XVI.

Сознание перебредило преображением галлюциноза. В черепной коробке буйно копошилось дитя, стучало в стенки. Стенки дрожали гулко и опасно. Сиренево-серый туман слетал вниз, к землистым джунглям и чувак захлёбывался, черпая фиолетовые ручьи ноздрями. Кое-где ветряные переливы становились жидкими, и тогда по плечам, по локтям, по лопаткам хлюпала нежная струя. Сквозь кольца тумана пролегали мутные солнечные лучи, расплывались позёмкой по сорнякам. Птицы пели редко, как-то судорожно и обречено, из прирученных далей. Чувак шёл по туману на площади, как в зарослях реки Амазонки: по зелёному кукольному озеру для крокодилов, круглому, словно в кратере, и ограниченному чёрными льняными папоротниками. Колодец солнечных лучей со стенами из жёлто-зелёных листьев звенел над кукольным озером. Кому ещё придёт в голову ходить по воде здесь: в глухих сумеречных лесах, только для себя? Но дитё в черепе хотело так… Лианы были паутинками в колодце. Под силуэтом хлюпалась вода и стороной обплывали аллигаторы… Сознание перебредило преображением галлюциноза. Зачем он ходит по озеру целый день? Ведь здесь нет людей. Напрасные тревоги подрывают здоровье ума… Он понял, что он - не романтик.

XVII.

И ты была моей моделью
В лесу умеренно-осеннем…
В лесу - как будто в подземельи
У феерических видений.

В сугробы мы себя оденем!
Пророем лиственные норы!
Внутри. Под куполами. Пленник…
В глухом лесу модель. Умора!..

И в бурой ржавчине пожухлой,
И в немоте лесных беседок
Фантасмагория набухла
Бутоном дикой непоседы…

Лесное царствие застыло.
Поляны серых чернозёмов.
Наверно, с каждым это было.
На почву плюхнуться истомой…


Вставать. Идти к скамейке. Душно
От заколдованности леса.
Знобящий запах шишек. Нужно
Собрать в лукошко наших бесов…

И в кронах гнёзда, как карманы,
Полны карманы змей гремучих…
Вся осень просит урагана
У выгибающейся тучи…

А за тобой всё исчезает,
Не остаётся даже листьев.
Всё безобразней хор мозаик.
Метель гуаши всё пятнистей.

А я рисую эти пятна.
Рисую фотоаппаратом.
Метла лучей вполне опрятно
Запечатляет каждый атом…

И в красной клетчатой рубахе
Навыпуск, ласково-подвижной,
Лежишь на листьях, как на плахе,
И гулкое дыханье слышно…

Прижав колени к подбородку,
Сидишь на оглушённом камне…
Тоскуешь, юная красотка,
Растерянная… Ты нужна мне.

Большой рюкзак набит по кромку,
Гурьбой твоих улыбок полон.
Изображенья незнакомки
Цветут небесным ореолом.

И сквозь лесную колоннаду
Летя к заброшенной скамейке,
Ты прыгнешь. За тобой - бравадой
Впорхнёт сугроб увядше-клейкий.

Потом стоишь и смотришь в небо
Всё очевидней, всё нахальней.
Мол, никогда там смертный не был,
В божественной и тайной спальне…

И не назвать простой прогулкой
Топтанье листьев приземлённых.
Навек лесные закоулки
Запомнил я неистреблённо.

Уже нельзя назвать чужою
Тебя, умытую капелью,
И сердце влюбчиво большое,
Но ты - была всего моделью.

XVIII.

Давай, мы в пешеходном переходе
Зелёного напьёмся чаю, а потом…
- Давай!
Давай затянем мантру о народе,
Который жил до Евы, а потом…
- Давай!
Давай увязнем в студневом болоте
И выпьем всё болото, а потом…
- Давай!
Давай пойдём на выставку отродий
Из ада и язык покажем, а потом…
- Давай!
Давай мы рок-н-роллы-ураганы
Запляшем с саблями в зубах, ну а потом…
- Давай!
Давай залезем в джунгли под дурманом
И будем прыгать под дождём, н6у а потом…
- Давай!
Давай с разбегу прыгнем в ткань фонтана
И закудахчем жалобно, ну а потом…
- Давай!
Давай с себя всё сбросим в океаны
И голые пойдём по миру, а потом…
- Давай!
Давай вдвоём поднимем на планете
Большую революцию, ну а потом…
- Давай!
Давай владыками на этом свете
Мы станем и построим рай, ну а потом…
- Давай!
Давай поженимся и на карете
Поедем бороздить планету, а потом…
- Давай!
Давай о том, что мы за всех в ответе,
Мы поклянёмся каждому, ну а потом…
- Давай!

