В доисторическое время
По магистрали высоты
Я направляюсь через темень,
Держась за ржавые кресты…
Года выводятся на счётчик
Моих уверенных шагов.
Мгновенья дней сменяют ночи
На самой глубине мозгов.
Я душу выстрелил из пушки -
Назад, в далёкий мезозой,
И будто - конфетти хлопушки -
Она рассыпалась росой…
Но у шлагбаума той эры
Я был свеченьем опалён,
И на мгновенье мир стал серым…
Назад, за тридевять времён!

Системой гор окольцована плоскость…
За нею живут до сих пор динозавры…
Досюда доносятся лишь отголоски
Их рёвов, похожих на звоны литавр…
На древней Земле обитают победно
Цари - динозавры, везде, где возможно…
И только за ширмою гор беспросветной
Древнейшие люди ютятся безбожно…
Они здесь - со дня сотворения мира…
Они - знаменитые гиперборейцы…
Такие же странные, как дебоширы…
Такие же белые, как европейцы….
(Они - по ту сторону гор не ходили,
Там - ящеры были царями планеты…
Оттуда дорогу ещё не открыли,
Ведь зуб динозавра убийственно-меток…
И дело не в том, что трусливый характер
Скрывался в тех людях, а просто - опасно…)
И только когда залетал птеродактиль
Сюда, то его убивали прекрасно…
Прошло исторических лет - миллиарды,
И тикало время, а люди плодилась,
Их внешность всегда оставалась стандартом,
Они не менялись, а только - рядились…
И жили они точно так же неярко,
И так же, как мы - не жалели природу…
В их местности горной, высотной и жаркой
Росли мегаполисы, парки, заводы…
И было известно такое селенье:
Ardovra - в народе оно называлось.
Десяток домов, подлежащих старенью,
И то, что от хвойного леса осталось…

Земля! Дотрагиваться до тебя могут только небеса… Все они, будто розовопёрые фениксы, клюют безнаказанно мою голову. Я поднимаю глаза к отражающим почву листьям явора и сквозь сумерки вспархивают незримо пёстрые тени. Я ощущаю, как их перья рассекают воздух на две половины… Рассекают нас…
Если ты прячешься от меня за планетариями крон, то ты увидела. Умопомрачение иллюзии, калейдоскоп мыслей-фантасмогорий… Всегда так, всегда это, когда впервые видишь… Изредка чёрные листья отворяют небье взморье и над моей рукой рождается порыв ветра, который никогда не станет ураганом, ибо ты здесь. У каждого листа - своё наречие, слова, и ежели слить воедино слова всех наречий, ты возникнет целый международный язык. Вздох сух. Твой... Разве там, в вышине, так же душно пахнет хвоей? Я потерял уверенность во мгле. Фениксы… Как по ним скажешь: сгорал ли он хоть раз или нет? Случалось ли возрожденье? Воздух сыт.
Та белая точка, которая мерцнула за щелью - наверно, это звезда… Откуда мне знать. Мерцнула и погасла. И зажглась. И погасла… Это ты управляешь ею!.. Лежу на холодной траве и заглядываю в твой мир. Никогда не видеть больше одной звезды… Что я знаю о правде? Далёкие с серпами и косами запели судорожно. Звёзды рассекают нас… Песни рассекают нас…
Стоит только пошевельнуться, и всё поймёшь - и конструктор от фирмы "Жизнь", и двигатель заурядного человека. И перья, и листья станут понятны. Так говорят мне будто бы арфа и серебряный голос в незримо далёкой вышине, голос облизал струны и вязко прилип к ним. На расстоянии руки от меня - журчанье ручейка. Сам ручей - чуть дальше. Он, как артерия, или змея, или артерии, по которой ползёт змея… Берега, словно живые, ползут… Только повернуть голову и увидеть, провести по контурам берегов рукой… Я - рука, я - пальцы, я - течение. Бежит откуда-то серебристо-зелёная холодная родниковая вода по коже (откуда - не знаю). Пальцы - по берегу ручья, ручей - в мизинец направился. Продолжаю прислушиваться. Скачет по гальке нотой Ми, устраивает миниатюрные водопады… Живая вода и я - гармония. Даже ты не знаешь, смогут ли розовопёрые рассечь нас, а я - знаю… Никто, ничто - не сможет. Между своей и моей выбираю твою душу.
Время течёт быстро и столько, сколько я здесь нахожусь, может, и не бывает времени… Не припомнить, как я оказался здесь… Время теперь не значит ничего: оно идёт только когда движешься сам - или горизонтально, или вертикально, идёшь - медленно, бежишь - быстрее. Солнце не любит разглядывать сокровища, его щупальца бессильны обворовать плоскость… Солнце до боли вытягивает руки свои, а я его всё равно не вижу…
Земля! Вся сила твоя обращена ко мне! Разверни мою голову к ручью. Пусть всё, что было твоим, станет - со мной…
Песня косарей. Где-то, за далёким, но одиноким рядом летних тополей - пшеничное поле. Уже чувствую, как под лилово-красными пробивающимися сквозь небо лучами Солнца колышется лилово-красная волнистость зрелых колосьев. Длинные тени… Тонкие фигуры косарей с косами и с серпами. Мужчины - с косами, женщины - с серпами… Они едва двинули косой и - еле видимое отражение лезвия скользит по стеблю пшеницы. Ещё секунду спустя лилово-красные зёрна, падая к поверхности, окрашиваются в серый, отливающий золотом, цвет. По вечернему воздуху проноситься звук: шы-шы, шы-шы - зерно хрустит…
Короткая жизнь наблюдателя оборвалась на закате, и зелёный луч берложного Солнца превратил её в жизнь режиссёра. Это было прикосновением жизни ко мне, незамеченным мною.

