Мы с Климом выросли в одном дворе, более того - в одном подъезде. Я жил на седьмом этаже - он на четвёртом. Впрочем, как-то так получилось, что кроме его имени, - довольно редкого, надо сказать, - я про него ничего не знал. Нет, мы, конечно, обменивались приветствиями при встрече, изредка попадали в одну команду, когда играли, например, в казаков-разбойников или другие дворовые игры, но, откровенно говоря, нам не было друг до друга никакого дела. После мы даже учились некоторое время в одной школе, в параллельных классах, но и тогда нас ничего не связывало.
Дружба возникла неожиданно. Школа уже была в прошлом, я учился на первом курсе университета, и однажды осенью попал на день рождения своего приятеля. К моему удивлению, в числе приглашенных оказался и Клим, а судьбе было угодно, чтобы места наши оказались рядом.
Уже после четвёртой рюмки мы почувствовали такую духовную и физическую близость, что никак не могли взять в толк, - как же это раньше мы не кидались друг другу в объятия при случайной встрече? Та ночь и полторы бутылки водки сделали из нас близких приятелей, и мы не расставались потом практически все студенческие годы.
Довольно скоро я узнал, что у Клима была одна пагубная страсть - он очень любил выпить. Нет, законченным алкоголиком, он, конечно же, не был, да и сам всячески отрицал свою тягу к водке, однако раз в неделю мой приятель стабильно возвращался домой пьяным. В свои восемнадцать лет он легко, "на раз", выпивал бутылку водки и после этого ещё довольно сносно держался на ногах и разговаривал. Мне же, с моим субтильным телосложением и отсутствием большого опыта в питейном искусстве, и двести грамм поначалу казались непосильной ношей. Потом, правда, я тоже поднаторел в этом деле, и в дальнейшем ненамного отставал от него.
Пьянея, я начинал много говорить, путаясь в словах, - меня почему-то всегда тянуло на научные или философские темы, - кривлялся, что очень смешило моего приятеля, чувствовал себя абсолютно свободным, и в разговоре постоянно повторял фразу "Понимаешь?"..
- Понимаешь, - говорил я ему. - По статистике, на каждого пацана приходится по полторы девушки. Понимаешь?
- Так им и надо, дурам, - весело восклицал он, хлопая меня по плечу. - Так им и надо!
- Понимаешь, их после тридцати никто замуж возьмёт, а мы и в сорок в самом соку. Понимаешь?
- Понимаю, - ухмылялся Клим.
Однако была в наших отношениях одна проблема. Приняв "на грудь", мой друг веселился лишь поначалу, а затем мрачнел и хмурился от каждой последующей рюмки. Пьяная злоба Клима требовала выхода, и, к несчастью, всегда находила его. Если мы выпивали в большой компании, то после определённого количества выпитого он неосознанно выбирал себе жертву и начинал придираться к этому человеку. Язвил, отпускал глупые шутки, а в конце так накручивал себя, что посиделки наши нередко заканчивались дракой, инициатором которой всегда был Клим.
В случае же, когда кроме меня, его и бутылки водки больше никого не было, - а так получалось чаще всего, - агрессия приятеля обрушивалась на мою скромную персону. До драки дело, правда, никогда не доходило, но я, осыпаемый его насмешками и презрением, в течение всего вечера, клятвенно обещал себе, что ни-ког-да больше не буду с ним пить. Однако проходило время и всё начиналось сызнова.
Самое удивительное заключалось в том, что на следующий день Клим начисто забывал о оскорблениях в мой адрес, вновь становился моим другом, на которого всегда можно положиться, и который искренне недоумевал и раскаивался, когда я с обидой напоминал ему про минувший вечер. И всё же он столько раз выручал меня из всяких неприятных ситуаций, которыми так изобилует молодость, что мало-помалу я научился закрывать глаза на его недостатки.
Совсем другое дело, когда мы сидели в окружении девушек! Клим сразу превращался в удалого молодца, в ужасно компанейского парня. Но и здесь наши желания никогда не совпадали. Меня всегда злило то, что он всегда рассматривал девушек только как объект для секса. Если мы, к примеру, знакомились с симпатичной девушкой, то я всегда думал о том, как завязать с ней длительные отношения, сидеть с ней у костра и чувствовать себя любимым, а Клим - только о том, на какой день она заберётся к нему в постель. Однако я любил, когда у него дома собирались девушки.
В одну из таких вечеринок он придумал мне прозвище, от которого я не могу избавиться и по сей день. Когда одна из наших подружек в сотый раз попросила у меня деньги, чтобы ещё купить пива, я не выдержал и возмутившись, сердито сказал:
- Что я тебе, Рокфеллер? Пора бы уже свои деньги иметь.
- Ты… кто? - с усмешкой спросил у меня Клим. - Пропеллер?
Девушки, разумеется, закатились от смеха, и на протяжении всего последующего вечера, плавно перешедшего в ночь, только так меня и называли. Вконец обидевшись на всех, я собрался уйти, но Клим, скосив на меня пьяный глаз, примирительно сказал:
- Ну ладно. Не Пропеллер. Ты этот - Карлсон с пропеллером.
Увидев, что я не хочу быть и Карлсоном с пропеллером, Клим предложил другой вариант:
- Будешь Малышом, другом Карлссона.
