Ночь вторая. Трусость

Леопольд, проклятый трус,
Твоё пузо как арбуз.
Ты с похмелья, стыд и срам,
Весь трясёшься по утрам.

Белым стал ты, будто мел,
Словно боров разжирел.
И не страшен ты теперь
Никому из нас, поверь.

(Монолог мышей из модернизированной версии мультфильма о коте Леопольде).*

Антихрист, алчущий Армагеддона; безумец, босиком бредущий бескрайним болотом; бог, безжалостно бичующий безгрешного борца; вздёрнутый вор; вероломец, вопящий в вареве Вельзевула; ведьмак, воющий волком, вороном вонзающийся в воздух; голод гордыни, гложущий героя; горящий город; добро; доброта; добродетель; добродушие; добропорядочность; добронравие; дерьмо; епископ-еретик; ёрничающий евангелист; жизнь (жестокий жанр); заражённый злом Заратустра; зияющая зависть; испражнения истины; калека-кардинал, кашляющий кровью; кастрируемая Красота; лицемерие любви; лживость ласки; мародёрствующий монстр, молящийся Маммоне, маскирующийся Моралью; наркотик, несущий ненависть; ненависть, несущая насилие; насилие, несущее Небытие; опьянение отчаянием; острота одиночества; ожидание освобождения; палящий полдень… покрытый пылью плащ… плачущий путник… пустота погоста… проказа…; рабство - реальность; свобода - сон; тюремщик, торгующий трупами; триумфальный тупица-тиран; трихомониаз Троицы; умалишённый Уайльд; фанатик фарса; философ-фигляр; фашиствующий Фауст; х………………………; циник-ценитель целибата; честность чёрта; чистота чрева; чертоги чистилища; шизофреник Шива; щупальца щедрости; эякуляция эпатажного эстетствующего эгоиста; юность юродивого…
Я - человек, который готов сыграть для вас все эти роли, и если захотите, то даже в алфавитном порядке, только к чему, если и это не избавит меня от проклятой вселенской скуки?

Такими вот литературными экзерсисами я развлекаю нескольких персонажей, собравшихся сегодня ночью в огромной гостиной систовой квартиры. Правда, весь этот декадентский бред следовало бы закончить иначе, что, несколько ломая общую концепцию, всё же было бы гораздо ближе к актуальной реальности. Итак, я - законченный трус, которому уже вряд ли когда-нибудь суждено излечиться от этой отвратительной болезни. Двумя часами назад моё взъерошенное и насквозь промокшее тело весьма эффектно предстало пред светлы очи хозяина дома, после чего последний тут же потащил меня в ванную. Пока я переодевался в сухую одежду и развешивал на трубах отопления свои, окончательно потерявшие товарный вид вещи, Сист варил на плите глинтвейн, на запах которого я отреагировал подобно зюскиндовскому Гренуйю, зачуявшему вдали нужный ему аромат.* Горячее варево ещё не успело как следует остыть, а я уже поглощал его большими глотками, наслаждаясь теплом и сладостным предвкушением предстоящего опьянения. За время прогулки под дождём большая часть хмеля успела выветриться из моей головы, однако, подогретое вино, лёгшее на изрядный пласт уже плескавшегося в желудке пива, в короткое время привело меня в первоначальное состояние. Тут-то господина Шмерца и подстерегала западня, об опасности существования которой, его никто не успел предупредить. Я вдруг почувствовал себя неимоверно убедительным и, к тому же, уверенным в своих силах. Мне казалось, что это был тот самый момент, когда я мог за несколько минут разрешить все свои проблемы, когда я находился в состоянии подобрать именно те самые нужные слова, которые могли бы окончательно убедить Пьюрити в необходимости нашего разрыва. Охваченный порывом, не думая ни о компании в соседней комнате, ни о времени суток, я рванул к телефону, стоящему на столике в прихожей… Потом был сорокаминутный разговор, полный крика, слёз и упрёков. Стоит ли упоминать, что, когда сонная и недоумевающая Пьюрити всё-таки взяла