
прихожу, смотрю, а друга уже и нет,
прихожу, смотрю – ни мамы, ни папы нет,
только пух набежал с уличных тополей.

УСЫ

В магазине, где люди текли и текли,
где скупали и рыбу, и сыр,
где теряли детей, оставляли рубли,
объявили: «Нашли мы чужие усы,
заберите усы, заберите усы!»

И студент прибежал из отдела весов
«Не терял я усов, не терял я усов, –
но отдайте их мне побыстрей,
он заныл, он заныл, он заныл, –
буду выглядеть в них я гораздо мудрей,
мне усы до зарезу нужны».
Ах, как будто усы больше некуда деть?
Не отдали усов, не послушали слов,
как студент ни молил, ни молил,
и пошел на экзамен печальный студент,
и в связи с недостачей природных усов
он экзамен, увы, провалил.

Покупатель неясный, неясный нагрянул,
и не ясен он был будь здоров.
И спросили его: «Как усы потеряли?».
Он ответил: «В отеле сыров!»
«Странно, странно. А точно ли ваши усы?
Эти найдены были среди колбасы.» –
Усомнились тогда продавцы.
Но схватил покупатель усы, как шакал,
что добычу тащил в уголок:
«ах, усцы, ах, усцы, дорогие усцы,
как я рад, что я вас разыскал!»
он сказал и усы уволок.

А потом человек, человек приходил,
человек был печальный и дельный,
он сказал: «Я усы обронил, обронил,
полагаю, в колбасном отделе».
Объяснили ему, что беда, что беда,
что усов ему, видно, теперь не видать,
как ушей, как ушей не видать.

Он сказал: «А у них был огромнейший плюс:
если я очень злюсь, если я очень злюсь,
я усами тогда шевелю.
И как только терпенье стремится к нулю,
то жена может сразу смекнуть,
накормить меня вкусными щами,
я их ем, я их ем, и жену, и жену
постепенно прощаю, прощаю».

Говорят продавцы: «Ах тогда, ах тогда
мы ошибку свою признаем,
да и нам вас не хочется злить…
Завалялась у нас борода, борода
Вы возьмите ее, вы возьмите ее
и начните вы ей шевелить.
Шевелите вы ей, шевелите вы ей,
и жене будет даже видней».

***

Если встретите вы тигра, Тигра Львовича,
Вы не злите ни за что Тигра Львовича,
Вы не заставляйте его рычать.
А то вы уж больно сочные, больно вкусные,
он вам может что-нибудь пооткусывать.

Вы прижмитесь к нему грудью, телом дохленьким,
вы скажите: «Тигр, плохо мне, Львович, плохо мне,
сколько я желаний носил в себе веснами,
все во мне обмякли со звездами!
Сколько лет желал, сколько вёсен маялся…
не сбывается, сильный Тигр мой, не сбывается».

Мудрый зверь рыкнет гулко и страшно Вам:
«Человечек, со звезд ты не спрашивай,
знай ходи да и тело донашивай,
знай ходи ты под звездами-дурами,
ты ходи и желанья задумывай.
Вот развел тут мокроту неуютную,
ты смотри, зажую тебя, зажую тебя».

А зажеванным быть – дело противное,
лучше лапу пожмите тигрову,
обнимите Вы спину тигрову.
И пружиньте себе далее наугад,
пусть поплачет над Вами ноющий звездопад.

ЗАНИМАТЕЛЬНЫЕ ДНИ

1.

Сколько вдохов до покоя?
Все танцуешь, стрекоза?
И зачем техничка в школе
столько драила спортзал?

А потом взяла и на-те,
прыгнула через козла,
и тихонько по канату
прямо в небо уползла.

2.

Бледный, усталый и тихий,
стершийся до каблуков,
ходит по свету сантехник,
ходит сантехник Барков.

Ровно живется, не спится.
Тает тихонько, как лед,
с вантузом старым ложится,
с новой бутылкой встает.

От сентября до апреля
время заклеило всё,
разве что кот пожалеет,
к ужину мышь принесет.

3.

– Извини меня, послушай!
Шапку надо мне давно,
чтоб туда входили уши,
у меня большие уши,
как у маленьких слонов.

– Нам приказано взашей
гнать носителей ушей!

4.

Как-то ночью после пьянки
дядя Ч сидел-грустил,
только сунул ус наружу,
глядь – луна упала в лужу,
вынес он тогда стремянку
и луну приколотил.
Глядь – и звезды отстегнулись,
дядя молоток схватил
и собрал все звезды с улиц,
и на совесть, и получше
к небу их приколотил.
Он луну приколотил,
звезды он приколотил.
А потом на всякий случай
и жену поколотил.

5.

Значит, мы за всех в расплате?
Ночью крикнешь в потолок:
– Мама, а за что ушла ты?
Может, потому что платье
на др не подошло?
Может, мама, это кара
за какой-то злобный взгляд,
за пустой и слабый стих,
и за то, что я украла
восемьдесят два рубля
в девяностых из кармана,
что бы ни было там, мама,
ты прости меня прости.

6.

В какой стране невиданной,
В каком году расхристанном,
смекните, е-мое!
Елена Леонидовна
Студентикам стилистику
С почти екатерининских
Времен преподает.

Студентов лечит книгами,
Гостей Пешковским потчует,
Живет, как колосок,
И плачет Леонидовна
Над непонятным почерком
И полчищами жуткими
Ботинков и носок.

Елена Леонидовна
Всем светит, как фонарик.
Но если кто идет
Одну из книг выкидывать,
То буковки к ней на руки
Ползут, ползут и прячутся
В одежде у нее.

7.

Чтоб избавиться от грусти,
от безделья, от тоски,
я вот думаю, что стоит
мне выращивать носки.

Посажу кустов носочных,
и дарить их буду всем,
от кого носки сбежали
в среднерусской полосе.

8.

Один ведущий, выходя в эфир,
надулся, как просроченный кефир,
и прочитал с экрана: «Ну и ну,
соседний край не вылечил войну.
У нас же облака плывут легко,
день мухами стреляет в молоко».