Все снова засмеялись, а случайное прозвище, родившееся той ночью, постепенно влезло в мою жизнь и стало неотъемлемой частью меня самого. Даже сейчас, когда виски мои стала покрывать первая седина, прозвище "Малыш", обращённое ко мне кем-то из моих друзей или близких, всегда настраивает меня на благодушный лад.
Впрочем, ещё чаще Клим называл меня просто "бродягой". Когда он пьяным заходил ко мне домой (в два, в три часа ночи - для него, в отличие от меня, это не имело никакого значения), то сначала несколько минут молча смотрел на меня, пока я, сонный и злой, переминался с ноги на ногу. Затем ему удавалось собраться с мыслями, и он выдавливал из себя всегда одну и ту же фразу:
- Гэй, бродяга! Будем пить или тупо на меня смотреть?
После моих клятвенных заверений, что я устал, сплю, занят, он обычно успокаивался и говорил:
- Ну, бродяга, сделай мне тогда бутербродик с луком, чтобы запах перебить.
Я шёл на кухню, стараясь не потревожить уже разбуженных им родителей, делал ему бутерброд с маслом и солью, и сверху кидал пару колечек лука. Он съедал его в один миг, и уходил в счастливой уверенности, что запах лука перебьёт водочный перегар. То, что он почти не держался на ногах, не принималось во внимание - Клим всегда удивлялся, когда его хрупкая мать, измученная частыми попойками сына, закатывала громогласные скандалы.
- Я же не пил! - кричал он ей, пытаясь снять ботинки и не упасть при этом на пол. - Лук ел, хочешь дыхну?
И даже сейчас, когда в случайном разговоре упоминается тема студенчества, и мой собеседник мечтательно закатывает глаза, вспоминая юность, перед моими глазами почему-то всплывает только одна картина. Я не вижу ни своих сокурсников, ни своих преподавателей, я совершенно не помню всей той бесшабашной атмосферы, которая, наверное, была тогда, и о которой так любят вспоминать люди, отделённые от своей юности двадцатью, а то и тридцатью годами, - я вспоминаю только стоящего возле моей двери Клима, и его просьбу сделать бутерброд.
Мы с ним практически всегда были вместе, хоть и учились в разных институтах. Сколько раз я сидел на парах в его институте, сколько раз он приходил в мой! Сколько всего было выпито нами, сколько приключений пережито, сколько девушек перецеловано…
Но потом всё закончилось. Надо признать, совсем незаметно. Через пару лет после окончания института я переехал в другой город, где прожил больше пятнадцати лет и обзавелся детьми. Когда умерла моя мама, я ненадолго, как мне казалось тогда, вернулся на свою родину. Но - человек предполагает, а бог располагает, поэтому уже через неделю я понял, что город моей юности по-прежнему притягивает меня. Пришлось остаться и перевезти семью сюда.
Несколько лет назад я встретил Клима, - он, закончив строительный институт, пошёл работать по специальности. Сначала мастером, теперь прорабом, ждёт повышения до начальника участка. Мы зашли в ближайший бар, выпили по сто пятьдесят грамм водки за встречу, выкурили полпачки сигарет. Но разговор наш, поначалу такой радостный и открытый, вскоре стал тяготить нас. Первоначальная радость от неожиданной встречи быстро сменилась скукой, - то, что когда-то объединяло нас, не говоря уже о том, что когда-то нас волновало, осталось там, в прошлом, в суете студенческой жизни. Распрощавшись и обменявшись на всякий случай новыми домашними адресами, мы сразу же забыли о встрече.
А вчера вечером моросил дождь. Незадолго до этого я принял окончательное, но от этого не менее болезненное решение расстаться со своей женой. На душе было горько, - и небо плакало вместе со мной. Целый день я бесцельно бродил по улицам, ехал куда-то на автобусе, выходил на незнакомых остановках и снова шёл, не имея ни конечной цели, ни желания искать её.
Возвращаться домой, в пустую отныне квартиру, в которой теперь меня никто не ждал, очень не хотелось. И всё же в два часа ночи я оказался дома, выпил рюмку коньяка и провалился в сон.
Во сне кто-то ломился в мою дверь, но открыв глаза, я понял, что на сон это не похоже. В дверь действительно барабанили ногами. Я с опаской выглянул в глазок и почти остолбенел - на лестничной площадке стоял Клим. Он был жутко пьян, - это сразу бросалось в глаза.
Мы молча смотрели друг на друга, а в водосточной трубе шумели струи дождя.
- Гэй, бродяга! - наконец сказал он. - Будем пить или тупо на меня смотреть?
На мои изумлённые вопросы он помахал бумажкой с моим адресом, которую я когда-то дал ему, и добавил, пытаясь говорить членораздельно:
- В этом районе строю. Решил зайти. Ну, бродяга, чего молчишь?
А я стоял и не мог вымолвить ни одного слова. Он разговаривал со мной так, словно не было восемнадцати лет разлуки, и словно расстались мы с ним только вчера, возвращаясь из очередного девичьего общежития. Тоска, сжимавшее моё сердце, исчезла. Я широко распахнул двери:
- Заходи.
Клим ввалился в квартиру, задев плечом вешалку, и опрокинув на пол мои вещи, сказал:
- Слышь, бродяга, ты это, бутерброд с луком не сделаешь? А то сам понимаешь, жена…
В моих глазах появились слёзы. Я крепко обнял его.

Александр Закладной