Любители пахоты летом пшеницу
Растили, косили - ночами и днями…
И гнулись от едкого пота ресницы…
А люди себя ощущали царями…
В кедровом лесу танцевали блондинки,
И юноши прятались для размышлений…
Из мирного озера - словно картинки -
Смотрели свидетели всех поколений…
Туристы, бывало, ходили и горы
(Но дальше - ни шагу!), искали пещеры,
Любили они путешествия в город,
Исследовать улицы, дворики, скверы…
А парень Yuhamt ещё не был ни разу -
За гранью деревни и ближнего поля…
Он жил в своём доме и слыл ловеласом.
Теперь и ему захотелось на волю…
Его несусветные джинсы в порезах…
Его безымянная кофта - протёрта…
Но он был избранником хвойного леса,
Он шёл через лес идиллически-гордо…
Коряги катились под быстрые ноги…
Зелёные шишки дурманили душу…
До города - семь километров дороги…
Не взял он собой ничего, чтоб покушать…

Под наконечником ботинка -
Усталый топот и следы…
Как будто бы трещит пластинка…
Игла слетела с борозды…
В гигантской жёлтой жгучей чаше,
Вдоль строгого бордюра гор,
Как будто между рельс, отважен,
Пронзает юноша простор.
А склоны чаши золотистой
Скрывает рожь и виноград.
Есть царство знойных, есть - тенистых,
А солнце жарит в аккурат.
Звезда выстреливает дробью,
И дробь - как семена цветов.
В траве скрываются надгробья.
Для рая край почти готов.

Сумерки за сумерками, с термосом и - в дебри,
В синее и в розовое - на домашней зебре…
В доме нет дверей и я - через окно - из дома -
Вдаль и каждый раз - дорогой новой, незнакомой.
Я вернусь с рассветом в тесной сумке или позже,
Не рассвет со мной, а я - с рассветом в душной ноше…
Смерть мертва, а жизнь жива, и с этим поспоришь.
Этой ночью я узнаю то, как пахнет море,
И о чём кричат медузы в солнечных ожогах,
Что такое мало грёз и что такое много…
В неизведанную даль сквозь сумерки и чащу,
Муравейник на опушке жизни предстоящей,
Через апогей мечты и перелигий зноя,
Прихватив с собой из дома вазу с сухостоем,
Прикрепив себе на шляпу сад в миниатюре -
Цветники и перья ржи, расчёсанные бурей…
Я вернусь и расскажу о том, что видел ночью -
Как во тьме рвалась у горизонта пасть на клочья,
Месяц реял знаком вопросительным без точки,
А пожарища туристов строились в цепочки,
И в загадочной пещере - мыслей всех обитель,
Где я отыскал рассвет и как его похитил…
Мне нет дела до того, что где-то бродит леший.
Ночь грешна, я - беззащитен, леший - безутешен…
Мне нет дела до того, что где-то - взрывы фабрик:
Трубы их - затушенные свечи в канделябре…
И я - союзник взрывов, друг чудовищ грустных.
Я знаю, как здороваться с обоймой грузных
Созвездий, выспавшихся днём в гробу Вселенной…
И ежедневной смерти ждут они, гоня геенну…
Мне нет дела до того, что где-то - континенты
В небеса вздымаются - в последние моменты
Жизни - взорванные в вулканическом пожары…
Только настораживает этот запах гари…
Мне хотелось бы узнать фамилию медузы,
Выброшенной на песок, какого она вкуса,
С кем она дружила и каков её характер,
Знает ли она об удалении галактик…
Я люблю смотреть на дым за сонным парапетом
Волн… Когда вернусь домой, то расскажу об этом…

Змеиный шорох через бисер
Упавших шишек полз вперёд,
Читая заголовки писем,
Не зная, что прорыл их крот.
По норам и по каждой букве,
По шелухе упавших стрел…
Дым фабрик вились - как хоругви -
Вдали, где город сатанел.
Мохнатый шорох полз по ветру,
По черенкам лесных ручьев,
По спицам веток, рёбрам кедров,
По крыльям дряхлых соловьёв.
Он поднимался вверх, на крышу
Сплошного леса - из низин.
И становился, шорох слыша,
Весь лес - как будто клавесин.
У шороха учился пенью
Птенец, родившийся зимой.
А шорох полз, предав забвенью,
Что потерял змею в селеньи
И что змее ползти самой.