трубку после девятого гудка, я с места в карьер понёс жуткую околесицу, которая, впрочем, тогда представлялась мне чем-то весьма достойным и чётко выстроенным. Ответом было полное непонимание, которое постепенно перерастало в самую настоящую истерику. Временами мне даже казалось, что змеящийся по полу телефонный провод, превратился в оголённый нерв, и если бы я периодически не прикладывался во время разговора к кружке с глинтвейном, то точно бы ощутил, как он брызжет во все стороны разрядами электричества. В конце концов, меня попросту оборвали посреди очередного сложного логического построения, и на другом конце линии метроном-зуммер тут же начал отсчитывать мне в ухо свои неизменные четыре четверти. Несколько раз ещё я нажимал на клавишу повторного набора номера, но результат оставался одинаковым. Тогда я швырнул трубку на место, замысловато выругался, допил вино и вернулся в гостиную. Стыдно сказать, но в те минуты я не чувствовал практически ничего, кроме всеобъемлющей радости освобождения, перекрывавшей собой остальные эмоции. Я знал, что струсил, что пошёл по пути наименьшего сопротивления, знал, что, скорее всего сегодня в мире стало больше на одного человека, который меня ненавидит, и всё же ничего не мог с собой поделать. Я начал петь и пританцовывать, на ходу отбивая на собственной груди быстрый ритм боссановы.* Мне хотелось заразить своим состоянием всех окружающих, хотелось праздника, карнавала, и я был несказанно удивлён, осознав, что другие присутствующие явно не слишком горят желанием делить со мной эту бьющую ключом радость. Тем не менее, я постарался не потерять куража, для чего подыграл на табуретке меланхолично перебирающему в углу струны гитары И. Ти., немного потискал Блэйд и изложил Прэю свои взгляды на современную женскую мораль. Затем я говорил о творчестве, в упор не замечая, что меня никто не слушает. (Помнится, в своём монологе я усиленно продвигал идею необходимости торжества минимализма в искусстве, утверждая при этом, что лучшую обложку для музыкального альбома сделали Paradise Lost на "Gothic".* Потом был покер. Упорное нежелание Систа и Прэя расписывать со мной сотню-другую партий могло бы смутить и короля упрямцев, но так или иначе я всё-таки добился своего. Обычно, играя с Систом (а карты мы всегда воспринимали лишь при наличии денежных ставок), я испытывал некоторое неудобство при выигрыше, так как мой товарищ достаточно спокойно относился к потерянной сумме, и его ничего не стоило приподнять до заоблачных высот. Последнее обстоятельство, впрочем, совершенно не помешало мне значительно улучшить своё материальное состояние партии где-то к тридцатой. Пока мы предавались своим сугубо мужским развлечениям, стандартная уик-эндовская Пэйшенс вместе с Блэйд удалились на кухню пить чай, И. Ти. же с маниакальной настойчивостью продолжал извлекать из гитары один и тот же рифф из трёх нот. Наконец, видимо удовлетворившись полученным результатом, он отложил инструмент в сторону и, минут пять понаблюдав за падающими на стол картами, вдруг предложил мне отослать кое-какие мои старые рассказы в один из столичных журналов. Пребывая в состоянии полнейшего отсутствия соприкосновений с логикой внешнего мира, я мгновенно дал своё согласие, присовокупив, что даже готов взять на себя расходы на распечатку и пересылку. Мы договорились о месте встречи на следующий день и, кажется, даже обсудили размеры потенциального гонорара. Таким образом, графомания плавно свела на нет следующую раздачу, и я, окрылённый возможностью получения огромной суммы денег за свои опусы, даже великодушно забыл потребовать с партнёров проигрыш. И. Ти. начал читать стихи, вскоре я прервал его, достав из рюкзака