XIX.

В глубинах мира -
Высь, и водопад гремит навзрыд,
Вода в свои хоромы льётся…
На водяная мельница,
А ожившая, цветущая шарманка.
Индианами путь в глубины мира
Зыбыт.
Дерзкие джунгли…

На скалах вдоль реки -
Зелёный шарф из пуха,
И мох, как обугленный снег,
На гладких литосферных плитах,
В горящем мягким зеленоватым плеском
Громопаде - обугленная радуга,
И рукой подать
До детского восторга!

Таинственная россыпь
Брызгорождённых светлячков
Крадётся к деревянных мосту.
В озеро у подножия шарманки
Опущен громадный
Небесный берилл.
Это - душ для Бога!
Над водопадом - заросли лиан
С тремя красными плодами звёзд…
На этих растеньях
Рождаются звёзды!

Убежище в скале
На берегу утихомирившегося грома.
Отверстие чернеет. Зияет храм в пещере…
Может, до того, как здесь был дом буддистов,
Гиганты жили. Может, Будда…
Когда идёшь
По качающемуся мосту,
Слышишь ровный гортанный гул оттуда,
И вой сказочных
Головоногих чудищ
Из келий храма…

Сойдём на каменный карниз.
Войдём аккуратными шажками,
Деликатно топчась и запинаясь,
Смотря под ноги стеснительно…
Очутившись в потайном мире,
Копии загробных параллелей…
Необъятно-многоугольна знатная пещера.
Облицованы тёмной бронзой своды…
Древняя роскошь…
Жилище Лилит, точно!
Не поймём, что излучает этот тусклый и стеснённый свет,
Кто издаёт гортанный судорожный гул…

Пузатые барельефы
Вишну и его сыновей
Группами громоздились
На отвесных стенах.
На их лицах щекастых,
Увитых гранатовыми бусами лбах
Чёткая граница
Света и мрака.
За тысячи лет
Тень не сместилась и - лежит
Мёртвой пылью.
Лица на Луны диск похожи…
В протянутых вечности ладонях -
Блюдца и венки.
И можно надеяться, что в блюдцах есть вода.
Запах клюквенного морса
Очень мистичен.

Преисподняя пуста!
Мы будем подражать барельефам, будем
Тёплыми ладонями в вечность!..
А вдали, напротив нас,
Восхождение из каменных плит,
Широкая грациозная пощёчина лестницей,
От левой до правой стены,
От севера и до юга, и вверху -
Как будто бы Алтарь Любви Лилит -
Безводная каменная купальня, и за ней -
Высокие, тонкие, дышащие -
Медные колонны,
Струны грандиозной естественной арфы,
Сквозь которые в пещеру -
Туманный, красноватый цвет…

Может, головоногие и блюдцеглазые чудища скоро
Выйдут из стен, гул превратится в шип…
Напомнят, заметив нас, купальню,
И станут водить хороводы.
И вдруг зашевелятся
Громогласные медные струны,
Стряхивая волшебную пыль на панцири существ.
Падение капель на подставленные барабаны -
Замечательный инструмент
В тёмных углах.

Беззубое эхо семь раз
Повторит капли удар.
Волны эха расплывутся
Страшным лучепадом,
Эпоха вечного грома здесь…
Из-за углов выползут волынщики в косынках.
Жестяные голоса ворвутся
В акустику тронного зала Будды…
Неужели тебе пора уходить?

XX.

Мне кажется, ты нездорова. Возможно,
Что ты надышалась букетом идиллий.
И всё, что я знаю, мне кажется ложным.
В руках - иллюзорность сиреневых лилий…

Мне кажется, я до последнего кадра
Отснял твою жизнь и - увидел с экрана
Театр, идущий на "браво". Театров
Театр. Вершина интриг и обмана.

Мне кажется, что-то случилось. Со мною
Ты раньше была нерушимым единством -
Теперь наблюдаешь за мною сквозною
Улыбкою за стороны. Это свинство!

Возможно, тебе уже плохо от счастья.
Возможно, что счастье со мной нереально.
Возможно, что ты очарована страстью,
И счастье - всю жизнь не вылазить из спальни…

Возможно, ты думаешь, счастье не модно,
Что счастье не может быть вечным и ровным,
Тебе стало приторно и сумасбродно
От жара блаженства, от сладкой жаровни…

Возможно, что мантры о древнем народе
Встревожили духов, воскресли оравы…
Возможно, на выставке адских отродий
Ужалил тебя за язык динозавр…

Возможно, на нас в океане глазели,
Когда мы купались нагими, дельфины…
Возможно, мятеж на Земле-карусели
До нас предприняли мирские лавины…

Возможно, карета, в которой мы Землю
Так нежно топтали - из черепа Бога…
Возможно, не мы всю планету объемлем,
А нас укротил жезл Гога-Магога…

Но хочется верить, что это - причуды,
Что мне только кажется всё - с пьедестала.
Скорее всего, это просто - простуда…
Скорее всего, ты немного - устала…

XXi.

