Елена Коро - поэзия и проза

ЧИСТЫХ ЧИСЕЛ ЧАСОСЛОВ

Как часто час лишь часть, частица,
Частит, секундами шурша,
Все чаще, учащаясь в числах,
Дробясь числителем, круша,
Как частный гость в бреду подкорки
Взорвав все корни из числа
И возопив на дне иголки:
Как часто час лишь часть числа!
Числа, чарующего частью,
Частицей часа, частью слов,
Под час частующих частицу,
В честь НЕ, несущих естество.
Число - чистилище для чистки
Его порочащих частиц:
От НЕ, свергающей попытку
Числа существенно спастись;
До НИ, что чистит в чистой сути
Число, свергая существо.
И из чистилища частично
Ряд чисел всходит в божество.
Гимн чистых сущностей пред Сущим
И чистых чисел часослов,
И славословие грядущих
На место чисел чистых слов.

ЗАВРЫ ОЗАРЕНИЯ

Завр заревой - прародитель зарей.
Зари суть завры озарения.
Также зари суть земли, озаренные зарями-заврaми.
Антипод зарей - пали - выжженные земли.
Мастера строят башни-маяки на зaрях,
дaбы нe выжрaли их пaли, eщё зaрeвыe зaвры,
зря в бойницы бaшeн зрячим зрaчком, озaряют зaри.
Тaковы зaвры озaрeния!

Завры заката
в зареве зрят зари.
Зари зрачок
oзарил белопeнную кипень.
Завр заревой зрит
в зари морские с тоскою:
где ты, подругa?
В море полощeт
черная женщина, ночь,
бeлый сaвaн дня.

ЭЛЛИНСКИЙ ДЕНЬ

1.

«Я сегодня не помню, что было вчера…»
А. Блок

Снова Эллады рожок
Посейдоново ухо тревожит.
Медленно плавится день.
В волнах понта томленье, что дленье
И тленье белого пеплоса дня.
К погруженью
коней Гелиосовых в волны
Истлевают длинноты дня.
Нагота его не наслажденьем
Гелиосова взора, виденьем
промелькнет, и исчезнет забвеньем...
Эллинским днем
в Посейдоново ухо шепчу:
Я не помню утраты...

«По утрам забываю свои вечера…»
А. Блок

Некто сказал, что имя Эллады
Мойры плетут неустанно,
Но, заснув, забывают.
Эллинский день – на холсте Пенелопы.
Взглянешь вовне из холста
И увидишь понт неизменный,
Имя и тень на песке золотом.
Имя Улисс замирает улиткой,
Спрятав нутро внутрь холста Пенелопы,
Тянутся рожки вовне...
Их и увидишь эллинским днем,
Но о призрачность их не споткнешься.
Так, отрезвев, тень свою посылаешь
В ухо шепнуть Посейдону:
Я не знаю теней,
Потому что не помню имен...

«Белым днем забываю огни…»
А. Блок

Тени Эллады, как боги, живут в именах
Нареченных младенцев.
Дети теней богов и героев, словно
Тени имен их, эллинским днем
в дар – и с дарами – во славу...
Славный флейтист к берегам
странноприимного понта выводит
имен и детей череду... Имя ему – Гомер...
Должность его – крысолов.
Гомеров рожок Посейдоново ухо ласкает...
Ластится волнами день. В тугую воронку прибоя,
в Посейдоново ухо – Гомер и герои,
и тени, и дети, и я...
...имя свое отпускаю...
забываю себя...

«По ночам забываю дни…»
А. Блок

Имя, забытое Мойрами в дремоте полудня,
Ночью, стыдясь, Пенелопа с холста изгоняет,
Чтобы с рассветом его воссоздать по фрагментам.
Кадр один – эллинский день бесконечный.
В кадре втором изменчивый понт, быстротечный.
Кадр за кадром – смена богов, их имен и героев.
Дети приходят вослед параллельно их теням.
Девочка, тень, Эвридика,
Ручонкою машет из ночи,
Имя шепнуть ей невмочь,
Ночь вобрала в себя имя.
Мочи нет вынуть себя, словно рыбу
Из Посейдоновой сети...
Боги Эллады, как дети,
Имена раздарили убогим и нищим.
С кем ты осталась, Эллада?
С днем бесконечным и белым...
Имя его дорогое понт мне не даст позабыть.

ГРАНЁНЫЙ БОКАЛ МОРЯ

1. Гезлев

Город горбатился верблюдом двугорбым,
Сгорбив презрительно губы.
Губчатой сгорбленностью сгорбились пирсы,
Питаясь солёностью моря.
Волны горбатились, набегая
На жёлтый песок под пирсом.
Пирс горбатился, налегая
На жёлтый песок пушистый.
Песок горбатился, дюнясь в складках
Маленького побережья.
Мечеть минаретами
Горбами верблюжьими,
Губами исламскими
Горбила воздух города
Призывами громоподобными.
Собаки горбатились воем,
Пеной горбатилось море,
Вбирая морскими губками
Исламские звуки города –
Сгорбившегося верблюда.

2.