целую кипу измаранных как минимум двумя десятками ручек листов. И вот теперь, с трудом преодолевая сон, я пытаюсь разобрать содержание очередной страницы, усеянной моими невообразимыми каракулями. В итоге я бросаю это гиблое дело, потягиваюсь и оглашаю окружающее пространство громким зевком. Нужно подниматься и направляться в одну из комнат, где меня ждёт хорошо знакомый диван - обычное место моего упокоения в этом доме, но я по-прежнему не двигаюсь с места, чувствуя полное отсутствие сил даже для того, чтобы встать со стула. Судя по внешнему виду сидящего напротив Систа, он испытывает приблизительно похожие эмоции, и можно с уверенностью сказать, что в самое ближайшее время хозяин, послав подальше приличия, отправит всех по своим адресам: я двинусь спать, а вот Прэю с Блэйд придётся перебазироваться куда-нибудь в иные пространства. Что же до И. Ти., всё это время не прекращающего что-то бубнить у меня под ухом, то его, похоже, проблема смены дислокации совершенно не волнует. Иногда я начинаю завидовать этому человеку, который живёт в параллельном нашему мире и возвращается оттуда лишь затем, чтобы поддерживать свою физическую оболочку. Его голова вечно полна огромным количеством идей. В реальность из них обычно воплощается процента два, но это вряд ли имеет особое значение. Главное здесь то, что И. Ти. искренне верит в достижимость своих масштабных задумок, и это делает его счастливее многих других людей, склонных в повседневности снисходительно подсмеиваться над своими, якобы, морально неказистыми собратьями. Плавная и неторопливая речь И. Ти. уже почти окончательно погружает меня в сон, когда из кухни возвращается Пэйшенс, и я, понимая всю неизбежность предстоящего изгнания, наконец, покидаю насиженное место. Встаю, заплетающимся языком желаю присутствующим спокойной ночи и перемещаю тело за порог. По дороге к вожделенному дивану до меня доносятся обрывки кухонной дискуссии между Блэйд и Прэем, который после ухода Пэйшенс мгновенно занял место подле своей обожаемой. Ничего нового из их текстов я для себя не выношу, что, собственно, и неудивительно, ибо ситуация с этой парочкой мне ясна до мелочей. Несчастный Прэй, неглупый, но безвольный человек, пополнил собою список жертв нашей широко популярной женщины-вамп. Не знаю уж, чем их там так привлекает Блэйд, но факт остаётся фактом: подобную стервозу, на счету у которой не один десяток морально высосанных молодых людей, встретить можно нечасто. И это при всём притом, что ни супер эрудицией, ни особой красотой она не отличается. В ней, правда, присутствует некий трудноописуемый шарм, то, от чего обычно теряют головы как подростки в разгаре пубертатного периода, так и солидные дяди с брюшком и залысинами. По счастью, все эти штучки на меня особого действия не оказывают, так что я спокойно добираюсь до своего логова, не обращая никакого внимания на перепалку за стенкой. Внушительный плевок в открытую форточку достойно венчает собою хаос минувших суток, и я, покряхтывая от наслаждения, принимаю горизонтальную позу. Минуту спустя комнату уже оглашает протяжный храп, как всегда безошибочно выдающий моё вдребезги пьяное состояние. Немногим позже с улицы внутрь влетает мотылёк и, сделав пару кругов, садится на ковёр, висящий на стенке у изголовья кровати. Снаружи доносится шум дождя, и мы мирно отдыхаем, набираясь сил перед новыми свершениями…