Тень перемещалась по следам хозяина, приведя в трепет суставы. Уже заметно рассвело. Солнце разложило туман и ослепительной проталиной отразилось в гибком облаке, грустно остановившемся на зените. Прохлада была тёмно-белой. Пространство было жёлто-розовым. Птицы на золоте неба сами просвещались: насквозь. Птицы стали искусными золотистыми фигурками с Востока, прикреплёнными на верхушках деревьев. Ступни чувака ощущали холод оставшейся на стеблях одуванчиков ночи, расчёсывали этот холод, ночь из трав вылезала наружу и растворялась. Катарсис. На краю поляны лежала асфальтированная дорога, гревшаяся на Солнце. Ночью на ней спали лани. По утрам на ней загорали крошечные жёлтые ящерицы. Днём по ней обычно никто не ходил. Когда глаза болели от золота, чувак переводил их на луг. Когда глаза болели от зелени, чувак переводил их на небо. Там, около цилиндрического горизонта, явились две кукольные низкие облака. Чёрные. Грозовые.

XXii.

Кепку снимать и,
Вертя на пальце, проветривать пряжки-застёжки
Мглистым воздухом ночного порта.
С каждой ночью кепка темнеет -
В неё впитывается ночь,
Я думаю,
Замирая кутерьмой
Чёрных радуг
И серых запахов.
Я скоро опомнюсь.

Каштаны угрюмые,
Прогоняя свет,
Нас подслушивают!
Жалобно шипят.

Случайно услышал твой вздох
И руку через магистраль тебе протягивал.
Умел свернуть асфальт во флояру.
Когда скрипят перила-муравейники на крыльце,
Пора пересесть на ступеньки…
Мне бы фотку твою!..

"Чтобы… я бы хотел ночами
Видеть твои морщинки!"
Каштановая прядь не соблазняет
Даже крыльцо -
Ни одного листа на нём!
Из подстриженных хижин
Не вьются гусеницы.
"Нет! Какие привороты?!.
Что ты?!."

У меня - не чай в кармане,
Я не отчаян поутру и тих.
Представляешь себя
Старушкой?
Знаешь, сидишь вот так на крыльце своего дома
И богохульствуешь,
И сквернословишь,
Как теперь…
Нет?

Ещё бы, крыльцо ведь чужое,
Случайное, заманчиво-уютное,
А ты хотела бы хрустальное.
Гранитный петушок
Не стоит перед дверью.
Ледяная река не омывает
Сосновых бережков.
Зубастые стены не лижут нос.
Черные радуги -
Мы их просто не видим.
Даже ночью.

Дай же, я прижмусь к тебе!
Ещё не иссякли
Величия торжества.

Ещё верю в нечто безнадёжное,
Например, в то, что за поворотом -
Наши двойники.
И если мы усталые уйдём,
Они продолжат наше дело,
Святое дело любви…
Наверно, ерунду я говорю, да?..

Ну что у нас не так?
Не чай в кармане,
Босоножки не скинуты с лестницы…

XXIII.

Я так хочу тебя понять!
И прикоснуться. И обнять.
Я всё пойму, насквозь пройду
Твою немую красоту!
(Когда в моих объятья - ты,
Я вижу все твои мечты,
Открыты тайны мне твои,
И даже те, что в забытьи!
Когда в твоих объятьях - я,
Мне всё известно про тебя,
Я вижу мир, и он открыт,
И в мире зарево горит,
И на ладони - всё, что есть,
Любая тень, любая весть!..)
Я так хочу тебя обнять!
И никогда не прогонять.
Куда твой путь и где твой след?
Потух в тебе вулкан иль нет?
И кто внутри него живёт?
Способен ли твой жар на взлёт?
Ты одинокой хочешь быть…
О небе хочешь ты забыть,
И вверх глаза не поднимать,
И поздно ночью не блуждать,
И в даль ночную не смотреть,
И не смотреть на звёзды впредь,
А только вниз, под ноги лишь,
Где сквозь кирпич растёт камыш,
И не бежать в траве одной
Под окровавленной луной,
И не ложится на краю
Обрыва, веря в смерть свою,
Не ждать зари на берегу,
Всецело дав себя песку…
Я так хочу тебя понять!
Понять. И ласково прижать.
Зачем ты губишь юный зной?
Зачем тебе дворец пустой,
Пустые окрики во сне
И зал заснеженный извне…
Зачем забыла о мечте,
Своей щемящей красоте,
И звёздах в небе росяном,
И счастьи за своим окном?
Чего от этой жизни ждёшь
И что ты ищешь в ней, как бомж?
И хорошо ли жить одной?
И кто твоей тоске виной?
И почему устала ты
От романтичной суеты?
И ощущала ли хоть раз
Испепелённость нежных глаз
(Ведь он - с тобой, и близок он,
А сердце - колокол и трон…
Он смотрит в душу, он проник
В твоё сознанье, в твой тайник…
И всё познал, и близким стал…
Вздохнул и ласково обнял…)?
Я так хочу тебя понять!
Понять. И ласково прижать.
Пойми, что ты сама - свой путь
Ведёшь туда, где - не вздохнуть,
Прохода счастью не даёшь!
Пойми, что ты себя убьёшь
И тишина тебя добьёт,
И птица грусти лёд склюёт…
Надеюсь, ты сама, сама
Себя ещё не поняла!
Так глупо жить, себя губя!..
Надеюсь, ты поймёшь себя!

