***
1
Тьма - не отсутствие светил,
но шелест угольных материй
о плотно запертые двери,
о стены тренье жёстких крыл.
Я слышу стук твоей прядильни,
ночной вожатый. Полот рот
твоей отравы молодильной -
той, от которой шерсть растёт.
Но знаю: шаткие ступени,
ведущие в паршивый дом,
в ажурной свите светотени
к утру хрипят за петухом.
2
Я сплю. Я вижу сумрак тинный,
но верю, что спасётся дом
пускай не криком петушиным -
хотя б кукушечным враньём.
И до рассвета будет сниться,
что в театральной тишине
в часах замученная птица
хрипит на кухонной стене.
***
Мёртвых веток чугунные плети,
и лицо начинает гореть.
Буря мается, плача, как дети,
и не может никак умереть.
И, казалось, - не нужно и глупо,
и опасно вставать во весь рост,
где надёжно заваренный купол
обнадёживал россыпью звёзд.
Говорила ль звезда со звездою?
Никогда. Над моей головой
открывалось окно слуховое -
хохотали всю ночь надо мной.
Ну и что? В этом хоре невольных
белый хаос. Стрелец, водолей,
что бессмысленный ваш треугольник,
если нет чудной скрипки моей?
Видишь, Бог, защититься мне нечем,
но лежат на ладонях твоих
первородная речь человечья
и бессмертное блеянье - их…
***
Белый пепел плевел - пыль и труха
с юга, с севера - и в горле першит.
Только это, человек, чепуха:
петухами воздух вышит, прошит,
что Кащеевой чудесной иглой
(хочешь - гладью, а хочешь - крестом),
и никак не перепачкать золой
всё, что выстирано в доме моём.
Хорошо, что никого за спиной.
Только ангел мой бредёт и земля
прорастает бесполезной травой
там, где след от моего костыля.
Ты свищи меня, ищи по следам
(видно, бес моё тревожит ребро).
Вот наступит осень - крикну "Сезам",
в зазеркалье уходя, в серебро.
***
Трамвай на круг и - по мосту.
Кот - на единственной руке.
Фиринку этому коту
Старик домой везёт в кульке.
Старик уснул и видит сад,
Где мама кличет на обед.
Здесь невозможен самокат -
Необходим велосипед,
Чтоб жизнь на каждом вираже
Бывала, смыслу вопреки -
На расстоянии уже
Давно потерянной руки.
***
В огороде хожу, во саду ли -
Стелется под мои прахоря
Бескорыстная зелень июля,
Дорогое рыжьё октября.
Ты ж не мент - не кокарду с венками -
Лист кленовый на лоб прилепи.
Пахнет яблоками, пирогами,
Ржавым порохом старой цепи,
Шаг налево - и пахнет портвейном.
Шаг направо - скажу: у ворот
Благородного сэра Гавейна
Будиловская Клара зовёт.
Что одна, что другая держава -
Все равно по цепи день-деньской
То налево иду, то направо,
Никогда не следя за метлой:
Охлаждённое ли на морозе,
Разогретое ли на огне -
Разве Б-г отвечает Спинозе
За присутствие в разной хуйне?
***
В секретере отца моего -
Ничего, но такая свобода,
Что, когда я курочу его,
Светлый ангел цинкует у входа.
Пустотою наполнивший рот,
Пробираюсь поближе к пределу,
Где Орфей свою арфу берёт
Или Мэрилин М. - укелелу,
Но никто не пускается в пляс,
Ложками не стучит по колену.
Много света, но нет пары глаз,
Что могли бы заснять эту сцену.
Значит, я не умру на миру,
Что чрезмерной не кажется платой
Среди тех, кто ушел сквозь дыру
Из восьмёрки бухой, дурноватой.
***
Даётся город. Чёрная рука
чертёж чертила. Вызывает рвоту
зловоние гниющего белка.
Святых отсюда вынесли в субботу.
Теперь четверг. Куда же вы, куда,
златые дни? Уйдёт ещё не старым
мужик. Его заевшая среда
ему в затылок дышит перегаром.
Не стоит лгать, что дел невпроворот -
в костюмчике ли, в робе ли армейской,
ну, с кем он станет биться на живот
в стране, где блядь - всегда судья третейский?
Лазурь светла, тиха. Господь, взгляни:
он тоже не движение протеста,
когда сидит под деревом в тени,
где никому уже не хватит места.
