Пятые сутки включается "Лондон".
Зверь-одиночка мерещится мне.
Шторы раздвинув, увижу я зонды,
Что нарисованы им на окне.

Но Колыбельная может баюкать,
Как не баюкает даже Баюн.
Зверь-одиночка берёт меня в руки
И улетает, ведь он - гамаюн.

Лондонский ливень. Прозрачные капли.
Может, я - капля немого дождя?
Я опадаю на пёрышки цапли
И рассыпаюсь, с крыла упадя.

НОВЫМ НАМ

Возможно, не мы, а какой-то другой
Волшебник отправит Туда голубей,
Ответят не нам, не знакомой рукой
Помашут не нам и не снимут цепей.
А я из пятнистых живых лоскутков
Ворону и ворона пихтой сошью,
Летать научу побыстрей облаков,
И ты их отпустишь на землю свою.
Надейся, что двое найдут Ту страну,
Где можно прожить без тревог и обид,
Где можно узреть и схватить тишину,
И снежное солнце заснуло и - спит.

ЗАКОУЛКИ ПЛОЩАДЕЙ

Т.Е.Н.

Медленным шагом по площади Рока
Мимо растресканных тусклых домов
Чумно проходим и вянет дорога
От завороженных грустью умов.
Злачный эфир разрастается грозно
И не препятствует гари стена.
Схема больных переулков серьёзно
Ломаной линией искривлена.
За поворотом - гнилая решётка
Или задворки ничейных дворов.
Наши шаги раздаются так чётко
И привлекают вниманье воров.
Недра ж мои - не вместимей стакана,
Ну а в стакане - один декаданс.
Ползают по башмакам тараканы…
Нечего красть - не металл, не фаянс…
Серый чахоточный блеск подворотен -
Тронуть нас хочется каждой клешне.
Я замолчал, я опять обезротен,
Я не устойчив и ты не по мне.
Столько препятствий - не выдержать слабым.
Это - довлеющий замкнутый круг.
Словно бы мы - подколодные жабы,
Нас окружает пугающий глюк.
Мы расстаёмся. По собственной воле.
Взгляды чернушные всё выдают.
Глупо - вдвоём избавляться от боли.
Гадко - мечтать про совместный уют.
Ну же! По плану развитья событий?
Не говорить никому, а когда
Всё обнажится - не делать распитий
И не краснеть от обид и стыда?
Странно, что ты позаботилась прежде
Как бы о мне, промолчав всем и вся,
Чтобы не дать укрепляться надежде,
Чтоб не отрылась большая стезя.
Что же за фразы в щелчки телефона?..
"Ты для меня - положительный шок…"
Пауза и продолжение звона:
"Действия - где?" Электрический ток.
Ты, бессердечная (стаи ругательств)!..
Лучше надежду рубить на корню,
Обезнадёживать без отлагательств,
Словно бы мчась по ночной авеню…
Разума нет - так без разума думай!
Что приключается, коли болтать?
Окна на стенах - что контуры мумий…
Ветка берёзы - как мёртвая прядь…
Но не седая… Ты выйдешь с победой.
Горькой победой… Позёмка-эфир
Тянется вдоль и трещит сигарета…
Ты для меня - настоящий Заир.
Ты наступила на каменный череп…
Мой ли? Да вряд ли. Похож, но не мой.
Не усиляй децибелы истерик -
Скоро лежать здесь тебе и самой!
Скоро я свыкнусь с беспарною полькой,
Буду плясать в одинокости дня.
Сколько подохнет красавиц? И сколько…
Это касается только меня!

Всё, что случается - к горю.
Тот, кто умрёт - победит.
Кто догниет на заборе?
Кто к небесам полетит?
Выбери путь! Золотистый,
Хлипкий, но правильный путь,
Самодостаточный, мглистый
Путь в неподвижную муть.

ПРОТИВ СЕБЯ ЖЕ

Мутно горит полуночный фонарь.
Рокот крыла и мерцанье металла.
Свет прижимает к булыжникам гарь.
Их ли ты, леди, всю жизнь поджидала?