XXIV.

Всё так просто: Алконостом иль Сирином,
Иль русалкой из чащи морской,
Чудом-Юдом с хвостом растопыренным,
Безобразною Бабой Ягой,

Залетит, заползёт, заметается
Иль присядет на кресло в углу,
Захохочет, затем разрыдается,
Застучит кулаком по столу,

Просто явится на чаепитие,
Иль в квартиру мою, иль в подъезд,
На планет населённых открытие,
На обочину, пляж или фест -

Всё равно я приму тебя ласково,
И в любом воплощеньи прижму.
Я увижу мерцание тряское,
Незаметное там никому,

Буду видеть гримасницу дикую,
И в глазищах прочту приговор:
"Создал Бог эту деву великую
Для тебя! Это дар! Ты не вор!"

У таких вот, как я, очарованных,
Всем избранницам в нашей тени
Ангелицами быть уготовано,
Кем бы ни были в жизни они.

Превращаются завеси в золото,
Превращаются девы в богинь.
Мы лучами любимых исколоты,
Но за светом - обычная синь.

И когда ты посмотришь с угрозою,
Я решу, что ты смотришь любя,
А - проткнёшь моё сердце раскосое,
Я решу: "Ты убила себя!"

Я пойму, что так надо… Иль Сирином,
Иль русалкой из чащи морской,
Чудом-Юдом с хвостом растопыренным,
безобразною Бабой Ягой…

XXV.

Преображение пасмурных марионеток? Да! Ливень подтверждает своё имя: вдали, где только начали безобразничать тучи, заметно затишье около ульев и гнёзд. Правда, не слышно, что там шумит, шипит, скребётся офигивающая капель, но она, безусловно, и шипит, и шумит, и скребётся. Зато видно, что под тучей, по наивности бережно окаймлённой солнечным свечением, дикие потоки воды падают из тучи на Землю, и дождь под тучей размывает все предметы, делает мутными и тусклыми, дождинки позолочены лучами, а за дождём уже ничего и не видно. Ливень всё размыл. Это - визуальная симфония лучей и красок, которую озвучивают только Земля и небо. Плоский компакт-диск Солнца встал как раз над тучей. Чувак первый раз в своей жизни пожалел, что он - не художник. Его глаза упали вниз.

XXvi.

Откуда столько пепла
В искрящихся ветрах?
Уже метель окрепла.
В метель спеленат прах.

О! Это ветер из грядущего.
Это вещий ветер.
И это наши тела,
Сожженные душами,
Несутся сейчас мимо нас.

И те искры -
Наши недогоревшие
Истины…

XXviI.

Весь город прошёл поперёк и не встретил
Ни дома, ни улицы, ни перекрёстка
Без осени. Вместо знакомых в карете
Проехали мимо блатные подростки.

О чём-то болтал с потерявшимся пони…
Чуть позже домой возвратился, угрюмый,
Наслушавшись психоделичных симфоний
Осеннего города - вещего шума…

Но эхо их слушать пришлось ещё долго:
Пылинки в ушах оседали и пели
И листья, забившись в ушах втихомолку,
Шумели: "Капели весны околели…"

А я так бездумно вернулся, без стука
Зашёл в свою комнату, сел за свой стол,
Невнятно шепнул пару матов от скуки,
Достал чистый лист, разорвал… Как я зол!

Глаза безразличные сами взглянули
В окно. За окном - серебристость времён.
В тумане сознанья дома потонули.
Туманы уже перешли Рубикон.