Yuhamt, персонаж, упомянутый выше,
По выбритой просеке шёл грациозно.
Ботинки Yuhamt'а скользили, как лыжи.
Склонялись над кепкой свинцовые сосны.
Краснеющий ягодник цвёл самоцветно,
Как будто рассыпаны всюду кристаллы…
Янтарь становился оранжево-медным,
Стекая с кедровых стволов одичало…
А мальвы - разбрызганной врозь мамалыгой -
Фокстротом под алым лучом пламенели.
Листались - как будто страницы у книги -
Страницы бутонов и ландышей трели…
Бутон - словно клюв затаившейся птицы -
Кричал из травы непонятную ересь…
А в небе закатном копились зарницы
И с ними сливался младенческий вереск…
В долине виднелись стальные ограды,
Там были питомники трицератопсов,
И люди ходили за пасмурным стадом
С игрой инструментов, похожих на кобзы…
Холмы - череда многолетних сугробов -
Тропинкой на две половины разбиты…
Дорога вела в городские трущобы…
Сам город гудел вдалеке монолитом…
Yuhamt продолжал, и чем ближе к строеньям -
Тем больше в окрестности серого цвета…
Бесцветными стали цветки и растенья -
Как будто на спектр наложено вето…

"Серые поля! Как удивительно! Находка, достойная сострадания!
Серые деревья, серые травы!.."
Прячутся в норы по инерции, без сознания,
Механизированные удавы…
"Я бы никогда не подумал, что маки бывают серыми!..
Ах! Над городом алым заревом,
Оловянным костром, полосатыми шерстяными химерами
Летает дымное живое марево!
Земля хрусти под ногами, как сухая солома.
Она - словно музыкальный инструмент!..
Дым вздымается из труб дома, похожего на хлебный ломоть,
Прядью серых шёлковых лент…

Наклонясь к Земле, что я услышу?
Она не дышит.
В норах -
Мёртвые мыши,
Мёртвый ворох…
В подземной нише -
Шорох,
Всё ниже,
Ниже,
Ниже…
Припав к Небу, что услышу?
Город.
Один - гудит.
Один - гремит.
Один - дышит…"

Молот стальной над мостом позвоночным,
Медный котёл над кривым небоскрёбом.
Небо затоплено лавой проточной.
Стал небоскрёб многочисленным гробом.
Уровни неба - "Кровавая Мэри" -
Тучи расплылись - одна над другой…
Алые - в космос - проталиной - двери -
В небе, накрывшем пространство дугой…
С гордостью города смерчи играют,
Тучи повсюду и тучи - везде…
Тёмно-лиловые, с розовым краем.
С красным пятном там, где место звезде…

По серым каменным пузырям дорожного гравия,
Отшлифованным сапогами,
Юноша Yuhamt входил в город, поражаясь равноправию
Между людьми и домами…
"Город - чудеса, спаситель, на него - всем - меряться!
Воронка, уловка, для душ - пасека.
В его межнебоскрёбную воркотню можно только впериться
И - не отводить глазики!"
Скромное небо теснилось на рельсах,
Тучи сгорали в печах паровозов.
Небо проткнул небоскрёб для пришельцев,
Напоминающий чёрную розу.
Падая вниз на стальную платформу,
Молот громадный отстукивал звонко
Тиканье времени - главную норму,
Временем - бил по ушным перепонкам…

Коридор магистрали однажды протоптан лихорадочным
Небоскрёбом, похожим на сапог.
После - эта махина нелепая исчезла загадочно…
Сапог смылся без ног…
Нет! Некуда бежать домам, площадям, закоулочкам…
Стены обступили друг друга.
Дом-ботинок шагнёт и, наступив, размозжит дом-шкатулочку!..
Покалечит сестру недугом!..
Кирпичи спелые, зрелые, с золотистой корочкой копоти,
Юношу - гостя - заодеялили…
Восторги захлебнулись в свинцовым ногах, в мясном сухожилистом топоте,
С поверхности уст отчалили…
Грязно-лимонным цветом с оборкой алого стального свечения,
Агрессивные,
Стены умели производить на гостей впечатление,
Совращали душу наивную…