Меня будит кто-то, перелазящий через моё тело, стремясь устроиться на свободном диванном пространстве. За окном всё так же темно, и мне остаётся только гадать, сколько времени прошло с тех пор, как я уснул, и кем является таинственный ночной визитёр. Вхожу в роль великого стратега, и когда некто рядом, пошевелившись, случайно задевает меня локтём, выдаю заспанным голосом недовольную тираду. Короткое "Извини", звучит в ответ тихо, но всё же не настолько, чтобы я не смог разобрать тембр… Хотел бы я знать, что это Блэйд понадобилось среди ночи у меня на диване. Мой мозг, работа которого ещё в достаточной степени модифицирована влиянием алкогольных паров, всё же достаточно быстро находит однозначное объяснение последнему факту, и я, не откладывая дело в долгий ящик, приступаю к решительным действиям. В результате вместо страстного поцелуя мне достаётся увесистый тычок в бок. "Ну, как знаете",- вяло бормочу я, не способный на более активную реакцию, и переворачиваюсь на другую сторону. Так проходит несколько минут, и когда я уже готов вновь погрузиться в блаженный мир сновидений, в спину мне вдруг легонько стучат костяшками пальцев, и я с удивлением отмечаю виноватые нотки в неуверенном "Ты не спишь?", раздающемся в тишине. "Не сплю",- ответ мой явно не блещет оригинальностью, но что поделаешь, активизировать какие-либо мыслительные процессы мне сейчас элементарно лень. "Ты извини, что я с тобой так резко, сама, наверное, виновата… Припёрлась к тебе в постель, разлеглась - считай сама предложила…" "Так, а в чём дело-то, комнат в доме, вроде бы, хватает?" "Не знаю, как и сказать, мне просто очень не хотелось оставаться одной. Я в детстве темноты жутко боялась, спать без света не могла, ну, потом переросла как-то, но всё равно до сих пор иногда становится страшно. И тогда если рядом ночью никого нет, то начинаешь сходить с ума и в таком состоянии можешь натворить всё, что угодно". "Ну а как же Прэй, он-то тебе чем не подходит как ночной сторож?",- здесь в голосе моём проскальзывает неприкрытая ирония. "Да поругались мы, он и ушёл домой, меня оставил. Я спать легла, а уснуть всё не могу, ворочаюсь всё время, мысли какие-то нездоровые в голову лезут. Потом вот не выдержала и сюда пришла…" Мдааа… Вот оно, значит как, занятно, занятно… Только что-то слишком уж часто она со всеми ругается. Я ещё нахожусь в раздумьях, стоит ли акцентировать на этом внимание, как Блэйд, словно прочитав мои мысли, сама затрагивает возникший у меня вопрос. "Ты думаешь, я стерва, вначале всех посылаю, а потом мучаюсь? Может оно и правда, но никто почему-то не может понять, что так происходит ещё и потому, что я ищу и всё никак не могу найти. Попадается всё что угодно, кроме того самого одного, и я начинаю злиться на весь свет. На них - за то, что они не такие, какими я хочу их видеть, на себя - за то, что срываю на других своё раздражение… Ругаюсь, истерики закатываю, кругом орут, что я дрянь распоследняя, а жизни-то настоящей как не было, так и нет. Скучно, твою мать…"
Да, такого я не ожидал. Нельзя, конечно, сказать, что этот монолог кардинально изменил моё видение жизни, и всё же сложно отрицать, что ей удалось меня тронуть. Сейчас мне совершенно не хочется анализировать сказанные слова, которые на поверку могут оказаться хорошо срежиссированным спектаклем, и поэтому я просто поворачиваюсь и слегка обнимаю худые плечи Блэйд. Так мы долго лежим в темноте, передаём один одному тепло своих тел, и молчим, каждый лелея своё собственное одиночество. Потом как-то совершенно неожиданно для себя я целую Блэйд в губы, и на этот раз не получаю отказа. Мы любим друг друга долго и самозабвенно, и есть что-то воистину мистическое в нашем стремлении почти полностью отрёкшись от себя доставить партнёру удовольствие, ради которого человечество уже многие тысячи лет занимается этим процессом. Но когда цель оказывается достигнутой, и объятия размыкаются, я всё же думаю, что очень бы хотел, проснувшись завтрашним утром, обнаружить рядом с собой пустое место…