И вдруг: как безумие, шизофрения -
Тоска налетела ухмылкой-серпом,
И сердце моё - депрессивный мессия -
В пульсациях странных зашлось: бом! бом! бом!

Пора? Мне пора? Кулаками машу я,
Ослепнув, рукой ударяю в окно.
Темно. Мне темно. Но тоска всё бушует,
Стекая, как яд на глаза. Всё равно.

Я воздух целую, я бьюсь головою
О стены! О стены! Я вдребезги бьюсь!
А сердце (ужели, ужели живое?)
Сдаётся безжалостной гибели… Пусть!

Себя сокрушаю туманным трамваем,
Всецело отдавшись свинцовой судьбе,
И тут - понимаю, что так, огневая,
Забытая, так я грущу по тебе.

XXviiI.

Ненужные встречи затоплены излишней любезностью…
Мы дружны, как только можем…
Легка поступь по заноябревшей в июне местности.
Окрестность сама на себя не похожа.

Да и мы на себя - тоже! Вздор! Доверие спалено,
И пепла не наскребу в духовных недрах…
Дружить - это играть в прятки на ночных развалинах
Городов, перемешанных ветром!

Деревья - это самовольные ветряные мельницы.
Листья - обезумившие гильотины.
Кто-то из листьев воображает себя рукодельницей.
Кто-то - балериной…

Захотелось тебе, зодчей моего настроения,
Высушить в небе зарницу…
На падающих листьях - портреты людей и привидений.
Листья - это чьи-то лица.

Рог склеив из локонов, давай бросимся к дереву?..
Я - единорог. Ты - единорожица…
Едва ли… Сейчас ты говоришь: "Зверю - зверево!"
Это раньше мы могли так корёжиться…

Мы для постояльцев улицы выглядим бывалыми разбойниками.
Пенсионеры считают нас идеальной парой…
"Дядя! Разве ты слеп? Давно покойники мы!
У неё же вместо глаз - фары!

Вот вы показываете моей провожальщице книгу "Магия".
Пилите сегодняшнее перемирие…
Рассказываете о нашем вечном счастьи небылицы всякие…
Ей, дядя, не учите Валькирию!

Если кто из нас и не прочь содрать проклятую анафему,
Мы б давно всё уладили!
Нам не поможет никакая магия! Не исправим мы
Завета Изиды-Матери!"

Наша нынешняя встреча не озвучена…
Механически и без мажора
Мы идём по дороге, наизусть изученной…
Той самой, по которой?..

Мы не роботы, мы просто играем в безразличие.
Притворяться - милая игрушка…
Ты хто? Фигура, очевидно, девичья!..
Ты моя подружка?

Деревья - не прирождённые палачи, просто царит беззаконие
И норм морали полное отсутствие…
Они хотят восстановить мировую гармонию,
Нас истребив вниз несущимся напутствием.

Хоть бы проблеск сочувствия! Нет! Мы играем в безобразие!
Первые снежинки, как бумеранги,
Сбивают в деревьев листья - портреты и человеческие фантазии,
Оставляя на ветках ранки…

Как - последние, тихие главы Евангелия,
Мы завершены и лишены сюжета.
Так проста встреча без планов, без мечты о тебе, ангеле,
Без воспевания рассвета!

Нам друг от друга ничего не нужно.
Зачем же мы увиделись?
Чтобы я запомнил нас настоящими: недружных
Изуродованного города жителей.

XXiX.

Погасло моё колдовское светило.
Светило моё возвратилось с прогулки.
Светило. Не светит. Ты прежде ходила
Всегда по одной стороне переулка.

Тебе же рассматривать нравилось раньше
Вот эти фасады, вот эти витрины!
Ты мчалась, жонглируя смуглым оранжем,
Под этими клёнами - как балерина…

Ну что? Почему ты сегодня впервые
Бредёшь по другой стороне? Это странно.
Поникшие руки. Глаза неживые.
В лохмотья души завернула вулканы…

Погасшая! Нежная! Как ты тосклива
Сегодня! Ни разу не видел такою
Тоскливой!.. И высь над тобой молчалива…
Бледна и туманна заря над щекою…

Имей же ты совесть! Хоть маской порадуй
Смеющейся нас, кто тебе доверяет!..
Я чувствую слабость, когда твои взгляды
Печалью безумной весь мир усмиряют.

О бедная! Знаю: ты в город вернулась
И, радугу бросив на подступах к пылу,
Ты в жизнь городов с головой окунулась,
И жизнь поглотила тебя. Задушила.