Парень смотрел изучающим взглядом
На краснорукую, вставшую дыбом,
Отягощённую уличным скрипом,
Дымно-зелёную сталь эстакады…

Тёмный залив, как чудовищный панцирь -
Кровью заката-повешенца брызгам.
В море, забившемся в угол от визга,
Весь небосвод отражался багрянцем…

Второе небо - раскинулось под Землёю,
Море стало: прорубь.
Красные кляксы туч и метеоры
Отражают хляби,
Припудренные золою…

Нырнёшь в залив, и сразу - навылет,
В другое море,
В другое небо,
В другие бури,
В другие штили…

Нитки и узлы, видимо-невидимо:
Сплетения уз-обуз,
Подневольная дружба крика и шёпота,
Иго-любовь
Между человеком
И роботом…

Yuhamt направлялся к волшебным объектам
По зову капризного взгляда, и вектор
Движения был перманентно нацелен
На самое дно красоты и котелен…
Где было уютно, где краски бурлили -
Туда и шагалось, и прыгалось резво…
Там - фабрики были примером идиллий…
Yuhamt не оценивал города - трезво…

Забрёл в центр восхищения,
Окружили его испаряющиеся костры
Четырёх заводов,
Стены, истекающие спускающимся водопадом
Дыма грязно-жёлтого,
Едко-кислого на вкус…

Проехала мимо бронированная бензовозка…

Над головой сирена пронеслась:
В колодец дыма,
В когти воронки…
Свет его лизнул…

В голове помутилось…
Абрадарабда…
На помощь!

(Я ощутил мировой кайф)…
На помощь!

Кл, кл, бл, дл-мдк
Хола-зонба… -
Так отвечали трубы…

На помощь!
(Не по кайфу кайф - мне, не привык, бры…)
Дыр-выр-а-йо-тай -
Откликнулась бензиноноска…
…
Они сами с собой разговоры…
…
На помощь - поздно!
Он потерял сознание…

Ри-вык-бры-дрыщ -
Приехал робот-яга.
Лента пульса лёгких…
…
Кисло-сладкий луч присел у изголовья…
Фею рисовал вокруг Yuhamt'а - кровью…
Роб приехал согна луча.
…
…
…

***

Что - мы? Уже 100 миллионов лет назад - предшественники наши -
Взорвали эту Землю, не оставили на камне камня даже!..
Уже тогда она своё существованье прекратила,
И с тех далёких пор её обломки - под неистовым светилом
Окружно мчатся.

И этот мир, наш дикий мир, и мы, и всё, и всё, что происходит с нами -
Всего лишь сновиденья тех доисторических ребят,
Которые взорвались в унисон с Землёй, которых съело пламя,
Которых нет давно и камни о которых не скорбят,
Но сны - всё снятся.

глава 1

Смертельные болезни солнечных лучей -
Сражали вспышки света из небес, как штурм.
Протуберанцы из печей
Фабричных вырывались, как из тюрем.

И сколько не свети пульсарами в их мутные глаза:
Чтоб видели, как глохнет сердце дней в присутствии дорог -
Они спасают сон, который вечностью промок!
Они ослепли так, что не увидят, если небеса

Ударят в них, исторгнув ток
Межгалактической грозы,
И не поймут, когда на их порог
Придут последние часы!..

… Суженый вечности тоже заболевал инфекциями солнечных лучей - лучи болели абсцентной пневмонией, делающей свет липким, фобией солнечного света и странной болезнью, которая излечивала все остальные болезни, но взамен превращала жёлтую кровь лучей - сиреневой… Не понимая ям и не понимая возвышений… Yuhamt'а откачали от передозировки жары и выпустили обратно в яд, вручив на память текст песни, написанной полузабытым странником, заглянувшим в город и женившемся на дочери дыма…

"ПЕРЕДОЗИРОВКА ЖАРЫ

Слюна превращается в воск.
Скатапультировали слёзы
И сколлапсировало мозг.
Следы смертельной передозы
Жары и зноя - на виду:
Мой чёртвый разум сжался в точку
Италия глаз, как чёрная дыра,
Глотает бездну, как дыру,
Садятся слёзы на листочки,
Колоды крыш и веера.
Играя в спектакли…
Играя в спектакли…
Машины, не так ли?
Не так ли, причины?
Питаюсь призраками на ночь,
А сердце залито свинцом,
И затвердел в железных ранах
Лукавый запах хромосом".