Очарование в прелестях делось.
Мир - коридор, освещённый лучом
Фар мотоцикла, гремит ни о чём.
Всадницей Воланда быть захотелось?

SOPHISMA

Поскользнулся перед бездной,
Оступился, полетел,
Заржавел, поблёк, исчезнул
И забыл, что жить хотел.
Приласкались к сцене кудри
Пьяных девиц и парней,
Уголком сухого утра
Запивая взрыв огней.
Красно-жёлтым, чёрно-белым
Золотилась пустота
И туда душа летела,
Но - без крыльев и хвоста.
Я гримасницу потрогал,
Но ошибся и пропал.
Я разбил десятки стёкол
И устроил карнавал.
А гримасница рыданий,
Пересмешница смешков
Повернула вспять гаданья
Ностальгических стихов.
Никаким не станет вечер,
Утра красочность вберёт,
И платить мне будет нечем
За далёкий перелёт.
Но - короткий или длинный -
Он случится всё равно.
Безразличен запах винный,
Проникающий в окно.
Только жертвы - будут живы.
Только жатва - для добра.
Выхожу я из крапивы.
Дожидаюсь я утра.

НИКТО КРОМЕ

Вот - мы идём по тоскливому парку,
Шепчемся (только название - вслух),
Праздные ветви построили арку…
Зной - беспощаден и воздух - так сух!..

Это - февраль! Погляди: разве грустно
Пяткам проталин и вороху роз?
Ясный язык у рапсодии устной.
Парк говорит, что закончен невроз.

Под руку с принцем февральских рапсодий
Ты - замедляешься в вальсе весны.
Первый весенний Предтеча - в полёте!
Он - приземляется к нам со спины.

Выкрасив злое пространство горячим -
Светло-коричневым и золотым -
Он, оглянувшись, за пазуху спрячет
Всё, что смущало нас в контурах зим.

Весело парку. На фоне платанов
Чёрный гранит пробивает трава.
Месяц - и ягоды станут румяней,
И от цветков загремит голова.

Зелень на чёрном. Вверху - от зенита
До горизонта - небесный кисель
Сизых и карих тонов я увидел.
Солнце пробилось сквозь каждую щель.

Весело ли - не доступно веселье…
Сядем на эту скамейку - бегом,
Будто скамья - веселей карусели,
Поразгребаем листву сапогом…

Чтобы весна родилась без заминки,
Чтобы искрилась - в твоём и моём,
Чтобы по ней не справляли поминки,
Сядем - во имя весны - и споём…

"Ладушки!.. Песенка мартовских пленниц…
Палки скамейки иссохлись… Агу!
Наша веснушка - февральский младенец…
Первые вдохи на первом шагу!.."

МЕХАНИКА

Осенним вечером заснул.
Осенним утром заглянул
В окно и листопадный гул
Стянул синхронно кожу скул.
Внизу вертелся листопад,
Прося - что милостыню - взгляд,
Бросаясь с узких балюстрад
На покрывало автострад.

ЕЩЁ ОСЕННЕЕ

На прошлой неделе, в ноябрьский вторник,
Я из дому вышел искать телеграф,
Но - небо замёл нестарательный дворник.
На небе - клочки листопадов и трав.

Ромашки дымились на пламенных косах,
А дети дышали костром автострад,
И, каждый, держась за потрёпанный посох,
Сидели деды на скамейках у врат.

Снега. И снега. И ноябрьский ветер -
В ладони, и щёки, и бежевый шарф.
Стою одиноко у входа мечети,
Смотрю на ледышки платановых арф.

Рассыпались вдребезги замки из клёна,
Забыты игрушки стеклянные в них.
Из гулкого снега и игл зелёных
Я замок построю на мыслях одних.

Кружилась над площадью стая воронья,
За ветром на небо взлетая вразброс,
За стаей летели в тоскливой погоне
Сушёные листья, играя в мороз.

И голуби семечки с кисти клевали,
А ветер спугнул, и взметнулись они,
По разные стороны уличной дали
Пушистыми крыльями прячась в тени.