А я говорил: в этой жизни суетной
О радуге помни, ведь радуга - крылья!..
Сейчас я смотрю на тебя безответно…
Дела разгромили твою эскадрилью…


И как я хотел бы прижать твои щёки
К своим!.. Но погасли былые мечты.
И я подойти не решился, далёкий
От Нас, от тебя, от мирской суеты…
Ну что же наделала, дурочка, ты?!

XXX.

Прямо надо мной пролетел самолёт пассажирский
И начал резко падать.
Завтра железное мясо летуна василиски
Съедят, как падаль.

Я окровавленное кольцо вырвал из глубин носа
И швырнул издёрганно
В пещеру твоего подъезда. Меня пронзила угрозой
Боль летящего органа.

Моё лицо выразило гнев. Боль. Исступление.
Умиление. Милосердие.
Отречение. Очищение. Сомнение. Озарение.
Затем - бессмертие.

Для меня каждый подъезд был пастью.
Я находил в тёмных подъездах
Себя, преданность и презрение, беспомощность и страсти,
Будущих друзей и… свою невесту.

Из твоего подъезда дует северный ветер
И в зеркалах рождаются люди.
Я зашёл погулять по глотке дома и поглядеть на соседей.
Можно просто стоять. Не осудят.

Люди в дверях-зеркалах могут быть галлюцинацией.
Могут - призраками бессердечности…
Я не помню, сколько я стою здесь (зашёл прогуляться!).
Сутки? Месяц? Вечность?

Какие-то бомжи проходят мимо меня, беседуя.
Кто-то незримый несёт папаю.
Где ты? Или не выходишь из дому, согретая,
Или дома не бываешь…

Носятся северные цветы, полярные сияния, чёрные дыры,
Молнии, ласковые и лёгкие.
Воздушные кляксы и выстрелы небесного тира
Стучатся мне в лёгкие.

Бульк! - вдруг вылезали из перил иностранцы
В очках и с опахалом.
Тени мерцали то затменьем, то багрянцем.
Северный ветер толкал их.

И вот: явилась,
Долгожданная и незваная,
Выткалась на стене кружевом.
Улыбкой недоумённой
Все чувства мои окояные и пьяные
Обезоружила.
Достав руки из карманов
Пальто карего,
Она спросила:

"А почему ты
Здесь, а не у меня
Встречаешь Новое Зарево,
Прогоняя Великую Смуту???"

Поднеся руки
К моим уставшим глазам,
Она спросила:
"Или ты ждёшь кого-то?"
Посмотрела жалостливо,
Бесконечно нежная и милая,
Как на идиота…

Я: "А где ты была?
Почему в платье подвенечном?"
(Лучше была бы голой!)

Она: "Замуж я выхожу. Навсегда. Навечно.
За кого? Разумеется,
За школу!"

Я не понимаю. Полная безголосица!
Уши мои глухие!
Её дом плохо ко мне относится.
На меня у стен - аллергия!

Я не иду к ней домой. Я уже видел горячку
Мистической квартиры!
Даже отсюда, из подъезда меня прогоняют молний скачки
И зубовекие зефиры!..

И я спросил:
"Чувствуешь ли ты себя счастливой
женой цивилизации?"

Она ответила, что кроме того
У неё есть
Деньги на пиво,
Казино,
Рестораны
И галлюцинации…

Пасть подъезда сжевала мою душу.
Тело выпустила.

XXXI.

Ты дура или кто??? Влюблённей
Меня не встретишь ты нигде!
Перелистай хоть сотни хроник.
Там много слов, но все - не те!

Другие на твоём бы месте
Бежали наперегонки
Ко мне - квинтиллиарды бестий!
Они бегут, и ты - беги!

Ручьи цветами я посыплю!
Мосты построю из венков!
Ты бестии давно погибли…
Давно окаменел альков…

Я вырастил свои объятья
До ширины градских ворот.
Нет! Подожди! Всё неприятье
Запрячь обратно, в грешный рот!

Не матерись сегодня всуе!
Охрипнешь ведь - ни дать, ни взять!
Устрой мне тишину большую!
Дык ёлы-алы! Дай сказать!

Когда ты видишь человека,
Который по уши влюблён
В тебя, в твою ночную негу,
Тотчас лети на небосклон!

Когда любовь тебе в затылок
Упрямо шепчет: "Берегись!" -
Бросай подсчёт своих копилок
И улетай с любовью ввысь!

Беги за тем, кто любит, в бездны,
И вечно перед алтарём
Костёр страстей, тебе известных,
Сжигай в объятьях полудрём!

И безвозвратно в то мгновенье
Забудь о жизни на Земле!
Твои дела, твои моленья… -
Их нет уже, они - в золе!

Бросай свои мечты и планы!
Бросай сознанье - всё забудь!
Наружу выверни карманы!
Перед тобой - великий путь!