Yuhamt сразу же выяснил у горожан, какова дорога из. Теперь он стоял у люка, ведущего в древнюю дренажную систему. Отворачиваясь. Размышляя, разочаровавшись. Закапываясь в мысли, он говорил про себя - эта мысль про смерть. И это про смерть. И это про смерть... И это. Это всё, как суббота, переодевшаяся в пятницу, и забывшая при этом о нижнем белье... Всё с красным оттенком - синее с красным оттенком, зеленое - с красным, белое - с красным... Иже с ними. Смурь...
Здесь на вопрос "Сколько времени?" - отвечают: "Сколько и всегда". Все горожане - это неудавшиеся наркоманы, ибо достаточно заразному только посмотреть в глаза собеседнице, и она тут же становилась наркоманкой тоже, а те, кому уже удалось стать наркоманом, живут в многоэтажных подземных галереях. Здесь люди умеют говорить только по будням и не умеют - в уик-энд. Горожане не чувствуют, как пахнет Луна и не могут видеть птиц, зато могут усилием воли переключать каналы телевизора. А уходя в гости или в никуда, говорят домоседам: "Если мне будут звонить... Передай им, что меня нет". Здесь можно перед смертью утопиться в кровавой (Чья кровь?) ванне, а птицы всё равно улетят в тёплые-тёплые края. Здесь даже кошки научились уже плакать, как маленькие дети, иногда переходя на звуки "Лю" и "Фу" и даже на слова, являясь источником десятков ночных инфарктов и гротескных приключенческих сновидений у ещё оставшихся в живых. Кошки-говорушки - не редкость... Вопрос в ином: кто научил диких кошек говорить? - если в городе всем кажется, что они ходят вверх головой, что солнце внизу да ещё и под ногами, то нужно ли им знать - видят ли цветы так же, или этот дар дан только людям? И ещё. Смысл - это причина или следствие? Каково количество оранжевых домов в этом проклятом городе? Чем отличаются оранжевый и лиловый, а если ничем - почему в Мегаполисе нет лиловых домов? Кто такой отнюдь?
Думал отрешёнными мыслями...
Это всё - жизнь в форме бублика, червь, соединившийся в кольцо, у которого голова соединена с хвостом, поэтому он ест всеми порами кожи... Каждая пора - одна пасть... Впрочем, колесо выдумала не природа... Природа придумала шар - планеты, звёзды - а человек, сделав, как всегда, шар - плоским, получил колесо. Играй. Играй, фортепиано! У тебя всего четыре чёрные клавиши, отзеркаливающие четыре ноты МИ - МИ контр-октавы, первой октавы, второй и третьей... Фортепиано? Ты хочешь, чтобы на тебе играли четырьмя руками... Не много ли удовольствия - чтобы на тебе играли? Да ещё и четыре руки... Нет. Тебе - НЕТ.
В одном зеркале отражаются только лица, в другом - только руки...

Yuhamt не хотел обитать внутри бомбы,
Внутри мегаполиса, родины взвыва...
Он шёл под землёй, бередя катакомбы -
Из города в дали огней молчаливых...
Уже за пределами серого поля
Он вышел под лунное небо из гротов,
И в первый момент захлебнулся от воли,
А после - задумался об идиотах...
Туннель был прорыт через гору,
В туннеле проложен ручей,
И чёрные эти просторы
Желтели от пляски свечей.
Томились свободные лодки
У берега, скромно скрипя,
И в лодки садились красотки,
Горой соблазняя тебя.
А в центре речного разлива
Стояли - по пояс в воде -
Скамьи из бамбука и ивы,
Мерцая в ночной темноте.
Туннель был как символ слиянья,
А лодки - зародыши душ.
Любил укрощать расстоянья
Туннель под горой Дермартуш.
Сидели на этих бамбуках,
Купаясь в цветах-кружевах,
Влюблённые дети недугов,
Похожие на черепах.
Вокруг, вдалеке, там, где берег -
Свечей прогорали огни -
Как будто бы звёзды в пещере,
И круг рисовали они.
Здесь плыл и Yuhamt, отвлечённо
Смотря на кутящих в горе,
А пара весёлых девчонок,
Чертя на ручьистом ковре
Оранжевой лодкой рисунок,
Решила преследовать цель.
И парня, став празднично-юной,
Шумя, пригласила в постель.
Оставил Yuhamt без вниманья
Их окрик, и плыл сквозь туман,
Домой, где - ИНЫЕ - созданья
Целуют глазами капель...

… Когда он всю ночь отдыхал у левады,
Роса собиралась в морщинах ладони...
Чуть солнце: роса обращалась в осадок,
Запачканно-розовый, с примесью вони...
А небо казалось неистово-древним...
Yuhamt не увидел знакомого леса,
Когда возвращался в родную деревню...
"Сюда пришли крезы - из Города крезы -
Сюда добирались, вот - увозятся брёвна... -
(Он тут же всё понял) - Нельзя!.. Невозможно!
Я этому лесу - племянник был кровный!"
Ему было страшно, тревожно и тошно...

