ВИКТОРИЯ БЕРГ

ПОЛЁТЫ БЕЗУМНЫХ
(продолжение)

ОСЕНЬ НА ДВОИХ

По брусчатке каблучки цокают да цокают,
мчится, кружит желтый лист прочь по мостовой.
Вслед мне свист, а я спешу - грудь вперед высокую.
Если б видел, папа, ты — стала дочь какой.

Помнишь, так же мама шла — легкая, красивая?
Юбку-колокол вздымал ветер-хулиган
и по Невскому летел, вдоль Двора Гостиного.
Эх, какие были дни! - яркий ураган.

Портвешок, гитары звон и дворы колодцами.-
Целовалось же тогда, пелось и пилось.
Помнишь, папа, мир сиял золотыми солнцами?
Сколько лет прошло с тех пор, сколько пронеслось?

По брусчатке каблучки цокают да цокают,
ни присесть, ни отдохнуть — времени отсчет:
за себя еще бежать рыжею дорогою...
и немного за тебя. Поживем еще!


ПОХОДНАЯ ИГРОВАЯ

Это, братцы, не мое — вдоль дороги буераками.
Нет, не кончено жнивье - посмеемся, хоть и плакали,
ожидая тучных дней, лебеды да одуванчиков,
будет солнышко на дне запотевшего стаканчика,
будет хрусткий каравай, хороводы с пересмешками.
Кто отстал? А ну, давай, пыль ногами перемешивай!
Не гляди по сторонам, день не станет сердоликовым.
Долго тянется верста — ну и ладно, почирикаем,
что нам горе горевать, коли небо горечавками?
Развеселая игра — быть свободным и отчаянным
и не знать, что на пути нет свидетелей дурачествам -
то ли тень быстрей летит, то ли эхо где-то прячется.

К КОРОВЕ

(читать под пьесу Бетховена "К Элизе")

Всю ночь пила коньяк, а на заре
пошла доить соседскую корову -
завел наш олигарх, по моде новой,
а тварь тоскуй под эдакий борей,

когда ни зги вокруг. Да что там зга? -
отсутствует у масс самосознанье!
Лежат и спят, в своих укрывшись зданьях,
бездарно разложившись. Вот тоска!

И нет в них зова предков - от корней,
и нет особой, праотцовской жилки.
- Корова, слышишь, я иду за милки,
и мне не страшен бесконечный вэй!

Звенит ведро. Рассвет в родном краю.
Вдали - по МКАД - ревут машины борзо.
- Голубушка, плевать, что ты из бронзы -
дождись, я толерантно подою!


ПЧЁЛКИ НЕБЕСНЫЕ

В пенатах наших шли дожди
и толпы фермеров с капустой...
Дни начинались с лёгкой грусти,
но поджидало впереди

почти что счастье - чёткий шаг,
командный дух, стремленье к цели.
Мы так оптимистично смели,
что научились не дышать

во время кризисов и бурь,
пыльцой тим билдинговой манны
питаться, веря беспрестанно
в единство творческих натур

и бесконечность EBITDы...
Внезапно резко вечерело,
и тот, кто не окончил дело,
ждал от начальника беды -

быть не допущенным в леток,
не быть одним из многих в улье.
Иной бы тут сказал - "а хули? -
таких, как минимум, - пяток,

а то десяток во дворе".
Но коли ты пчела, не дятел,
поймёшь, что говорящий спятил,
и врежет дуба на заре,

уже не ведая пути.
И потому в пенатах наших
так много было пчёл пропавших -
бросали крылья, чтоб уйти.

ПУТЬ ДЖЕДАЯ Валерыч страдал: шумно грыз заусенцы, скреб грязь под ногтями, хватался за сердце. Закрытые чакры видны за версту, - носитель их будто прокисшее тесто. Под задом Валерыча с жалобным треском кукожился пуфиком офисный стул, с экранца холодного - жестко и странно - притягивал взор василиск диаграммы, вздымая мурашки на штатных местах и шерсть поднимая на складках затылка. Со стенки, засиженный мухами, Рильке косился с сомнением… «Ну его нах! – раздалось внезапно в пустом кабинете. – Взгляни на себя, - лик твой больше не светел, бобслей не вставляет, либидо молчит! А помнишь, - ведь ты конспектировал Ницше, мечтал о балете и домике в Ницце, до Пасхи постился, святил куличи. Но все растерял, угождая мамоне. Стал взгляд оловянным, и сам ты, как пони, что тщится лететь под седлом скакуна…» Валерыч вскочил, зацепив брюшком «клаву», метнулся налево, метнулся направо – вокруг ни души… Поискав письмена на стенке - для верности, буркнул: «Непруха». Вдруг видит - на принтере жирная муха с печально-зеленым и кротким лицом. Глаза и улыбка – ну вылитый Йода. Сидит, лапки трет – воплощенье природы. «Что зенки-то вылупил? Ну-ка сальцо пойди, растряси, блудный сын падавана!» Валерыч осклабился – папкою рваной по твари болтливой с размаху – шарах! И сразу же в лоб ему огненным шаром: «Да ты обнаглел не по-детски, лошара!» Валерыч воскликнул: «Да ну его нах!...» Под вечер поскребся главбух Антиподов, – шепнуть о возросших внезапно доходах, но был удивлен - кабинет опустел: открыто окно, сквозняком подметает записку «Ушол ваевать за джыдаев» и кучку обгрызанных в спешке ногтей…

РОМАНТИЧЕСКАЯ ПЕСНЬ
ОБ АСПЕКТАХ БОРЬБЫ С ГРЫЗУНАМИ

Залетевшей, чуть свет, любопытной звездой
постучался в ночи агроном Полуженский
к Поливксене Затылковой – бабе простой,
но могутной по стати, поэтому веской.