Отдай соседям телевизор!
Любой избраннице зари,
Поддавшись небьему капризу,
Ключи от дома подари!

Ведь на Земле любви так мало,
А многим кажется, что нет
Её нигде и - не бывало -
Ни на одной из всех планет!

Ты будешь с микроскопом рыскать
Любовь потом, и не найдёшь.
Сейчас она к тебе так близко,
А ты уходишь… Ты умрёшь.

Она - мистический подарок,
Случайный вдох другой судьбы.
Она даётся или даром,
Иль жертв своих кладёт в гробы.

Едва ли ты представить можешь,
Как без любви во тьме ночной
Похожие на бабоёжек,
Живут другие, за стеной!..

И даже если будет некто
Вокруг тебя ходить толпой,
Ты, своей жизни архитектор,
Свой третий глаз направь на мой!

Увидь того, кто может щедро
Своим теплом тебя согреть,
А не носиться страстным ветром
И всюду по чуть-чуть гореть.


Никто же больше не полюбит
Твои лукавые смешки.
Я, как кольцо, зеркальный бубен
Одел на медь твоей руки.

Ты не найдёшь других любимых,
Да и зачем искать иных,
Когда с тобой - неистребимый,
К тебе пришитый - твой жених!

Давай не будем притворяться
Мы несмышлеными детьми!
Не жди иных галлюцинаций!
Ты видишь радугу? Возьми!

XXXII.

Бывает и так: рождена быть гетерой!
Я кровью разбавил убийственный кофе…
И яблоки в тесте под тусклым торшером.
И ты. Только в профиль. Всегда, всегда в профиль!

Сухие ромашки - в кувшине из глины.
Ромашки - на глине кувшина - узором.
Покрыла и скрыла зыбучей щетиной
Окно на веранде невзрачная штора.

Я пальцем размешивал кофе. Горячий!
Колечки и вихри кофейного пара
Над чашкой взлетали, и в них не иначе
Как радуг аркада, аркада пожаров…

И вихри в пространстве узор рисовали,
И через мгновенье он снова менялся,
И пар поднимался над нами в печали…
Громоздкие радуги мучались в вальсе

И так неуклюже вставали над нами,
Что мы замечали, что радуги тают,
Что небо уже не похоже на знамя,
И кофе кровавый мы жадно глотаем…

Мне вспомнилось утром, что я прошлой ночью -
Заснул на твоих, недоступных, коленях…
Но кто разорвал наши радуги в клочья?
И кто был со мной? Ты? Сама? Или тени?
Сама, настоящая? Иль привиденье?

XXXIII.

Швырнулся луч тучи в шелковицу. Чувак принялся вытягивать Солнце за тросы, которые оно опустило на землю. Он насчитал семь таких тросов. Если бы кто-то взялся ещё за второй трос, дело бы пошло быстрее. Он сидел на корточках в зелени, стекающей в недра сознания. Планета Земля состояла из многих тысяч километров переплетающихся трав, уходящих вглубь, и в центре её была жемчужина размером в человеческую голову. Если ногтями рыть плотные стебли, можно доползти до этой жемчужины… Гроза приближалась быстро. Чувак сидел под прутьями шелковицы. Позолоченное поле как бы нечаянно впитало золото. Что-то там у Блока Саши было про это поле: "Как не бросить всё на свете, не отчаяться во всём, если в гости ходит ветер, только дикий чёрный ветер, сотрясающий мой дом? Что ж ты, ветер, стёкла гнёшь? Ставни с петель гнусно рвёшь?" Чувак насторожился. Ну уж прямо, так он и написал, что ветер рвёт с петель ставни гнусно! Ветер гнусно путал зелёную бороду дерева, и никогда не расчёсывал впоследствии. В воздухе пахло чайными розами. Розовая ветряная струя становилась совсем незаметной в круговоротах гнусного черного ветра. Тембр цветов испугано менялся. Те люди, что стояли поодаль, около вспаханного газона, и незаинтересованно болтали, раскрыли два чёрных зонтика, и удалились в глубь парка. Ну и слава Богу! Чувак сидел на шуршащей траве и пялился в приоткрытые небеса, гнусно спрятавшие Солнце. Он увидел, как чёткая граница высокого промозглого тумана прошла точно над ним, момент - и его накрыла небесная серость. Золотистые лучи существовали теперь только слева от него. Он любил иногда наблюдать, как ползёт по земной плоскости тень облака, как только что на том камне грелись светло-оранжевые ракушки, камень светился, и вдруг померк, краски стали темно-серыми, почти одноцветными. И видно, как ползёт по плоскостям эта тёмная овальная тень, то замедляясь, то спеша, и медленно проходит по тебе, словно принюхиваясь. Тень - как живое существо, тонкое-тонкое и покрывающее собой все на Земле… И ветер помогает ей ползти. А ветер - всюду, всюду…

XXXIV.