… Оттуда, где хлопали в ладоши молотки в сапогах-скороходах и кричали разгорячённые глотки верноподданных строителей дуры Цивилизации, смешивались все звуки в одно и в последствии звучали, как гимн: "Мы варим дождь в железных лапах двух зеркал…"
Прошла вторая ночь бегства. Дождинки были матрёшками - одна в другой - и, падая, они оставляли на листьях черёмух веснушки. Это был чей-то дождь на чьём-то сенокосе. Вероятно, дождь и сенокос принадлежали кому-то одному.
Yuhamt проснулся от того, что не слышал механического шума. Где-то падал человек. Где-то поднимался от земли туман. Вероятно, это человек - стремился к земле, а падая, взмывал ввысь туманом, неспособный помешать себе. Такое ощущенье, что сутки удлинились вдвое и все фотоны, вмурованные в блестящие лучи за световой день, выстрелили одновременно в зрачки фруктовые Yuhamt'а - свет был сверхсветом, гипернабатом, новым поколением лучей - несказан, неоъясним… Небеса были знаменем, их цвет нам был дан, как лучший цвет для любого знамени, но кто-то не знает этого. Рядом с собой, у изголовья, он взглядом набрёл на девушку - зеленоглазую (у неё были обнажены глаза) и бледнокожую, похожую на голографические картинки строгих юных развратниц из популярных компьютерных игр, с короткой причёской и неглубокими морщинками-оврагами вокруг глаз. В то же время она была похожа на последнюю амазонку (Кто бы мог подумать, что в городах могут водиться в городах?!.) - сентиментальная хищница.
- Кто ты, хищница? - он хотел закрыть глаза, но не мог позволить себе этого... Не потому, что пробуждение, а потому, что хотел смотреть на девушку. Осознав это, он раздосадовано подумал о том, что "опять ему не дали выспаться".
- Gzoyarva. Я шла за тобой ещё из Города, следила за тобой всё время... Да ты не бойся: ты не пленник, и я не пленница. Но пока ты жив, я не уйду.
- Зачем тебе это?
Yuhamt приподнялся. Не было другого выхода, и другого выхода не хотелось... Он пытался понять, конец это или начало. Выходило одно: солнечный луч был оклеветан и клеймён чумой. Дуэт странников глушил расстояния шагами.
- У меня остеклелые глаза - не обессудь. Мне было очень страшно, когда тебя увезли в больницу. Я поехала за тобой, и сидела у твоей койки. Я сказала санитарам, что я - твоя жена, а ты - в бреду - подтвердил: "Да". Когда они ушли, я - одна -обручилась с тобой, и ты - снова в бреду - снова произнёс: "Да"...
- Ты любишь придумывать сказки...
- Не веришь? Вот чудной ты... Вообще, здесь тоже страшно. Будто иной мир.
- Чудная. Как писала одна известная поэтесса позапрошлого века "И ты не пугаешься тени, что спит у тебя за спиной. Ты просто внимательный гений и тоже… немного чудной". Отчего тебе страшно?
- Ну как будто настояли цвета мира, как вино, в древних мехах космоса, и всё здесь - ярче, пестрее. В три раза... Как называются эти штуковины?
- Это цветы. Незабудки. Если дарят незабудки, значит просят человека, чтоб тот их не забывал. Это старая традиция. Тебе когда-нибудь дарили незабудки?
- Нет.
- Держи, - синие лепестки были как воспламенившийся газ.
- Нет. Я боюсь. А вдруг укусит?
- Хм... Мда... Да не укусят. Держи!
- А я и не собираюсь забывать тебя, - Gzoyarva не отступала, всё ещё боялась, - я просто пойду рядом... Можно мне пойти рядом с тобой?
- Очевидно, затворница, - отвечал он, задумавшись, почему - если страсть в людях он дьявола, то эта страсть - такая чистая...
- Покажешь мне другие незабудки.
- Незабудки пойдут с нами, - и Yuhamt вставил цветы в свой карман, как в вазу, чтобы после - незаметно переложить в ёё карман.