Поливксена, прикрывши застенчивость дынь
вожделенно-литых шалью в синих розанах,
собиралася в сад, на осеннюю стынь -
околачивать груши. - От зайцев поганых,

что сгрызают бесстыже с деревьев кору,
издевательски гадя в петрушку и редьку.
(Утром выйдут – не будет уж пищи нутру –
и пойдут, голодая, скитаться к соседям).

Взяв мешочек с гвоздями, пилу, молоток,
Полуженский шагнул в сумрак сада тревожно -
был томим он желаньем, дрожал, как листок,
и Затылковой жар ощущал всею кожей.

Всхохотнула далече, в предчувствиях, выпь,
ей откликнулся филин, пугая бедою.
Полуженский чесал под рубашкою сыпь,
колебался под грузом моральных устоев...

Ночь была трудовою истомой полна,
шелестело листвой благодарное древо.
И удар молотка шел синкопой без сна,
и дарила любовью хозяйственность дева...

Славься, чувство, рожденное парою рук!
Как прекрасна работа – надежда страдальцу!...
Две недели стоял над деревнею стук...
Уходили на юг перелетные зайцы.

ДИСПОЗИЦИЯ ПО ШТЕРНУ Рыдала ключница Гликерья, слезой закапав пирожок: "Вишь, барин плеткою ожёг, суровенек опять с похмелья". Нахмурившись и подбоченясь, рукою щеку подперев, пеняя на хозяйский гнев, внимала причитаньям челядь. В окошко билась нудно муха, стучали ходики - тик-так. "Видать, навел нечистый враг за невоздержанность проруху, - шептала кучеру кухарка. - Вечор у барина она все хохотала, сатана. А утром, глянь, - с каким подарком..." Гликерья, приспустив сторожко рубашку с белого плеча, от плети вспухшую печать всем показала и ладошкой глаза отерла. Колокольчик в покоях барских зазвенел. Гликерья стала, словно мел, бледна, и, причитать закончив, поправив локон медно-русый, в покои барские ушла... Звенела за стеной пила, стучал топор, орали гуси... К обеду небо потемнело, взметнуло ветром к небу пыль, кобель у кузницы завыл и получил за это дело. Но не смогли ни вопль, ни громы уже мятущейся грозы унять восторженную зыбь и сладость чувственной истомы лежащих в барской почивальне. Кухарка, очищая лук, прислушалась - затих ли стук и стон. "Закончил, вишь, охальник. А то все драться. Вот ведь дело. Папаша тоже был мастак - баб портил, так его растак..." Лицо старушки потеплело...

НОЧЬ И НЕМНОГО ДОЖДЯ

За окном стучит уютно спицами,
вяжет кружевное полотно
дождевая бабушка.
Не спится мне, я вожу кораблики из снов
по волнам из хлопка темно-синего –
нежно льнет к щеке пуховый вал.
Ночника ковровая актиния
в темноте неярко расцвела,
отгоняя Мару игломордого,
что морским коньком вплывает в сон.
Вот бы накормить злодея творогом
или, на худой конец, овсом –
съест ли, унесет ли красну девицу,
превратившись в чалого коня?...
В омуте груди так сладко дремлется
беспокойной стайке бесенят -
падаю на дно тяжелым камушком,
растворяясь в мирной глубине.
Шепчет сказки дождевая бабушка,
кружево все тоньше и длинней.

СОН ОСЛИКА В ЖАРКИЙ-ЖАРКИЙ ПОДЕНЬ

Под грузом тягот и невзгод
бредет упрямый ослик жизни. -
Уже уплачен сбор акцизный
за каждый вздох, за каждый год,

за каждый пройденный виток.
Пылит надеждами дорога,
горчит трава прозрений - Бога
подарок, кара и урок.

Жара. Искрится небосвод -
река ушедших сонно манит.
И ослик теплыми губами
касается студеных вод...

О СНАХ, ПРЯНИЧНОМ ДОМИКЕ И...

Все твои сны, как каштаны, - на толстую нитку -
в бусы. Как в детстве.
А после - отправимся "в гости". -
Мальчик печальный с девчонкой насмешливой.

Постер
глянцевый, яркий.
Картинка, что скотчем на плитку
дома из пряника старого - грустной константой,
где "жили-были"... На блюдечке кукольном чашка.

Чаем горчит пустота. День сгорает вчерашний -
стопкою писем и фото, отмеченных кантом
черным по краю.
"Послушай... Вон облако - зайцем..."
Шёпот листвы истлевающей. Губы беззвучны...

Время-трамвай уезжает.
Машу тебе ручкой -
сны увожу. Спи спокойно...
...................... и не просыпайся.

ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯ

жертвам Холокоста посвящается

Она так гордится свистом - на тысячу этажей
взлетает, вмерзая в небо, чернеющая вода.
Здесь если восходит солнце, то только в ее душе,
но это не так уж плохо - восходит оно всегда,

хоть звезды горят повсюду, на тысячах дочерей,
сменивших Рахиль и Лию, идущих на яркий свет.
Еще далеко до жизни и вечер утра добрей,
но счастье живет отдельно - в отсутствующей листве,

в не ставшей кроваткой детской барачной гнилой доске,
в уснувших печах Ваала и птице в ее груди.
Она так гордится свистом, оставленная Никем,
но Он-то отлично знает - ей будет куда уйти.


ИСТОК

Помолчать в тишине.
Быть никем. Ниоткуда.
И увидеть, как волны стирают следы

из вчера в никуда.
Жизнь - великое чудо,
если можешь один посидеть у воды

и принять - как спасенье -
шум в кронах сосновых,
горечь хвои нагретой и скрип тростника,

стать великим и малым,
звеном и основой...
и уплыть на восход, как большая река...