Гранили гранитом,
Нанося грани,
Изумрудный бокал моря,
Вспененный лазурью
Граничащего с горизонтом неба.
Мороженщик-бог
Накладывал щедро
Пушистую пену тучек
В гранёный бокал малахитовый,
В гранях играло солнце.
Жара опускалась тяжёлой тучей
На город, гордившийся морем.
Он минаретами
Пил жаркий воздух.
Он пирсами
Приникал к малахиту,
Стремясь к горизонту
Губами воздушных струений,
Стремясь осушить
Изумрудный бокал моря
И утолить безумную жажду дня.
Видимо, бог-безумец
Обручил город и море,
Обрёкши жарой безумной
На вечную жажду,
Неутолённость солёного поцелуя.

3.

Городу – верблюду двугорбому –
Гранёный бокал моря
Бог – соучастник событий –
Поднёс. Губами скорбными,
Томясь медузою гордою,
Город вобрал в себя море.
Пенясь, оно стекало
По гранитным ступеням берега,
Опенив гранитные губы.
Город плевком верблюжьим выстрелил,
Губами гранитными выгранил
Тело медузово моря.
Бог-холстомер тело
Мерою вымерял,
Катерами да яхтами.
Город-мазила вымарал
Мазки на холсте моря,
Катера подогнав к пирсам.
Пенилось оно и струилось
В огранке гранитного берега.
Город губами верблюжьими
Целовался беззвучно с морем.

САД ДЕРВИШЕЙ

Сад дервишей, курильщики в ханской беседке снов.
Сладкий запах с прелой осенней листвой снова
уносит в мир, где в узкой улочке черепичный бой,
сбой матрицы, тонкое восточное лицо,
взгляд, забирающий душу в рай, где наложницам
платят опиумом, звоном струн, танцем странников
под абрикосом, чьи листья курятся дымком, оков
не снимавший с души, вдруг уснул - и пришли
вороном на старом абрикосе - перелетные сны...

НАЧИНАЮСЬ БОГОМ

Начинаюсь богом
из точки невозврата,
я умер в выжженном времени
змееносцем via combusta,
богом начинаю жить...

ЗМЕЕНОСЦЫ ПОСВЯЩЕНИЯ

Путь змееносцев, длящийся в Крым,
не в Австралию штампом в паспорт:
«третий пол» - иным,
богом из пустоты, избранником
духа выжженного пути,
via combusta, переходящим в крик,
в шепот гортани, сожженной дымом
гари, курящейся молоком,
стелющейся белым облаком
по низкорослым травам яйлы.
Тот, кто встречает весну
в утренней дымке снов,
Тот, кто встречает сущь,
скользящую черной змеёй
в белых каплях тумана
и в мареве росой написанных слов, -
змееносец посвящения
Елена Коро

ТОТ, КТО ПРИШЁЛ ИБИСОМ

Тот, кто йод в имени,
Тот, кто мудрость и отец времени,
Тот проявился ибисом,
черным стражем сокровенного,
белым вестником изреченного.
Даже творец иудейский
вопрошал в книге - Иова:
«Кто вложил мудрость
в сердце ибиса?»

Тот, кто пришел ибисом,
солнцем утренним в Гермополе,
блистающий оперением темным комата,
просветляющий блаженством души умерших.

Тот, кто пришел ибисом
на улицы Александрии,
существо лунарное городу
оставил полумесяцем на мечетях.

Тот, кто чарует змей, скорпионов,
Тот не пьет воды околдованной,
Тот не чист по закону моисееву.
Тот, кто Йод в Имени.

ЛЮБИМАЯ, Я ТОБОЙ СТАЛ

Любимая, я тебя видел,
Я тебя слышал и осязал.
Любимая, я был там,
Я играл на струнах дерева,
И ствол его был подвластен,
Гибко послушен безбожной руке поэта.
Любимая, стан его нимфу скрывал.
Я поднимал покрывала,
Медленно, пядь за пядью,
Обнажая тело, белевшее сахаром.
Любимая, я приникал губами,
Я проникал языком
В мягкую, сочную плоть,
Упругие ветви качали меня
В колыбели объятий.
Любимая, я тебя знал,
Я вырос из лона земли
Деревом твоих сновидений.
Любимая, я стал тобой,
Возьми плоды мои, возьми мои узы,
Я опутаю тебя лианами снов моих.
Пусти погреться, хочется жить.
Любовь моя, ты скрылась в лоне,
Я за тобой.

НЕ ОФЕЛИЕЙ…

Не Офелией
феей песчаного дня
переписывать птиц расписание
стану с утра,
выводя на песке
знаки древних забытых племён,
перекрестьями в штрих окольцован,
навеки пленён.
Сквозняком многоточий,
танцем каждой песчинки во мне,
птичьим щебетом, лепетом,
нежностью, наедине
с этой россыпью искр
от сквозящих сквозь время имён,
сквозь подстрочник, сквозь шёпот,
сквозь хор голосов - ни о ком...

ГЕЗЕЛЕВСКИЕ ЧЁТКИ АЛЛАХА