Начертит круг и пот сотрёт с лица,
В Писании совсем мышей не ловит:
не Вия он поймает на живца,
но место вознесенья приготовит.
***
Я тот, кто понимает до конца,
что до конца не покидает лона,
кому, увы, не увезти лица
от перемен за окнами вагона,
Но увезти свой бритвенный прибор,
две пары брюк, белья четыре смены,
рубашки, зонтик, фотоаппарат
и что-нибудь поесть - на двое суток.
Сказать ли, что стареющая плоть
боится бритвы дурака-скитальца,
поскольку на вокзале есть Господь,
а Он вчистую обрывает ноги…
***
Я согласен, я тоже кричу "Банзай",
Это трогательный сериал до слёз:
Вот он зайцев спасает, как дед Мазай,
Вот подарки приносит, как дед Мороз
В белом венчике…
Я затвердил урок,
Что не оскудеет Его рука…
……………………………..
Добрый Бог, напевающий "мой сурок",
Нежной хваткою горло сдавил сурка.
***
Как сказал один уркаган,
не даёт понять барабан,
чья на нём натянута кожа.
Захмелевшие на пиру,
с Кончаком князь Игорь - в буру,
половецких жён не тревожа.
Что я делаю? Говорю.
Изменившийся к январю,
разве я говорю с эпохой?
В благодарность за хлеб и кров,
вон - ведёт хазар Гумилёв
на Отчизну, которой похуй.
Для чего мутабор быка
в бога Зевса - приращением языка
вплоть до вырванного султаном?
Глянь - сидит кабан имярек,
не поднимет ленивых век,
за молчок награждён кафтаном.
Что же делать, пенять кому
с текстом, сделанным по уму.
и кому выносить парашу?
Это водки ночной прилив.
Слава Богу, я, говорлив,
наплевал на исторью вашу.
***
Ему хорошо вне закона,
С ним звёзды - Стрелец, Волопас,
И блядью глядит Персефона
На этот орфический пляс,
Когда, присосавшийся к фляжке,
Он кроет в пути всех подряд,
И правит собачьей упряжкой,
Бескрайнему Северу рад,
В фабричную слякоть и копоть
Уйдет, наступая в говно,
И важные вести прохлопать
Такому ему не дано.
Он вечером встретит знакомых,
Расскажет какой анекдот,
Что эльф, записавшийся в гномы,
Он жизнь непростую ведёт
Всегда его Иры и Ленки
Готовы на лица упасть,
Когда, отвернувшись от стенки,
Он ссыт на проезжую часть.
Вокруг человеки простые -
Карась, краснопёрка, осётр,
Где сети закинул пустые
Сердито вытаскивать Пётр.
Упавший с небесного воза,
По лестнице вверх - вертиго…
Зачем слюдяные стрекозы
Летать научили его?
Sic transit земное, и славно,
Что ласты висят на гвозде:
Кто в небе практически плавал,
Не станет ходить по воде.
Зачем же в квартире убогой
Он был в ночь на среду зачат?
Не помнят Пафосские боги,
Кто спросит о нём - промолчат…
***
На прощанье не нужно меня лечить -
всё равно не удержит память
лиц, с которых воды не пить
и тем менее - в них ударить.
Снег - отвесно, поскольку буран ослаб,
верно, в честь моего бронхита.
Безнадёжно прокурен мой древний драп
и твоя лиса молью бита.
А в вагоне тепло и разносят чай.
Выпьем водки и ляжем рано.
Чем пугает судьба, на меня дроча?
Только кражею чемодана.
Мы наутро сойдем на перрон, назло
пункту А - в барахле из нейлона
в летней жизни, где баба стоит с веслом,
отобрав его у Харона.
***
Не торопись, с восторгом не гляди
на плотно упакованные вещи.
Ты говоришь - руины позади?
Но впереди развалины похлеще.
Тем более - не плачь и не печаль
бровей, мой друг. Вообще лица не морщи.
Приятна очарованная даль,
Разочарованная даль намного проще
для привыкания. Я знаю наперёд,
что там стоит колонной баба Лота.
И, чем немилосердней солнце жжёт,
тем безупречней, чётче выйдет фото.
В долине камень лёг, гребать-копать,
шероховатый. Снять его не труд, но
на нём я буду ящерицей спать.
Полуслепой. Бесхвостой. Изумрудной.