***

Дуэт подорванцев нашёл в лесу маленькое уютное кафе. Yuhamt пил из вишнёвых веточек чай из гранённого стакана и заедал наслажденьями. В небе уверенно пролегли первые старческие морщины.
- Горожане привыкли дышать чистым углекислым газом, и для них кислород стал ядом. Вы наивно считаете, что северный ветер должен пахнуть букетом из тетрабензола и ОН-полихлоридов, а западный ветер - просто нефтью, и вот - тропосфера без знакомых запахов кажется тебе обнажённой, таящей опасности, или её вообще нет, а если тебя захочет потрогать, заигрывая, ветвь явора, значит, тебя атакуют чужеродное тело… Хочешь чая? Да ты попробуй, что это такое… - Yuhamt уже привык снисходительно относиться к странностям Gzoyarv'ы (если бы обращал внимание на это, то уже через минуту бы признал, что Gzoyarv'а невыносима…), - единственное, что у вас осталось от людей - это способность е[…]ся… Представь себе, солнце - раньше всё было наоборот у людей. Я понимаю, ты сейчас подумаешь: "Вот тупицы!.." Но поверь - они не умели дышать смогом…
Девушка искренно удивлялась. Но беспокойство было сильнее удивления. Говорят, если те люди - люди LXII века - очутились бы здесь, в LXVI веке, они бы умерли от инфекций и токсикозов через десять секунд…
- Я верю тебе. Теперь, прожив на свободе неделю, я начинаю привыкать к зелёному, синему и даже жёлтому цвету. Это потому, что у тебя кожа жёлтая. У меня - серая. Ты как другой расы.
- Покажу-ка я тебе, что такое лес. Не пугайся. И… Я всё хотел тебя спросить. Ты волосы красила налётом гирдоксида углерода с титановыми белилами или бензокарбонатом рубидия?
- Серной кислотой.
- Мда… Деревенские погибли бы от серной…

Она была в восторге от увиденного ею:
Она стократно изучала хвойную аллею,
Ходя по ней туда-сюда. Она срывала шишки
И удивлялась радуге - без передышки.

***

Прошло два дня. Изумрудномраморные леса сменяли друг друга. Опушки были озадачены странной девушкой. Однажды девушка приникла губами к уху Yuhamt'a. Он подумал, что она хочет его поцеловать, а она взяла и прошептала:

- Мне кажется, что этот мир, где зелень так усердна,
Где взглядом всех цветов за раз не почерпнёшь -
Вот этот мир для некоторых смутных
Не так хорош, не так хорош?
Что для людей он суть враждебен,
Что жить на фабриках от бога нам дано.
Ты посмотри: какое жёлтое светило в странном небе?!.
Он же серым быть должно.

К вечеру Gzoyarv'е стало не по себе. Будто глаз на лице не было, а были они где-то далеко, за горизонтом, и обливались потом драконьим. Будто стала она прозрачной, материя её тоньше стала, почти - эфир стала, и просвещается насквозь, а вместо крови - туман, вместо сердца - три лампочки, и ничего нет более. Испарины исполосовали кровавыми царапинами подкожную паутину альвеол, яблоки глаз напряглись, желая стать мускулами и катапультировать на волю, а чёрно-белая кровь ворвалась, как волна, в хвойный воздух.
К вечеру Gzoyarv'е стало не по себе. Она спросила Yuhamt'a:
- Что мне останется от тебя на память? - потом вспомнила о незабудках в кармане и жалобно
успокоилась.
Через минуту Gzoyarv'а умерла. Её организм отторгнул окружающую природу.
Кровь превращалась в снег, и не только стервятники, даже бактерии не прикасались к прекрасному трупу. Для них эта плоть была ядовита…