Двухцветная радуга осени. Поздно -
Давно рассвело и собралось темнеть,
Но только не будет колодезей звёздных -
Отключена осенью звёздная сеть.

И вроде бы лампы и воздух - на месте,
И пасмурный голос о том же поёт,
Целуются где-то жених и невеста,
Но всё же - потерян реальностный ход.

Не быть новостям. А куда подевались
Недавние воспоминанья мои?
Какие сюжеты во мне разорвались?
Какими судьбами мы стали ничьи?

Наверно, не мне предназначены волны.
Наверно, я сел в продырявленный чёлн.
И спутал на радио косность с продольным
И слушаю открики радиоволн.

В ГАВАНИ СЕРДЦА

Скребется тревожное - Что-то случилось...
Молчанье. Дыханье. Квартира пуста.
Дождливый цемент во дворе. Обнажилась
Душа. И стена. И портрет. Пустота.
Останься со мною ещё на минуту.
С тобою я будто в ладони Христа.
Но - тихо... И вздох. Невозможное чудо.
Волшебник бессильно шипит: "Никогда..."
И жутко не прыгнуть во чьё-то объятье,
Непонятым быть в полуслове бесед,
А около - призраки знойного ада
И мой устрашающий обморок бред.
Вернись на минуту - я только припомню
Лицо. Нарисую последний портрет.
Вечерняя гавань моя, да за что мне?
Увы - ты безумна... Тебя уже нет.

КАНТАТА КИТАЙСКОГО ЖЕНЬШЕНЯ

Себе

Когда рука попала в ящик,
Старик нащупал свой дневник,
Порассуждал о предстоящем,
Достал, раскрыл и тут же сник.

Его лицо красноречиво
Просило сжалиться над ним
Аллаха, Яхве, Будду, Шиву,
Но каждым был старик гоним.

Оно просило состраданья
У чашек, стульев и икон,
Но в чашках плавали пираньи,
А из икон глядел дракон.

Тогда старик коснулся фото,
Одел пенсне и вытер пыль.
Он пробурил за миг полёта
Десятки лет и сотни миль.

- Точнее, семьдесят четыре.
Вот это - я, среди друзей… -
Он говорил своей квартире,
А может, просто ночи сей.

Его крошило декаданство,
А он ловил живой сигнал,
И, чтобы воссоздать пространство,
Он терпеливо вспоминал…

На этом снимке сжалась площадь
И сжалась вместе молодёжь.
Он ощущал друзей на ощупь
И даже слышал их галдёж.

- Давайте жить, - сказала, - вместе! -
Одна, притопнув каблучком.
Она была его невестой…
Пять лет жила со стариком…

Горюй, старик, - пророкотало.
Старик упал на стул-валун
И всё кричал, пока хватало…
Он знал, что прошлое - галюн.

Его рвало метать и плакать,
Он скомкал тысячи страниц,
Но слёзы высохли от рака,
И он склонился просто ниц.

И он задумал всё закончить,
И смерть звонками увенчать,
Посредством телефонных гончих
Поставить жирную печать.

Решил встревожить каждый номер,
Все номера, какие знал,
Чтоб знать - кто жив ещё, кто помер,
Кто помнит, кто забыл… Сигнал.

Набрал: 2-5-6-7… Прошибло:
Зачем??? Не выдержал старик…
И трубкой телефонной он рассёк себе висок.
И жизнь погибла…
И грудь упала на дневник…

ЛУННЫЙ ЧАЙ

Минусы - это запреты, а ты -
Вся - из трепещущих ветрами штор.
Грусть о тебе - розовее мечты.
Вот - я грущу. Я ладони простер.

Злая, жестокая грусть и тоска.
Выхода нет, а внутри - коридор.
Склеились с небом глаза - и слегка
Я приближаю восторженный взор.

Трудно поверить, что взгляды - мои.
Страшно, что ты говоришь обо мне.
Грусть подавляет морские ладьи
И провожает в круиз по луне.

Небо только что было звёздным.
Теперь - карниз и перья дыма.
Я стою на одной ноге. Поздно.
Траур. Я - парус.