На тех разнотравных альпийских долинах
Стоят одиноко бездомные стены,
С одной стороны - поле, горы, вершины,
С другой - то же самое, без перемены…

И окна зеркальные настежь раскрыты.
Они - как пейзажи в мистических рамах.
На них - одинаковы горные виды.
Всегда одинаковы их панорамы.

Букеты из пальцев храни для достойных.
Подсвечники глаз береги для свечей
Горящих влюблённо, горящих спокойно
И греющих вечность холодных ночей.

Ни трать понапрасну созвучия скрипок
И виолончелей не мучай напрасно:
В тебе не так много осталось улыбок.
Оставь их для светлых, святых и прекрасных.

Ты видишь? Ведь я всё, что было, растратил.
Я пуст и не нужен уже никому.
Не помнит никто, что на Вечном Параде
Я каждому вслед улыбался во тьму.

Смотри, чтобы ты не осталась без света
И, опустошённая, взяла в мужья
Какого-то гремлина или аскета,
Втройне одинока и трижды ничья!

Окно запечатает ветер однажды.
Его не откроешь уже никогда.
Так выбери время испытывать жажду
И время её утолять навсегда!

И пусть это будет Живая Вода.

Но окна зеркальные настежь раскрыты.
Они - как пейзажи в мистических рамах.
На них - одинаковы горные виды.
Всегда одинаковы их панорамы.

Как жаль, что не я оказался тем самым…

XXXV.

Непрошеная гостья.
Никому не говори, что ты пришла.
Позволь себе не вздрагивать от шороха метеоров.
Присядь на перила кратера.
Я угощу пирогом и шиповничным чаем.
В твоём мире громовержцы
Любили вкус хмельных пирогов.
Здесь они есть только у меня.
Раньше на этом месте стоял дом.
Остались кратер и перила
Напряжённого крыльца.

Непрошеная гостья.
Тебя здесь не ждут.
Иконы с твоим изображением реалистичны
И розовы, и бежевы, и подсолнечны.
Мёд на губах яро пахнет мёдом.
На иконах ты чётче и правдоподобней, чем в жизни.
Никому не говори, что ты пришла.
Позволь себе не вздрагивать от взглядов
Мягких игрушек.

Осень приходит с моря.
И там, где выдающиеся пляжники в лодках
Жевали однообразно помидоры с майонезом,
Круглые тучи чертят фигуры.
Это звёзды-гонги горизонтально
Падают на барабан-море.
Прищуренные, жатые в железные лепёшки,
Громко и мятежно звенят.

То ли пожухлого,
То ли ржавого оттенка
Пляжи, спуски…
Уходя с побережья, своей летней резиденции,
Застывают уставшие коленки
Юных модниц.
У модниц счастливые улыбки.
Холодеют широкие юбки.

Но для тебя нет счастья в этом мире.
Ты можешь разве что сидеть в трактире.
Ведь девушки пьют из-за того,
Что хотят летать, с детства ещё,
И не дано.

Наш мир устал, он знает всё, что мог узнать.
Ты можешь на пол, как арбуз, его ронять -
И не очнётся он, и - не под стать
Пророкам здесь ходить.
Никому не говори, что ты пришла -
Это гибель для души.

Сколько ни пей вина,
Сколько ни ищи черепки солнечных ястребов,
Тебя не выпустят из планеты Город,
Ты не выйдешь на обрыв, как Таис,
Не опустишь ноги в пустоту,
Не станешь разбалтывать ими
Мнимый сказочный туман.

Твоё счастье затерялось
В других веках.
Пойди к гадалке -
Она тебе не поможет!
Здесь нет никого оттуда.
И насколько близка мне твоя причуда:
Ты всё ещё ищешь свой мир здесь…
Пусть даже в моей голове.
Воссоздание вечности.

XXXVI.

Не все горожане её понимали.
На почте не знали её языка.
Считали её образцом аномалий
И видели в ней, беззащитной, врага.

Она забиралась на кроны деревьев,
К груди прижимала совиных птенцов,
И свистом сзывала всё птичье кочевье,
И птицы летели на ревностный зов.

Пусть знают, пусть знают и пусть убедятся -
Она не безумна, она - влюблена.
Она говорила: "Сестрицы и братцы!
Дотроньтесь руками до небьего дна!"

И в том, что я понял и людям поведал -
Моё озаренье и жажда ручьёв,
Моё наважденье, вина и победа,
Моё преступленье, но сердце - её!..