глава 2

Солнце на клешнях пронзивших море якорей
Отражалось - мир русалок слишком неприступен…
Горицветы шторм сорвал с полей.
Горицветы унесло в морские глуби…
Лепестки цветов укрыли море пеленой.
Волнорез разбит и стал похожим на расчёску.
Волны нюхали цветы в испарине дневной.
Шторм сошёл на нет, и океан казался плоским.
Щупальца дрейфующих забытых кораблей
Нажимали клавишу волны - одну, другую…
Горицветы утонули в хляби трёх морей
И теперь - на дне морском: ликуют…
Шторм накрыл собой луга, дробя все берега,
И теперь - произрастают горицветы
Там, на дне, на глубине - подводные луга,
Бирюзово-розовые - словно пледы…
Я пропустил.
Я опоздал
На карнавал
Бесовских сил,
На вещий шквал,
На праздник бурь,
Когда штурвал
Забыл лазурь…
Горицветы с луга сорваны волной,
И прохладой водной заменён воздушный зной…
Я хочу быть -
Где стихийные бедствия -
И их дети -
Катастрофические последствия…
Я хочу пить
Из шатуна-смерча…
Меня ведёт ветер -
Им путь мой по Земле прочерчен…
Шхуны - в тайфуны…
Пламя - в цунами…
Дрели - в метели…
В штормы
Пляшем кадриль до сих пор мы!..
Плот из пластмассовых бутылок
Прямо на воду спустили: поплыл…
Вдребезги - волны, гладь бурлила,
Ринулся плот через шум, без ветрил…
Мы - внутри большой пластмассовой бутылки,
Нас - бросает в стороны помпезная волна.
Мы - вперёд, мы тет-а-тет со штормом пылкий,
Мы взмываем в небеса и достаём до дна…
Вечное блуждание по морю -
Самая забавная из всех историй.
Моя мечта - участвовать во всём,
Заведовать тайгой и пустырём,
И разрабатывать режим муссонов,
На прочность проверять циклоны,
И даты смерчей назначать,
И ставить молнией печать,
Писать на джунглях метеором,
Повсюду сеять мухоморы,
Быть испытателем вулканов,
Быть воспитателем цунами,
Быть другом бурь и ураганов,
Быть стражем солнца…
Вдруг я замер…
Сегодня будет лучшее землетрясенье
На полуострове Аляска…
Какое всё-таки упрямое везенье,
Катастрофическая сказка…
Я буду там. Сейчас же - к месту действий,
Чтоб наблюдать за пьесой!
Не обличит меня планета в фарисействе -
Я буду там работать светлым бесом,
Служить - во имя драмы -
Мессу!
Где эпицентр хаоса бездонен,
Стихия - грозный пастырь,
И светосфера жалостливо стонет,
И воздух плачет часто…
Я не могу такое пропустить…
Я не могу так много потерять…
(И прозорливец мчался во всю прыть
За пядью пядь)…
Я знаю, я могу погибнуть -
И это так привычно для меня -
Я лавой захлебнусь, гуляя в кратере вулкана,
Комета постучится в голову тараном,
Завалит самоцветами в глубоком подземельи,
А может, раптор съест, решив, что я являюсь целью…
Отгорожусь Луной!..
Возможно, я - больной.
Деметра, ты со мной!
Луна на небе - словно циферблат часов…
Висит, напоминает: время - птицелов!..
Безмолвное оцепененье перед высью…
Глаза - совиные, а взгляды - лисьи…
Луна, а будет - месяц: ночь и - дачное окно
Выходит прямиком на горизонт…
А месяц - как подкова, тихо, но -
На пляж ползёт степной ночной бомонд:
Цыгане, грызуны
И насекомые,
Всем фазам глянцевой луны
Уже знакомые…
На пожарище жизни -
Лечь головой,
Поставить свои следы на всех событьях,
На всех мгновеньях!..
Только тогда поймёшь, что значит:
Живой!
Смерть - если она приходит за тобой домой -
Страшна.
Ежели же сам идёшь к ней, храбрый или хромой -
То совсем не страшна она!..
Ни впечатленья не должно быть выпущено даром!..
Ловить адреналин везде, космической и здешний!..
И жизнь заканчивать не глухотою, а пожаром,
Прислушиваясь не к метели зимней, а капели вешней!..
Неугомонные стихии!
Землянам - откупорьте уши!
У них - проколотые души
И невменяемо-глухие!
Приволокла меня карета -
Сквозь всё арктическое лето,
По льду, смутившемуся иностранцу
И покрасневшему от солнечных багрянцев,
Роняющих на землю розовую краску -
Сюда, в Аляску.
Я лёд ворошил.
Я в таборе жил:
Пёстрый народ -
Пережить глобальное землетрясенье
Приехали, пришли
Со всех концов Земли:
Абориген,
Араб, амазонка,
Тибетец
И даже затерявшийся в веках мессопотамец!..
Утро упало на снежную накипь.
Солнце на небо подброшено гирей.
Сырость влилась в разноцветные флаги,
Отягощая рассветные шири…
Чёрные точки подтаявших бликов
Трескались, льдины по швам расходились…
В предвосхищении нервного тика
Глыбы морщинами вдаль бороздились…
Мутные капли на лезвиях нежных
Первый ростков легкомыслий полярных -
Алый рассвет отражали мятежно…
Алый рассвет целовал их коварно…
Вдруг -
По торосам пронёсся второй луны глюк,
По трав стеблям пробежал басовый звук,
Из чайника Земли выпрыгнул надменный стук…
Мы встали в круг,
Мы стояли на головах,
Опрокинулись…
Небеса от земли отодвинулись…
Что им? Один взмах
Крыльями звёзд!..
Вниз ринулись -
Гроздь трёх гнёзд
И прах с плах…

Красным зигзагом разрезана кожа -
Напополам - у Земли огневой…
Красный зигзаг прыгнул в небо, и что же?.. -
В небе раздался божественный вой…

Красный зигзаг - это Бог наш - отныне!
С неба посыпался - Господа - прах…
Быть красным рекам в глубокой пустыне!
Быть красным айсбергам в алым морях!

Наше приветствие - огненной птице!
Рукопожатье с разумным огнём!
Круг горизонта шалфейно дымится.
Бак горизонта исходит вином.

Стоп-кадр! - Замолчало
Вдруг литосферы одеяло…
Огонь застыл на небе диском…
Планета выплюнула спутник,
И воздух лава с диким визгом
Пронзила - будто вилкой - студни…
Я сел на камень, взял папирус
И написал посланье миру: